User:GreyDragon/MageArmor
Доспехи Мага
фанфик по циклу Андрея Смирнова «Повелители волшебства»
Третий сын провинциального барона – это лучше, чем простолюдин. По крайней мере, это звание рыцаря, доспехи, боевой конь и оружие, и, конечно, умение драться. Этому в замке старого барона фон Штрехера учили на совесть – особенно детей самого барона. Но само по себе, оружие и умение драться могут дать на удивление мало. Сколько таких же, как он сам, сэр Герхард фон Штрехер, рыцарей скитается по дорогам, в поисках возможности заработать хотя бы на пропитание: себе и своему коню – которого прокормить значительно сложнее, чем прокормиться самому. Все они гордо именуют себя странствующими рыцарями, но, на деле, мало чем, отличаются от нищих бродяг. Выручают только турниры, до которых столь охочи феодалы, но это, прежде всего, рыск потерять то, что уже имеешь. К этому Герхард был пока не готов, как и к тому, чтобы присоединиться к разбойникам, или сколотить собственную банду головорезов, и грабить проезжих на дорогах.
Ему удавалось выживать, прежде всего, охраняя купеческие караваны от разбойников, среди которых было немало отчаявшихся странствующих рыцарей. Иногда удавалось устроиться охранником в большой трактир у дороги, или таверну в крупном городе, и какое-то время жить спокойно. Герхард, в отличие от большинства безземельных рыцарей, не отказывался даже поработать вышибалой, сняв доспехи, оставив лишь кожаный поддоспешник, и сменив меч и щит на крепкую, увесистую дубинку. Но это были, скорее, случайные заработки. Устроиться где-либо надолго ему, пока не удавалось ни разу. Слишком дорог рыцарский меч, а платить ему меньше, чем положено наниматели просто боялись, хотя Герхард охотно согласился бы работать за еду для себя и коня, и комнату в трактире, или место в купеческом караване. К сожалению, купцы и владельцы трактиров имели веский повод бояться. Любой рыцарь, узнав о подобном падении собрата, немедля пустился бы искать его по дорогам, чтобы убить, на вполне законных основаниях, и заполучить доспехи, боевого коня и оружие, которые можно выгодно продать и, какое-то время, жить припеваючи. Сам Герхард этого не боялся, но, прежде, чем пуститься в погоню, такой защитник рыцарской чести мог сжечь дотла трактир, или таверну, опять таки, на законных основаниях.
Теоретически, имелась возможность, присягнуть, кому ни будь из аристократов и служить в его замковой дружине, или в войске, если оно имелось. Но такие хлебные места был давно заняты куда более опытными и умелыми рыцарями, чем он сам. Которые, не раз воевали на стороне то одного, то другого феодала, и могли обучать дружинников, или солдат сюзерена, передавая свой боевой опыт. У Герхарда его не было, и он очень надеялся на то, что сможет как-то прожить без него. Молодой рыцарь не был воинственным. Но, в то же время, он не был глуп, в отличие от большинства рыцарей. Герхард отлично понимал, что странствовать, как сейчас, тратя все заработанные деньги на припасы в дорогу, он сможет, только пока молод и силен. На примере своего отца, он очень хорошо знал, как меняет человека старость. Поэтому Герхард спешил, как любой безземельный рыцарь, заработать на собственную старость. Но делал это по-своему.
С детства он больше всего любил рассказы о кладах, забытых пещерах и схронах, где можно найти куда больше, чем нужно на безбедную старость, даже если она будет долгой. Он ловил такие истории, не зависимо от того, кто их рассказывал: слуги, повара, ландскнехты отцовской дружины, рыцари (которых у отца было двое), командующие ими, или простые дружинники. Став рыцарем и получив возможность странствовать по дорогам, когда его, фактически, выгнали из родового замка, молодой фон Штрехер, стал не только слушать и запоминать все, что говорили о кладах в трактирах и тавернах, где ему приходилось бывать, или в караванах, куда нанимался охранником. Он стал, по возможности, проверять эти слухи и байки, забираясь в такие места куда уже много лет не забредали ни местные жители, ни путники, придерживающиеся больших дорог и трактов, ни разбойник, грабящие и крестьян и путников.
Так получилось и на этот раз. Молодой рыцарь уже давно вел нагруженного припасами и лошадиным доспехом коня в поводу, с трудом отыскивая путь в густом дубовом лесу, намереваясь проверить очередную байку о сокровищах. Разные рассказчики немилосердно перевирали ее, противореча друг другу, да и звучала она не часто – только такой упорный кладоискатель, как Герхард, мог свести услышанное воедино, отбросив лишнее – но кое в чем рассказчики были единодушны. К тому же, речь шла не о кладе, а о волшебных доспехах. Простолюдины редко рассказывают о чем-то подобном, но эта байка была исключением. О пещере мертвого колдуна, никогда не упоминали ни рыцари из дружин аристократов, останавливавшихся в трактирах, ни безземельные скитальцы вроде самого Герхарда. И те, и другие упорно делали вид, что не слышали это истории. И Герхард знал почему. Все они верили, что доспех существует, но боялись отправиться на его поиски, но еще больше боялись признать свой страх перед собратьями по цеху.
Именно это вдохновило Герхарда. Продать любой, даже плохонький, доспех простолюдин не может – за это карали жестоко и без особого разбирательства. Даже разбойники не решались забрать оружие и доспех раненого, или убитого рыцаря, так же, как воры в городах не крали ни то, ни другое, в отличие от кошельков с золотом и серебром, добытым на очередном турнире. Если сложить все вместе, выходило, что магический доспех никто не тронет, даже если найдет его. Нужно лишь найти пещеру мертвого колдуна, которой Герхард не боялся совершенно. Поэтому он пустился на ее поиски, плюнув на возможный заработок в трактирах и в охране караванов, и несмотря на то, что расспросы пейзан, сами по себе, стоили денег, хоть и небольших для рыцаря, даже для такого бродяги, как он сам. В начале лета он мог позволить себе не думать о пристанище на зиму.
В конце концов, поиски привели его в глухую деревню посреди леса, где староста охотно рассказал как найти пещеру колдуна, явно рассчитывая на то, что заезжий рыцарь струсит и над ним можно будет всласть посмеяться, когда он уедет из деревни. Герхарда это не смущало, пусть крестьяне развлекаются, как могут, но рассказ старосты был путаным. По его словам ни он сам, ни его отец и дед у пещеры никогда не были, и в это верилось очень легко. Обнадеживало только то, что, опять же, со слов старосты, за лесом к западу от деревни высился горный склон, тянувшийся на несколько лиг в обе стороны, и пройти мимо него невозможно. А к пещере мертвого колдуна от деревни нужно идти прямо. В крайнем случае, придется обшарить основание горного склона на пол лиги в обе стороны. То есть путь, как ни крути, был прост.
Вот только староста не знал толком, сколько нужно идти до возвышающейся над лесом скалы, как и о том, что крестьяне давным-давно не ходят в ту сторону, в том числе за дровами, и лес завален сухостоем и буреломом. В добавок, густые кроны дубов, создавали зеленый сумрак, очень хорошо маскирующий все это безобразие, а так же небольшие овраги, которые приходилось обходить, теряя силы и время, и настоящие ловчие ямы, образовавшиеся на месте выворотней, когда стволы упавших деревьев надежно скрыл бурелом.
Но сбить Герхарда с намеченного пути было очень сложно, сколько он себя помнил. В свои двадцать лет молодой рыцарь, изгнанный из отцовского замка, когда ему исполнилось восемнадцать, успел стать опытным путешественником, не боявшимся подобных трудностей. По той же причине, он не рискнул оставить коня и его доспех в деревне и пополнил припасы в деревенской корчме, до отказа набив седельные сумы и притороченные к седлу мешки. Теперь, в случае необходимости, любая яма от выворотня из опасной ловушки могла стать хорошим местом для ночлега, а густой подлесок, из серьезной преграды – возможностью прокормить коня, сэкономив при этом овес. Тем более, что его четвероногий спутник давно привык к подобным невзгодам, забыв уют и спокойную жизнь в конюшне баронского замка, а сам Герхард умел обходиться для ночлега лишь кожаным плащом на шерстяной подкладке даже осенью, или зимой – если удачно зарыться в сугроб.
Блуждания по лесу не столько утомляли, сколько действовали на нервы. Молодого рыцаря гнало вперед нетерпение, и только опыт путешественника заставлял сохранять необходимую осторожность. Доспех в пещере мертвого колдуна привлекал его куда больше, чем сокровища, ради которых он прежде забирался в подобную глухомань. Герхард никогда не был жаден и не имел тяги к роскоши. Он бы охотно согласился просто жить, где ни будь в деревне. Вроде той, что пряталась в лесу рядом с пещерой мертвого колдуна. Если бы при этом не нужно было с утра до ночи трудиться как те же крестьяне, или в одиночку защищать деревню от разбойников, иногда забредающих даже в такую глушь. Деньги для молодого фон Штрехера были лишь возможностью вести спокойную жизнь. Желательно, все-таки, в собственном замке, даже таком захолустном, как замок его отца. Такой лен – с замком и тройкой деревень, включая ту, что построена рядом с замком – вполне можно было бы купить, у кого ни будь из разорившихся аристократов, вместе с титулом вольного барона, который почти ничего не имеет, но, при этом, никому и не платит. Многие феодалы готовы были терпеть на своих землях замки вольных баронов потому, что в противном случае и замок, и земли оставались без всякого присмотра. Законы королевства запрещали владетелям прилегающих земель передавать свободные феоды своим вассалам, а терпеть тех, за кем стоит другой сюзерен, не позволяли осторожность и гордость. Передать такой феод сыновьям, или другим родичам, было, тем более, сложно, а у странствующих рыцарей просто не было денег на подобное приобретение. Большинство из них просто отвергли бы подобное предложение, даже вздумай номинальный владелец отдать им свободный лен задаром. Даже безземельные рыцари не желали получать что-либо иначе, как взяв в бою в качестве трофея, или получив от сюзерена, опять же, за воинскую доблесть.
Герхарда это не смущало, но он отлично знал, что номинальные владельцы пустующих вольных феодов вряд ли отдадут даже такой лен за даром, и не искал подобной удачи, сосредоточившись на поисках кладов. Прежде всего, потому, что всегда надеялся найти нечто чуждое окружающей его жизни – способ вырваться из той жизни, которая его окружала. Доспех в пещере мертвого колдуна привлекал его куда больше, чем сундук с золотом и драгоценными камнями. Тем более, что сберечь такой сундук в одиночку сложно, а магический доспех сам по себе надежная защита и возможность заработать деньги на вольный феод на рыцарских турнирах, не опасаясь поражений.
Мысль о том, что доспех в пещере колдуна может быть обычной грудой стали, просто не приходила молодому рыцарю в голову, и он упорно пробирался через лес, сквозь зубы поминая старосту и трусливых крестьян, боящихся ходить в эту сторону от деревни, хотя дров и хвороста в хозяйстве всегда не хватает. Когда зеленый полог леса, наконец, остался за спиной, яркое летнее солнце уже миновало зенит, хотя из деревни Герхард вышел с раннего утра. Зато вход в пещеру оказался прямо перед ним в гранитном склоне горы, уходящем вертикально вверх – опыт путешественника, приобретенный не от хорошей жизни, позволил ему удержать прямое направление к западу от деревни, даже блуждая по лесу. От кромки леса до подножия скалы было больше сотни шагов. Земля здесь была каменистой и надежно удерживала лес в его границах, не давая подступить ближе. Вход в пещеру был скорее трещиной в сером граните, которая зияла чернотой в сравнении с яркостью летнего дня.
Вытащив из сумы веревку, Герхард привязал его к кольцу на конской уздечке, которую можно было использовать как недоуздок, чтобы пасти коня. Затем привязал другой конец веревки к толстому суку, позволяя коню уходить достаточно далеко от дерева. Поводья уже лежали на шее коня и были прикреплены за середину к передней луке седла. Герхарду осталось лишь отстегнуть от уздечки трензель, спрятав его в седельную суму, и ослабить подпруги, чтобы конь мог свободно пастись. Затем Герхард привычно повесил на руку треугольный рыцарский щит, который всегда носил за спиной, не оставляя висеть у седла, как делали многие рыцари – несколько раз это спасало ему жизнь во время стычек с разбойниками, нападавшими на караваны купцов. Вынул из ножен на поясе тяжелый полуторный меч: который предпочитал одноручным и двуручным мечам, хотя этот широкий клинок назывался «мечом бастарда» и многие рыцари избегали пользоваться им – привычно захлопнул забрало шлема и пошел ко входу в пещеру, на всякий случай, прикрывшись щитом, но даже не пытаясь скрываться, или проявлять особую осторожность.
Осмотрев трещину в скале, уходящую вверх на два человеческих роста, и убедившись, что никто не собирается бросаться на него из темноты, Герхард вынул из кожаного кошеля на поясе небольшую масляную лампу, сделанную специально для путешественников. Она обошла ему не дешево, но была гораздо удобнее и безопаснее факелов, и светила значительно ярче, помогая пробраться в места, вроде этой пещеры в скале. При этом конструкция лампы позволяла не разлить масло даже случайно уронив ее. Открутив медный колпачок, Герхард расправил фитиль и, щелкнув хитроумным огнивом, имевшимся в самой лампе, зажег небольшой, но яркий огонек, а затем, позволив ему разгореться, накрыл стеклянным колпачком, защищенным сеткой из тонкой стальной проволоки. Эта хитроумная лампа, помимо прямого назначения, позволяла легко разжечь костер даже в сырую и холодную погоду.
Взяв лампу в левую руку, на которой по-прежнему висел щит, Герхард снова вынул из ножен меч, и совершенно спокойно шагнул в темноту пещеры. Закрыться щитом и держать оружие наготове, его заставил не страх перед тем, что могло находиться в пещере, а навыки воина, вколоченные в голову и тело в отцовском замке, и опыт стычек с бандитами. Таинственных мест, вроде этой пещеры, Герхард не боялся совершенно. К тому же, весь его опыт кладоискателя говорил, что ничего страшного, или опасного в пещере нет, в прочем, и ценного тоже. Но на сей, раз получилось совсем по-другому.
Миновав расселину в скале, изломанную, как зигзаг молнии, не имеющий ни одного плавного поворота. Герхард оказался в пещере, которая была, скорее, ответвлением той же трещины. Стены и низкий потолок изобиловали сколами гранита, дробящими свет от лампы. При этом каменный пол был идеально ровным. Его укрывал толстый слой серой пыли, хотя никаких входов в пещеру, кроме расселины в скале, не было, и откуда взялась эта пыль, было совершенно непонятно. При этом пещера была неплохо освещена через невидимые трещины в потолке, и Герхард сразу потушил лампу, чтобы приберечь масло, и убрал светильник в кошель. Затем, убедившись, что в пещере никого нет, он убрал за спину щит и стал тщательно обследовать пещеру.
При этом пыль на полу взвилась бело-серым саваном и молодой рыцарь, в первые, в своей недолгой жизни в роли кладоискателя, увидел то, за чем пришел в пещеру мертвого колдуна. Ее хозяин тоже был здесь и отделить одно от другого было очень непросто. На каменном полу под слоем пыли лежала полуистлевшая мумия, закованная в рыцарский доспех, кажущийся в солнечных лучах цельным слитком полированной стали. Но красоту доспеха Герхард осознал, лишь справившись с приступом леденящего ужаса, сковавшего тело и разум.
Высохший труп в доспехах не испугал его, хотя ничего похожего он прежде не видел. Ужасным было лицо мертвеца. Кожа и кости застыли в выражении отчаянья, муки и страха, уходящих далеко за предел доступного человеческому пониманию. Перекошенный рот, лишенный большей части зубов, застыл в беззвучном крике боли, даже более страшном, чем выражение мертвого лица. При этом на голове мумии сохранились волосы, тление не затронуло их, и мягкие серебристые пряди рассыпались по каменному полу, обрамляя иссушенное лицо. Уже справившись с приступом ужаса, Герхард увидел то, что испугало его не меньше, чем все остальное. Истлевший мертвец в доспехах, перед смертью пытался сорвать их с себя. Ему удалось снять и отбросить шлем и перчатки. Кираса тоже была расстегнута на боку, но снять ее колдун уже не успел.
В том, что это именно хозяин пещеры, закованный в тот самый магический доспех, за которым он пришел сюда, Герхард не сомневался, как и в том, что именно убило колдуна. Но разум молодого рыцаря был чужд иррациональному страху, свойственному большинству людей независимо от сословия. Герхард с самого начала решил рискнуть, если магический доспех существует. Теперь врожденное упрямство не позволяло ему отступить, даже видя столь страшное предупреждение. Вид истлевшего мертвеца, охваченного предсмертной мукой, уже не пугал его. Картину жуткой смерти затмила красота доспеха, сверкающего в солнечном свете, льющемся с потолка. Все части доспех покрывал сложнейший узор линий, сплетающихся в сложные, очень красивые фигуры, и письмена на незнакомом языке. Символы, покрывающие полированную сталь, напротив, были угловатыми, несимметричными и разными по размеру – словно некое более гармоничное письмо искажалось на разные лады.
Сталь полураскрытого нагрудника была на удивление толстой, но оказалась почти невесомой, когда Герхард все же решился коснуться доспеха. В первый миг он опасался умереть, и лишь упрямство не позволило ему отступить, но ничего не произошло. После этого молодой рыцарь успокоился и начал снимать части доспеха, без особого почтения вытряхивая из них останки и прах их создателя. Доспехи крепились не на ремнях, а с помощью защелок, соединяющих края в нужных местах. Такое, редко, но все же встречалось, и Герхард довольно быстро разобрался, как они устроены – в отцовском замке хорошо учили всему, что связано с оружием и доспехами. Куда более странным было то, что части доспеха были соединены друг с другом. Насколько было известно Герхарду, так не делали никогда – сочленения не смогли бы выдержать удар мечом в щель доспеха, а другого смысла в этом не было. Но это не помешало молодому рыцарю быстро разобрать доспех на части, заодно прикидывая, как одеть доспех на себя.
При этом обнаружилась и причина большой толщины доспеха и его легкости. В неизвестный металл, лишь отдаленно похожий на полированную сталь, было вплавлено множество драгоценных камней, повторяющих узоры на внешней поверхности металла. Камни были разных размеров и пород, из тех, которые смог узнать Герхард, но все они – от крупных, до самых мелких, были удивительно совершенны. В них было нечто, по мимо обычной чистоты и красоты драгоценных камней, но в тот момент Герхард не смог бы сказать, что именно. Это просто было, и было свойственно всем камням, вплавленным в металл доспеха. Не удержавшись, молодой рыцарь попытался выковырять кинжалом один из камней. У него все же возникла мысль обогатиться, продав найденные драгоценности, вместо того, чтобы облачаться в доспех мертвого колдуна, но ни сдвинуть, ни поцарапать камень ему не удалось – он был неотъемлемой частью доспеха, который невозможно было продать целиком, как и определить его ценность.
Это успокоило Герхарда – у него не было не только желания, но и возможности поступить иначе, чем он собирался – иногда, предопределенность не менее ценна, чем умение выбирать. Тщательно осмотрев части доспеха и останки его создателя, Герхард пришел к выводу, что надеть доспех можно только на голое тело. При этом крупные камни, вплавленные в металл, будут вдавлены в тело. Герхард сильно сомневался в том, что это можно выдержать, если поносить доспех, хотя бы, пол часа и, тем более, драться в нем. Но потерпеть пару минут все же стоило. Тем более, что доспех колдовской, в этом Герхард уже не сомневался, и вполне может оказаться куда более комфортным, чем выглядит.
Разобрав доспех колдуна, и разложив отдельные части на каменном полу так, чтобы их было удобно надевать на себя в определенном порядке. У странствующих рыцарей нет слуг, и за два года скитания по дорогам молодой фон Щтрехен научился самостоятельно надевать и снимать свой доспех самостоятельно, затрачивая минимум времени. Одежду он аккуратно сложил у стены пещеры, и лишь затем стал, вдумчиво и аккуратно одевать непривычный доспех, соединяя с помощью защелок края отдельных частей, а затем соединяя эти части между собой с помощью гибких сочленений. При этом у него возникло неприятное ощущение, словно он замуровывал себя внутри доспеха, добровольно отрекаясь от окружающего мира. С каждой новой надетой на себя частью и соединением между ними это ощущение росло. Тем более, что драгоценные камни, вплавленные в металл, вдавливались в тело настолько, что доспех становился не просто тюрьмой, а пыточным приспособлением, подобным «железной деве».
Но Герхард привык терпеть боль. В замке отца воинскую премудрость в буквальном смысле вколачивали, особенно в сыновей барона. При этом боль в избитом теле была куда хуже, чем от драгоценных камней – которые доспех вдавил в тело, включая самые мелкие – и длилась значительно дольше, чем Герхард собирался терпеть мучения в доспехе колдуна. О том, что произошло с самим колдуном, когда он надел свой доспех на себя, Герхард просто не думал. До того момента, когда надел шлем и защелкнул забрало. В этот момент его тело, окончательно замурованное в доспехе, не имеющем никаких щелей, кроме прорезей шлема, охватила боль и молодой рыцарь понял, что именно чувствовал мертвый колдун.
Но он был более стойким, чем создатель доспеха, и не упал на пол, корчась от боли, а лишь упал на одно колено, словно парируя щитом рушащийся сверху удар. Та же стойкость, вбитая обучением в отцовском замке, и болью от ран, полученных в стычках с разбойниками, когда приходилось трястись в одной из телег купеческого каравана, находясь между жизнью и смертью, и, в редкие минуты просветления, надеяться лишь на то, что медик, нанятый хозяином каравана, все же сможет спасти его – помогла сохранить часть разума во внезапно навалившейся пытке. Вопреки ей, Герхард успел вспомнить, что колдун умер, пытаясь содрать с себя свой доспех, и понять, что именно это убило его создателя. Он не дал завершиться тому, что сейчас происходило с самим Герхардом.
Молодой рыцарь чувствовал, как неведомая магия вырывает его душу из тела, и решился отдать ее, зная, что в противном случае его ждет лишь жуткая, бессмысленная смерть. Вынести эту изощренную пытку ему помогли не столько привычка к боли и сознание ее неизбежности, сколько взыгравшая рыцарская гордость. Не раз спасавшая от страха перед очередной шайкой не знающих жалости разбойников, и желания соскользнуть в небытие, избавляя себя от боли полученных в бою ран – растревоженных тряской повозки на выбоинах широкого, но не мощеного тракта. Герхард все же упал на каменный пол пещеры, но лишь за тем, чтобы не отвлекаться от схватки с болью, которую вел внутри доспеха, превращенного в камеру пыток.
В конце концов, боль отступила. На ее место пришло отрешенное спокойствие. И осознание того, что именно с ним произошло. Доспех, созданный хэллаэнским магом, действительно вырвал его душу из тела – превратив в подобие мунглайра: боевого призрака, которых часто создавали сильные маги, для охраны своей собственности, или на продажу. Тем же владельцам караванов, которым в двух сросшихся мирах – Хэллаэне и Нимраэне, грозили опасности куда более страшные, чем знакомые Герхарду по собственному опыту. Страдал он при этом не больше, чем маг, превращаемый в мунглайра. Обычным способом сделать мунглайра можно только из мага, и, чем сильнее маг, тем сильнее будет боевой призрак.
Доспех, созданный мертвым магом, действовал несколько иначе. Вырвав душу из тела первой жертвы, он превратил ее в призрака, обладающего полноценным разумом и волей. В отличие от тех же мунглайров, у которых нет ни того, ни другого. Призрак, замурованный в доспехах очень сложно уничтожить, пока доспех, более менее, цел. Призрак и магический доспех поддерживают друг друга, перераспределяя магическую силу по мере необходимости. Но покинуть доспехи призрак не может. Он может существовать только внутри них потому, что жестокая пытка превращения определенным образом вплавила его в сам доспех. При этом в доспех оказались вплавлены не только астральное и ментальное тело, из которых создаются мунглайры, и сувейб (объединяющий разум, личность и память), но и каи первой жертвы. Бессмертная часть души, которая обычно накапливает в себе энергию, пока разумное существо живет, а затем отдает ее богам, связанным с конкретным миром и его обитателями, или какой-то их частью, структурой-эгрегором, недоступной обычным магам, даже перешагнувшим грань Обладающих Силой. В результате, вырвать из магического доспеха душу его первой жертвы, превращенную в очень сильного призрака с собственным разумом и волей, было практически невозможно.
Можно лишь разрушить доспех вместе с его обитателем, но даже это сделать очень сложно. За счет связи с доспехом, призрак, обитающий внутри, очень живуч, а доспех способен восстанавливаться – тем быстрее, чем сильнее подпитка магической энергией, идущей от призрака. Магия восстановления связана с драгоценными камнями, вплавленными в доспех, но уничтожить эти камни можно только разрушив ту, или иную часть доспеха. И то, их может перехватить обитающий внутри призрак, временно заключив внутри себя.
Уничтожение отдельных деталей не помешает призраку, двигать сохранившийся доспех и продолжать бой, заменив собой недостающую часть доспеха, но сила призрака начнет утекать, тем быстрее, чем сильнее поврежден доспех. В конце концов, лишившись остатков силы, призрак перестанет существовать. Но, лишившись его подпитки, доспех превратиться в бесполезный прах. Его создатель позаботился о том, чтобы металл и истинные камни из остатков его доспеха не достались Хэлланским аристократам, или Обладающим Силой, которых молодой маг ненавидел разумом и душой.
Уроженец одного из Свободных Городов Хэллаана, он был очень талантлив, во всем, что касалось классической магии, основанной на воле, знаниях и умении. Происхождение позволило ему очень рано раскрыть свои врожденные способности – сын главы одного из лучших родов магов-классиков среди городских семей Хэллаана – он учился в кругу семьи, в отличие от большинства магов-аристократов, которым приходилось поступать в Хэллаанскую Магическую Академию, чтобы изучить теорию магии. Которая преподавалась там куда хуже, чем в городских школах, где ученики не могли рассчитывать на что-либо другое. Вроде заемной, по сути, магии аристократов, проходящих инициацию в источниках стихийной энергии, которую затем черпали из окружающего мира, по мере необходимости, вливая в структуры- формы: передающиеся от ученика учителю при помощи специального ритуала.
Магия форм превосходила классическую силой и, прежде всего, скоростью создания магических конструкций. Чем сильнее врожденный дар мага, тем больше форм может удержать в себе его астральное тело. От той же силы дара зависит и количество стихийных инициаций, которые может пройти маг, и количество заклинаний-подвесок: заранее созданных конструкций из форм – которые он может держать наготове. В скоротечной магической схватке маг-классик беспомощен против мага-адепта с хорошим набором стихий и форм, и умением их использовать, которое столетиями совершенствовали маги-аристократы Хэллаана. В отличие от классической магии, остающейся уделом магов в Свободных Городах.
Теоретически маг-классик сильнее мага-адепта, если он, каким-то образом, успел подготовиться к бою: незнание теории создания заклинаний не всегда можно компенсировать магической силой и боевым мастерством. Но компенсировать слабость дара знаниями и мастерством мага практически невозможно, если уровень магической силы ниже определенного предела – отделяющего низшую аристократию от остальных магов Хэллаана. Развивать свой дар можно, но это сложно, опасно и, прежде всего, очень дорого. Маги-аристократы и власти Свободных Городов всегда следили, чтобы этот путь был недоступен людям со стороны.
Даже сильнейшие династии городских магов не могли себе это позволить, и уговорить родичей создателю доспеха так и не удалось. По меркам Свободных Городов, его дар был очень силен, а чем дар сильнее, тем сложнее его развивать. Поняв, что этот путь для него закрыт, молодой маг сосредоточился на изучении всего, что могла дать ему семья, и очень быстро стал наиболее искусным среди родичей. Но при этом не смирился с превосходством аристократов над другими магами Хэллаана. Получив высший ранг мага-системщика – элиты среди адептов классической магии – он, насколько позволяли требования семьи и городских властей к работе столь искусного мага, сосредоточился на изучении тонкостей артефакторики, которые большинство магов считало слишком сложными, чтобы в них разбираться.
К тому времени, умерший маг понял, что единственный способ получить возможности мага-адепта – создать артефакт, решающий эту задачу. Получив высший ранг мага-классика и доказав свое мастерство, он получил доступ ко многим тайнам семьи, к которым не допускали менее одаренных. В том числе, к перечню реликвий и артефактов, созданных его предками. Изучив их описание, он понял, что задачу, которую он поставил перед собой, пытались решить не раз, но создать что-либо, способное противостоять врожденной силе магов-аристократов, так и не удалось. Наиболее совершенным среди таких артефактов, по праву считался посох, передающийся в его семье от одного главы рода к другому. Его изготовили тайно, постепенно собрав множество истинных самоцветов и металлы (прежде всего, серебро) в которые их можно было вплавить. Тогдашний глава рода понимал, что такой дорогой артефакт чрезвычайно опасен – любой аристократ, узнав о нем, сделает все возможное, чтобы его заполучить и власти города скорее выдадут нарушителей неписанных законов, чем попытаются их защитить, рискуя собственным благополучием. Но соблазн был слишком велик.
Истинные Камни, вплавленные в серебро и другие металлы, необходимые для создания столь мощных артефактов, стали якорями для сложнейших магических систем, создающих связи со всеми стихиями, известными магам Хэллаана. Другие поддерживали магические конструкции форм, вложенных в камни-якоря. Часть камней использовалась в качестве накопителей магической энергии, связанных со структурами-якорями соответствующих стихий. Это позволило увеличить поток магической энергии, которую можно направить в магические конструкции на основе форм, за единицу времени настолько, что даже высшего аристократа можно было задавить силой, если накопители заполнены до предела.
Проводимость металлической части посоха вполне могла это выдержать, а мелкие камни содержали в себе готовые конструкции на основе классической магии, из которых хороший маг-системщик мог очень быстро плести сложные конструкции, дополняя ими сочетания форм. Часть камней разного размера использовалась для хранения таких комбинированных конструкций в виде заклинаний-подвесок, которых было значительно больше, чем мог удержать в астральном теле даже очень сильный маг из высшей хэллаанской аристократии. Сочетания магических фигур и заклинаний классической магии (записанных при помощи рун Искаженного Наречия) на металлическом древке посоха придавали ему много собственных свойств, позволяющих отражать и разрушать вражескую магию, или наоборот плести собственные магические конструкции, вычерчивая их определенными движениями посоха.
Часть камней на посохе использовалась в качестве якорей и накопителей подпитки для стандартного набора плетений, которые обычно помещались в отдельные амулеты: защищающие мага от разного рода атак, помогающие распознать вражескую магию и определить, что она собой представляет, и напротив, избежать обнаружения тем, или иным способом. Использование посоха для этих стандартных целей позволяло управлять поведением элементов защиты в зависимости от ситуации – значительно лучше, чем набор отдельных амулетов, независимо от их стоимости и совершенства.
Посох был совершенен как артефакт, созданный для определенной цели, но имел серьезные недостатки. Перенастроить его, в зависимости от обстоятельств, было очень сложно. Еще сложнее было управлять его магией и, тем более, применять его в бою. При этом, посох никак не влиял на дар мага, который брал его в руки. Это был лишь инструмент, который невозможно ни улучшить – он и так был чрезмерно сложен – ни усилить за счет дополнительной подпитки магической энергией. В свое время, в него вложили все, что сумели создать и объединить лучшие артефакторы и системные маги рода – стремясь получить полную свободу применения магии: связь со стихиями, набор форм, количество заклинаний-подвесок и так далее.
Эта цель была достигнута в полной мере, и посох не раз использовался по назначению, позволяя создавать то, чего не могли создать конкуренты, либо сделать это лучше и быстрее. Но управлять подобным артефактом было сложно даже опытным и умелым магам-системщикам, а заточить в посох частично разумную сущность, которой можно управлять телепатически, его создатели побоялись, имея очень веские причины для этого. Тем не менее, создатель магического доспеха освоил это искусство гораздо лучше тех, кому прежде доверяли Тайный Посох – подтвердив свои права наследника главы рода. После этого он уже не расставался с посохом, тем более, что реальных претендентов на него среди родичей, на тот момент просто не было.
Благодаря столь совершенному инструменту, умерший маг смог достаточно быстро изучить более древние семейные артефакты, решающие ту же задачу. При этом выяснив, что они делятся на две категории: менее совершенные аналоги Тайного Посоха (в виде посохов, жезлов, диадем, поясов, наручей и других классических основ для создания сложных артефактов) и артефакты-усилители (в том же разнообразии форм) – поддерживающие некоторое количество магических структур, усиливающих природный магический дар владельца. Но такое усиление зависит от уровня природного дара и не позволяет преодолеть предел силы, дающий магу новые возможности. Поэтому в конструкции Тайного Посоха этот принцип не использовался.
Подобные артефакты, не связанные с даром владельца – теоретически, могут решить эту задачу, но для этого они должны оперировать магией соответствующего уровня. Слабые маги не могут создать такой артефакт, а сильным он просто не нужен, и опасен, если попадет в чужие руки. При этом, даже если обладатель такого артефакта сумеет, каким-то образом, развить свой дар до качественно нового предела, сам артефакт останется таким, каким был создан, и будет уже бесполезен, в отличие от артефактов-усилителей, которые необходимы при любом уровне дара. Умерший Хэллаанский маг быстро понял, что разрешение этого противоречия – единственный способ создать артефакт, заменяющий полноценный магический дар, и дающий не столько силу, сколько доступ ко всем известным разновидностям магии. Талантливый маг-системщик отлично знал, что знания и мастерство могут заменить многое, если иметь доступ к тем инструментам создания заклинаний и сложных магических конструкций, которые доступны только самым сильным магам. В то же время, решение задачи включало в себя возможность увеличивать силу артефакта, и, со временем, его обладатель, опять же теоретически, мог превзойти сильнейших магов-аристократов, не перешагнувших грань Обладания Силой. Этот последний предел был просто не интересен талантливому и упорному адепту классической магии. У обладающих есть только сила и умение ее применять, знания, или мастерства в этом нет – каждый обладающий и его сила уникальны.
Решение поставленной задачи умерший маг искал долго и упорно. Он был не менее упрям, чем молодой рыцарь, получивший часть его памяти. Часть задачи уже решили создатели Тайного Посоха. Решение было несовершенно, но, со временем, очередной его обладатель понял, как можно это исправить – до определенного предела. Артефакт нужно было увеличить: талантливый маг-теоретик быстро выяснил минимальный размер основы пригодной для создания артефакта с совершенно новым уровнем возможностей. Но такой артефакт не вписывался в классические формы амулетов, посохов, магического оружия и других магических предметов, которые можно носить при себе.
Единственным исключением был доспех. Артефактную броню делали очень редко: слишком много истинных камней и магических металлов требовало их изготовление – поэтому доспех делали либо неполным, либо из отдельных частей-артефактов, изготовленных по мере возможности, и не связанных в единое целое. Тем не менее, упрямый маг-системщик досконально изучил все, что было известно его предкам о создании таких артефактов. И такой информации набралось достаточно много. Создание элементов магической брони, которые не должны конфликтовать друг с другом, требовало, прежде всего, знаний теории магии и мастерства мага-системщика, которыми редко обладали маги-аристократы, традиционно развивающие силу дара и боевое мастерство. Даже те немногие среди них, кто обладал необходимым умением, обычно, не желали тратить время на долгие и сложные расчеты, которые вполне можно было поручить магам-классикам. Тем более, что силу дара, при изготовлении артефактов, можно было заменить инструментами и мощными стационарными артефактами.
Среди предков умершего мага было много талантливых артефакторов, которым в разное время поручали очень сложные и дорогостоящие заказы. Для их выполнения приходилось создавать новые магические инструменты и строить мастерские с более совершенными стационарными артефактами. Все это оставалось в распоряжении семьи, принося стабильный доход и поддерживая репутацию. Как и опыт создания сложных составных артефактов, образующих единую систему. Привилегии наследника главы рода давали умершему магу доступ к тому и другому, а его пристрастие к созданию сложнейших артефактов шло только на пользу семье, укрепляя личную репутацию мага. Постепенно, работая над другими артефактами, он очень точно рассчитал вначале конструкцию отдельных частей доспеха, который собирался создать, а затем схему их объединения в целостный артефакт с очень мощной, многофункциональной основой.
В конце концов, первая часть задачи, которую поставил перед собой маг – создать артефакт, заменяющий владельцу всесторонний магический дар и максимум возможностей оперирования магией – была решена окончательно. Но этого было мало. Прежде всего, потому, что изготовление магического доспеха требовало огромного (с учетом их ценности) количества истинных камней и металлов с магическими свойствами. При этом заменить одни камни или металл, другими, даже с очень похожими свойствами, было уже невозможно – слишком точно была просчитана конструкция артефакта, чтобы как-то менять ее, тем более, столь варварским способом.
Это усложняло задачу. Но хуже всего было то, что столь ценный артефакт практически невозможно сохранить. Любой хэллаанский лорд, или Обладающий Силой не остановиться ни перед чем, чтобы заполучить такое количество истинных камней – не смотря на то, что сам артефакт-доспех сильному магу не нужен. Поэтому создатель артефакта изначально создавал его, прежде всего, как защитный. Тем более, что основа в виде цельного, глухого доспеха годилась для этого лучше, чем любая другая. Исходя из того, что сила артефакта будет так, или иначе, расти с течением времени – его защита может стать практически непробиваемой. Но использовать магию доспеха можно, лишь находясь внутри, а терять раз обретенные возможности умерший маг не хотел совершенно. Его лучший, самый совершенный, артефакт должен был стать его даром – таким, какой он хотел бы иметь от рождения.
Со временем, маг понял, что согласен жить внутри магического доспеха, чтобы не терять его силу. Это помогло ему решить вторую часть поставленной перед собой задачи – дать возможность артефакту развиваться, постепенно становясь сильнее. Талантливый маг-теоретик отлично знал, что это доступно, прежде всего, природному магическому дару, и заменить его чем-то другим, в данном случае, очень сложно. Но согласившись, даже теоретически, добровольно замуровать себя внутри артефакта-доспеха, чтобы не терять его силу, мертвый маг уже решил вторую часть задачи. В мрачном мире Хэллаана, где правит сила и древнее право мести, человеческие души не менее ценный товар, чем другое магическое сырье. Их разделяют на части и используют для разных целей – вплоть до создания сложнейших магических систем. Чаще всего используют астральное тело, в котором сосредоточена жизненная и магическая энергия. Реже – ментальную оболочку, в которую, так, или иначе, вкладывают урезанную до предела память, заменяя разрушенный сувейб, и используют, чаще всего, для управления сложными магическими системами, требующими непрерывного контроля.
Наиболее ценная часть души – это дар мага. Это не менее ценное сырье, чем истинные камни, и металлы с магическими свойствами. Часто незаменимое в создании наиболее сложных и гибких магических систем, или искусственных сущностей разной природы. В мрачном мире Хэллаана сила мага не может его защитить, скорее, она становиться причиной его смерти. Единственная настоящая защита это месть: покровительство рода, могущественного сюзерена, Свободного Города (вынудившего считаться с собой высших аристократов и Обладающих Силой), или той силы, которую так, или иначе обретает Обладающий. Тех, за кого некому мстить, убивают даже если их тела и души не представляют из себя особой ценности. Маги-экспериментаторы, предпочитающие черную магию, всегда находят применение телам и энергетическим оболочкам живых существ, из которых наиболее доступны и многочисленны – люди: беднота Свободных Городов, обитающая на нижних уровнях.
Создатель магического доспеха не был сторонником черной магии, но ценил знания и мастерство независимо от его природы, и, постепенно, приобрел обширные познания в этой области. Действительно мерзкую работу редко передавали сторонним исполнителям, но все, что считалось дозволенным, черные маги редко обсчитывали и конструировали сами, если объем работы был велик. То, что приходилось создавать для выполнения подобных заказов, часто было незаконченным, и понять очередную безумную идею кого-то из черных магов было совершенно невозможно, но выполнение такой работы требовало полноты теоретических знаний в черной магии и мастерства – часто превосходящего все умения неизвестного заказчика.
Что можно сделать с телом и душой мертвый маг знал очень хорошо, как и преимущества, которые дает использование самого себя в качестве исходного материала. Такой подход позволял легко решить вторую часть задачи, наделив артефакт-доспех способностью развиваться, просто поселившись внутри него. Оставалось выбрать форму такого существования. Перебрав все возможные варианты, с учетом конструкции и свойств самого доспеха, маг остановился на превращении собственной души в призрака – разновидность мунглайра – способного заполнить весь свободный объем внутри доспеха. Задача была не новой. Боевые конструкты в виде доспехов заполненных призрачной сущностью использовали достаточно часто.
Полученный опыт позволил мертвому магу очень тщательно просчитать процесс трансформации собственной сущности в призрака и ее объединение с доспехом-артефактом. Постепенно он совершенствовал сам процесс и его результат, все теснее вплетая сущность призрака в конструкцию доспеха и его магию. Маг очень быстро понял, что сила готового конструкта, зависит от этого больше, чем от чего-либо другого. В результате, проводя эксперименты (как часть выполняемых заказов) и совершенствуя на их основе чисто теоретические выкладки, ему удалось полностью разобрать свою сущность, и вплавить ее в доспех так, что артефакт и обитающий внутри призрак стали совершенно неразделимы. Основой этой связи стала каи – бессмертная часть сущности, которую, обычно, невозможно использовать средствами, известными магам.
Одушевленный таким способом доспех мог действовать как боевой голем, приводимый в движение силой обитающего внутри призрака. При этом сила голема была тем больше, чем сильнее становился призрак, а прочность доспеха, с учетом его артефактных свойств, позволяла использовать ее в полной мере. Полное слияние призрака и доспеха обеспечивало конструкту столь же высокую скорость и точность движений, которых часто не хватает големам из-за несовершенства их конструкции. Рассчитывая возможности призрака, заключенного в доспех-артефакт, мертвый маг очень старался расширить его восприятие как материального мира, так и его магической составляющей. Обычно сущности, подобные мунглайрам, имеют восприятие, далекое от человеческого и, вдобавок, совершенно бесполезное с точки зрения мага. Создатель магического доспеха совершенствовал одновременно и восприятие призрака, вплетенного в артефакт-доспех, и магию, наложенную на шлем, решающую ту же задачу. Результат получился не менее совершенным, с точки зрения мага-классика, чем остальные возможности конструкта, по крайней мере, теоретически.
Но главной задачей призрака, обитающего внутри доспеха, было накопление в себе магической энергии, извлеченной из астральных оболочек жертв. Накапливаясь, эта энергия, постепенно, делала призрак сильнее и, тем самым усиливала магию доспеха, позволяя артефакту развиваться. Его создатель долго работал над повышением процесса извлечения энергии из астральных оболочек жертв и ее накопления внутри артефакта. В конце концов, ему удалось достичь теоретического предела, давно известного магам Хэллаана и не раз подтвержденного практикой. То, что будущий артефакт превратился в шедевр черной магии, не смущало мертвого мага. Он не ценил ни собственную жизнь, ни, тем более, жизни тех, кто лишен магического дара.
Усиление артефакта зависело лишь от жизненной силы жертв. Наличие дара не имело особого значения: во время преобразования астральной оболочки его энергия в любом случае превращалась в прану – жизненную энергию. Именно поэтому магический доспех смог поглотить душу Герхарда и превратить ее в подобие мунглайра, намертво сплавив с собственной магией. Не смотря на то, что у молодого рыцаря не было даже того слабого, по хеллаанским меркам, магического дара, которым обладал создатель артефакта, естественно, создававший его для себя. Преобразование астральной оболочки первой жертвы, в процессе превращения ее души в заточенный в доспехе призрак, было похоже, скорее, на процесс усиления того же призрака энергией любой другой жертвы, чем на создание обычного мунглайра. Для всех последующих жертв, процесс преобразования энергии астрального тела в магическую энергию был совершенно одинаковым, с той разницей, что из астральной оболочки одаренного ее можно получить очень много: тем больше, чем сильнее был маг. При этом доспех служил сосудом для магической энергии, накопленной обитающим внутри призраком. Поэтому все части артефакта соединялись между собой гибкими сочленениями, образуя единое целое и предотвращая истекание магической энергии. Создатель доспеха долго работал над конструкцией соединительных защелок и отдельных частей доспеха и сумел добиться полной защищенности стыков, не уступающей прочности самого доспеха, с учетом его артефактных возможностей.
Цельная конструкция могла дать дополнительные преимущества, но не позволяла реализовать максимально эффективный способ получения энергии из астрального тела жертвы. Для этого очередную жертву нужно было одеть в доспех, замуровывая ее внутри. Только так призрак мог вытянуть из нее всю доступную энергию. Тело жертвы при этом превращалось либо в тончайший, невидимый прах, который высыпался при повторной сборке доспеха, либо в умертвие – очень сильную разновидность человекообразной нежити. При этом призрак вселялся в тело, преобразованное магией доспеха, и мог управлять им так же, как управлял доспехом-артефактом. Но управлять одновременно двумя оболочками призрак мог, только если тело умертвия было заключено в доспех. В противном случае, активным было либо умертвие, либо доспех-артефакт, но этого вполне хватало, чтобы разобрать руками умертвия потерявший активность доспех, надеть его на тело жертвы, затем вновь снять и надеть обратно на тело нежити.
Призрак, обитающий в доспехах, вполне мог управлять отдельными частями, перемещая их своей силой в разомкнутом состоянии, и проделать необходимые манипуляции самостоятельно. Наличие в доспехе тела нежити имело несколько иной смысл. Во-первых, умертвие обладает огромной физической силой, скоростью, ловкостью и гибкостью, которых лишены более примитивные формы нежити. Эти свойства дополняют боевые возможности доспеха, движимого силой призрака. Но главное преимущество – это прочность тела умертвия. Оно служит опорой доспеху, не позволяя разрушить отдельные детали. Во всяком случае, сделать это значительно сложнее, чем серьезно повредить пустой доспех. Обычное тело умертвия лишено внутренних органов: сохраняя только кости и плоть. Но создатель магического доспеха изменил процесс преобразование тела жертвы в умертвие таким образом, чтобы нежить сохраняла легкие и была способна говорить, и имитировать дыхание.
Сильное умертвие похоже на человека, особенно, если тело одето в доспех, и способность говорить позволяла выдать нежить за живого человека. Более того, мертвому магу удалось добиться того, чтобы тело сохранило чувствительность, восприятие вкуса и запаха. Отказываться от чувственных удовольствий: пищи, плотской любви, дыхания – имея возможность избежать этого, маг, естественно, не хотел. Еще одно ценной особенностью умертвия была способность тянуть энергию из живых существ, которой был лишен призрак обитающий в доспехах. При этом, полученная энергия передавалась именно призраку, усиливая его без принесения очередной жертвы. Тем же способом можно было быстро ослабить, или убить противника – тем быстрее, чем меньше его жизненная и магическая сила. Эта способность умертвия не ограничивалась вытягиванием силы из живых существ. В принципе, для этого годилось все, что когда-то было живым: от пищи, до бревен в стенах, ткани, кожи и тому подобного. В конце концов, цель такого воздействия истлевала в ничто. Это вполне позволяло имитировать поедание пищи, одновременно получая удовольствие от ее вкуса и запаха за счет измененной природы умертвия.
Призрак, вплавленный в доспех-артефакт, обладал схожей способностью, но проявлялась она иначе. Доспех мог вытягивать жизненную силу уже умершего существа. До определенного момента это не имело значения. Затем астральное тело начинало разрушаться, и энергия естественным образом утекала из него, но даже через сутки, доспех мог вытянуть из очередной жертвы достаточно жизненной энергии, чтобы это имело смысл. Магия доспеха позволяла очень точно определить остаток энергии в мертвом, или еще живом, теле, на достаточно большом расстоянии – обнаруживая те жертвы, которые нужно использовать в первую очередь.
Сила умертвия, созданного магией доспеха из очередной жертвы, зависела от силы призрака, вселившегося в тело нежити и от состояния тела перед его превращением в нежить. При этом сила, зависящая от силы призрака, росла по мере его усиления, но качество тела умертвия не менялось, поэтому поиск новых жертв позволял, в том числе улучшить качество обитающей в доспехе нежити, создав новый экземпляр из более совершенного тела.
Существование нежити поддерживалось силой призрака, но не ослабляло его: обычное употребление пищи полностью компенсировало затраты энергии. В бою расход энергии усиливался тем больше, чем больше использовались физические возможности умертвия. Тем более, если приходилось использовать регенерацию: у этого вида нежити ее скорость может быть очень высокой и, в сочетании с восстановлением доспеха его магией, делает мертвеца, облаченного в доспех-артефакт, очень опасным противником. В обычных условиях, когда не нужно расходовать энергию на ведение боя, существование призрака, вплавленного в магический доспех, поддерживается за счет поглощения энергии стихий настроенными на них самоцветами-якорями, и энергия, определяющая силу призрака и доспеха-артефакта, не расходуется. Тем же способом призрак может поддерживать существование умертвия, используя всю полученную от него силу на усиление доспеха-артефакта. При этом энергия стихий свободно течет в обоих направлениях через камни-якоря и связанную с ними часть магии артефакта. Этот процесс подобен дыханию, и естественен для Хэллаанских магов-адептов, чья сила зависит от природной силы в окружающем их мире тех стихи, которые связаны с природным даром ритуалами инициации.
Рассчитывая конструкцию и возомжности артефакта, создатель магического доспеха приложил немало сил для того, чтобы увеличить допустимое расстояние между умертвием и доспехом, на котором призрак, вплавленный в артефакт, еще может управлять телом нежити и поддерживать его существование, но не слишком преуспел в этом. Расстояние, которого ему удалось достичь, позволяло умертвию свободно перемещаться в большой комнате, или зале, если доспех сложен в одном из углов. Этого было более чем достаточно для получения телесных удовольствий, доступных обитателю доспеха с помощью второй оболочки, но для чего-либо еще этого было мало. Связь призрака с телом нежити, в которое он мог вселиться при необходимости, позволяла очень тонко чувствовать ее состояние, и тот момент, когда она начинала истончаться – прежде, чем исчезнуть окончательно, но это ничего не решало.
Предпринять что-либо в такой ситуации было сложно, а лишившийся контроля мертвец превращался в неподвижное тело, охваченное трупным окоченением, что не могло не привлечь внимание окружающих. Этот способ годился лишь для маскировки умертвия под живого человека в тех случаях, когда крайне необходимо показать, как владелец доспехов снимает и надевает их, или делает что-то еще в том же духе. В остальном, магия доспеха позволяла поддерживать надежную маскировку. Помимо инструментальных свойств, связанных с применением магии, свойства артефакта делились на две основные категории. Защитные – позволяющие выжить даже тогда, когда нет возможности активно защищаться от нападения. И маскирующие – позволяющие избежать обнаружения, или обмануть противника, заставив его действовать так, как нужно владельцу доспеха.
Мертвый маг отлично знал, чего стоят эти свойства в мрачном мире Хэллаана, с его безумным устройством общества (основанным на Праве Силы и Праве Мести), и мерзопакостной магией, в которой нет никаких пределов для тех, кто достаточно силен и жесток. Поэтому, создавая защиту и маскировку своего артефакта, он использовал все свои знания, мастерство и упорство. Конечный результат был достаточно совершенен, чтобы обезопасить владельца даже в метрополии Хэллаано-Нимраанского потока миров, в незапамятные, для смертных, времена превращенного Хэллаанскими магами в колодец, ведущий из мира живых в Серые Пределы, а затем в Царство Мертвых.
Сама природа артефакта-доспеха надежно скрывала все, что находилось внутри него. И понять, что это именно артефакт, а не обычный доспех, усиленный магией, было бы чрезвычайно сложно. Как и обнаружить вплавленного в артефакт призрака, или то, что внутри находиться умертвие, а не живой человек. Маскирующие свойства доспеха позволяли активно противостоять этому и создать необходимую картину восприятия и доспеха, и его владельца – в зависимости от ситуации. Но создатель артефакта не обманывался по этому поводу. На любую силу найдется еще большая сила, на любую изощренную магию – более изощренная, жестокая и коварная. Особенно в мире Хэллаана, где нет покоя даже богам, демонам и другим могущественным сущностям, и, тем более, Обладающим Силой, или обычным магам, сколь бы сильным они ни были.
Мертвый маг не собирался соваться в Хэллаан, Нимраан, или миры, близкие к метрополии. Он надеялся выжить, странствуя по периферическим мирам потока, и всеми силами, избегая встречи с соотечественниками, которые, в таких мирах неизбежно привлекут к себе внимание, и их можно будет обнаружить, особенно имея доступ к информационному полю планеты. Обычно доступ к этому разделу магии имеют лишь Обладающие Силой и маги, вплотную приблизившиеся к этому – последнему пределу, но доспех-артефакт должен был дать владельцу и такие возможности, что позволяло избежать встречи с большинством магов, забирающихся в миры, далекие от метрополии, в поисках Истинных Камней и других сверхценных материалов. Приняв решения, мертвый маг действовал соответственно: изобретательно, жестоко и упорно – словно отпрыск одного из могущественных древних родов высшей магической аристократии Хэллаана.
Как эму удалось ограбить городскую сокровищницу, добыв достаточно Истинных Камней и других ценнейших материалов, для создания магического доспеха. А затем, за один прием превратить все это в готовый артефакт, использовав лучшую мастерскую, созданную его предками, и возможности Тайного Посоха, который знал лучше, чем кто-либо другой. Герхард так и не понял. Ему достались лишь обрывки памяти хэллаанского мага, который держался за свои знания и мастерство гораздо больше, чем за свою жизнь и, тем более, память о прошлом. Молодой рыцарь понял, что и почему делал маг, создавая свой артефакт, но как это происходило, он не помнил. Сохранившиеся воспоминания о мире Хэллаана были смутной чередой картин и водоворотом эмоций, затягивающих разум в глубины страха и безысходности. Однако он точно знал, чего (и кого) ему стоит бояться, и что нужно предпринять, чтобы выжить. Последнее сводилось к тому, что нужно постоянно искать жертвы, усиливая артефакт-доспех, заменивший Герхарду магический дар, которого у него никогда не было – и при этом, любыми путями избегать известности, или распространения любых слухов о себе. Тактика, не раз продуманная мертвым магом, была примитивна, но оспорить ее было сложно, тем более, что усиление магического доспеха, теоретически, не имело предела. Его создатель определил это, годами совершенствуя расчеты, ставшие основой создания артефакта.
Тем не менее, Истинные Камни – основной источник силы хэлланских магов, тоже стоило поискать. По мере роста силы призрака, обитающего внутри доспеха, эффект от камней с зацентрованными на них плетениями усиления дара тоже будет расти. При этом свой резерв камней, которые, по мере необходимости, можно использовать и для других целей, можно было защитить куда надежнее, чем обычно доступно магам. Их можно было укрыть под защитой доспеха, внедрив в плоть умертвия, которое от этого станет еще сильнее. Какие-либо инструменты и материалы для этого были не нужны. Вполне хватило бы возможностей применения всех разновидностей магии, известных в древнем мире Хэллаана, знаний о том что, как и для чего можно сделать с помощью всего этого в той или иной ситуации. Которых у Герхарда было даже больше, чем у умершего Хэллаанского мага. Которого он, мысленно продолжал именовать так, как его назвали в том мире, который молодой рыцарь, еще вчера считал единственным существующим.
Мертвый колдун не слишком надеялся сохранить свою память – прежде всего, знания и мастерство, которыми очень дорожил – в процессе превращения своей души в искусственно созданного призрака, вплавленного в артефакт-доспех. Поэтому в мощный глухой шлем, помимо Истинных Камней (тальдеаров), была внедрена целая система сайдеаров: искусственных камней, созданных хэлланскими магами в попытках создать искусственный тальдеар. Каждый из этих небольших прозрачных камней особой огранки, сам по себе, способен сохранить во много раз больше информации чем самая тренированная память мага-человека вместе со множеством громоздких магических фолиантов (которыми хэллеанские маги, тем не менее, продолжали не менее активно пользоваться и после распространения сайдеаров).
Но создатель доспеха – талантливейший маг-системщик и не менее талантливый артефактор, пошел значительно дальше – объединив отдельные сайдеары в сложнейшую магическую систему, получившую свойства вычислительных систем, которые создавались в технологических мирах со слабым магическим фоном, например в Ригур-Хаде Ориона. В Хэллаане давно существовали их аналоги и общая компьютерная сеть. Но мертвый колдун, в терминологии технологических миров, сумел реализовать суперкомпьютер как небольшую подсистему сложнейшего и достаточно компактного артефакта. Это позволило создателю магического доспеха заложить в память кибернетической системы все, что знал о магии сам, либо нашел в разнообразных архивах (в фолиантах, сайдеарах и других носителях): и в той же компьютерной сети Хэллаана – и не успел изучить.
Как мертвый маг умудрился собрать всю эту информацию, Герхард не знал, но знал много способов сделать это в той, или иной ситуации. Помимо знаний о магии создатель магического доспеха, ставшего телом Герхарда, внедрил в память вычислительной системы все необходимые знания для использования ее возможностей: это было несравненно проще, чем передать человеку даже слабые способности к магии – так что молодой рыцарь в одно мгновение стал опытным кибернетиком. Он досконально знал все возможности удивительного творения мертвого Хэллаанского мага, и ни чуть не удивился тому, что память сайдеаров стала его собственной памятью, дополнив то, что хранила в себе его душа, превращенная в призрака.
В результате, теоретические знания из самых разнообразных источников, сведенные в единую базу данных, из чистой теории, превратились в умение – даже мастерство, которым никогда не обладал мертвый колдун. Герхард знал не только что можно предпринять в той, или иной ситуации, чтобы достичь наилучшего результата, но и то, как и почему делается все вместе, или что-либо в отдельности. Эти новые знания ощущались именно как умение, мастерство. Точно так же, как его собственные навыки рыцаря приобретенные потом и кровью, вначале в отцовском замке, а затем за его стенами. И Герхард не сомневался, что теперь владеет магией куда лучше, чем, например, полуторным мечом. Так ли это, предстояло проверить на практике, но Герхард готов был доверить новым навыкам свою жизнь, как прежде не раз вверял ее воинскому умению.
Прежде всего, потому, что магический вычислитель, встроенный в голову его нового – искусственного тела мог прямо управлять этим сложнейшим артефактом и всей его магией. Позволяя не только заранее просчитывать различные варианты действий для всех возможных и невозможных ситуаций, но и реализовать их, координируя разумом работу различных программ, в том числе для ведения ближнего боя в тех случаях, когда это было лучшим вариантом обороны, или нападения. Все это предстояло осмыслить, пропуская через собственный разум, и лишь затем начинать создание программ автоматического управления. Как маг и кибернетик Герхард знал, что ускорить этот процесс, выше определенного предела, нельзя, даже если отдать ему все свое время и силы разума – без которого бесполезна любая вычислительная система. Но он не жалел об этом.
Несмотря на полученные знания и возможности, он остался тем же горячим молодым рыцарем, имеющим лишь доспехи, коня и оружие – третьим сыном барона фон Штрехера. Несмотря на перенесенную боль и великолепное понимание ее причин и природы, он не думал о том, что умер. Для Герхарда новая форма жизни мало чем отличалась от прежней, а насущная необходимость искать новые и новые жертвы, для увеличения своей магической силы, воспринималась им скорее как возможность использовать жизни многочисленных воров и разбойников, которых все равно нужно убивать, защищая тех же крестьян, купцов и городских жителей (страдающих от безнаказанности воров и убийц, объединившихся в гильдии). Магию молодой рыцарь воспринимал лишь как новое оружие, несмотря на стремление творить, которого прежде не испытывал. Обрывочная память талантливого хэллаанского мага, в полной мере сохранила его мастерство и умение находить применение любому новому знанию. Именно память мертвого колдуна стала недостающим звеном, в восприятии молодого рыцаря, позволившим ощутить огромный объем знаний, заключенных в сайдеарах, как собственную память и навыки. Благодаря им Герхард мог подробно представить себе судьбу хэлланского мага, хотя не помнил, что именно с ним произошло.
Из родного мира маг выбрался при помощи одноразового артефакта телепортации, нацеленного случайным образом на достаточно удаленную от метрополии часть потока миров, и создающего такие возмущения, что отследить перемещения было совершенно невозможно. При этом, помимо своего артефакта он прихватил семейную реликвию – Тайный Посох, который переделал в оружие. Великолепный бердыш с блестящим металлическим древком и широким лезвием из того же магического металла по-прежнему лежал рядом с сухим, полуистлевшим телом мага. Еще одной замечательной способностью магического доспеха, которая особенно понравилась Герхарду, была возможность придать магические свойства любому оружию, которое берешь в руки. Эффект был временным и никак не влиял на сам предмет, но от этого не становился менее ценным. Тем более, что происходило это само по себе, мгновенно давая преимущество в бою, что не мешало уже самостоятельно усилить, или зачаровать оружие, если есть время и возможность.
Основным ограничением этой способности магического доспеха было качество доступного оружия – удивительная магия артефакта, ставшего телом Герхарда, могла усилить даже простую железку, но лишь до того предела, когда магия укрепляла, а не разрушала оружие. Даже от самого лучшего клинка, выкованного в родном мире Герхарда, нельзя было ожидать многого. Особенно в сравнении с тем, на что действительно был способен магический доспех, даже при минимальной силе заключенного внутри призрака. Лучший вариант, чем Тайный Посох найти было очень сложно, даже по меркам Хэллаана. И мертвый маг воспользовался этим в полной мере. Задумав кражу семейной реликвии, он заранее просчитал, как переделать ее в магическое оружие, не имеющее собственных свойств, но представляющее собой идеальную основу для наложения боевой магии. В то же время, новая конструкция посоха позволяла использовать его как артефакт-усислитель, или просто основу для наложения практически любой магии, которую могли удержать многочисленные Истинные Камни и великолепные материалы древка, в которое они были вплавлены. Меняя магию, наложенную на посох, можно было получить серьезное преимущество в любой ситуации. Тем более, что усиление магией доспеха-артефакта никак не конфликтовало с любой другой магией, наложенной на оружие.
Зная, что основа для переделки в оружие будет только одна, и сделать, например, щит и меч не получиться. Маг долго выбирал наиболее универсальный и эффективный его вариант, и Герхард был согласен с его выбором. Бердыш интересен тем, что, несмотря на длинное древко, эффективен на любой дистанции боя, все зависит от того, каким хватом держать оружие. Дальний хват, ближе к концу древка, позволяет наносить удары на всю его длину, успешно отбиваясь в окружении, например от копейщиков, или противника с двуручным мечом. Средний хват позволяет противостоять оружию наподобие полуторного меча, или боевого топора с длинным древком, опять же, не подпуская противника к себе. Короткий хват позволяет противостоять щитоносцам с булавами, цепами, длинными и короткими мечами, и другим оружием ближнего боя. При этом, держа оружие ближним хватом, широкое полулунное лезвие можно использовать как щит, закрываясь от любых ударов. При должной сноровке, такой способ защиты не уступает стальному рыцарскому щиту в руках умелого воина. Ближним хватом бердыш держат под обух, насаженный на верхний конец древка, и косицу – нижний конец полотна (или лопасти) широкого лезвия бердыша, вытянутый параллельно древку. Обычно этот выступ (словно стекающий с полотна как косичка) делают достаточно длинным, чтобы его можно было полностью охватить ладонью. Косицу, через специальные проушины расположенные друг над другом, прибивают к древку парой толстых гвоздей с округлыми шляпками, а затем приматывают кожаным ремнем, который служит своеобразной рукоятью для левой руки, когда бердыш держат ближним хватом. Обух бердыша – это выступ полотна, который делит пополам его обратную сторону, противоположную лезвию. Этот выступ сгибают в трубку, подгоняя ее размер к толщине древка. Обух, так же как косицу, прибивают к древку гвоздями, делая для них в металле от трех до семи отверстий, идущих по кругу.
Ниже обуха обратную сторону лопасти бердыша делают прямой, а ширину лопасти подбирают таким образом, чтобы между ее краем и древком образовалась щель толщиной в полтора пальца. Эта щель позволяет надежно ухватить бердыш правой рукой за древко ниже обуха, просунув пальцы между древком и полотном лезвия. В то же время лезвие с прямой обратной стороной ниже обуха остается максимально широким и отлично годиться и для защиты, когда бердыш держат ближним хватом, и для нанесения ударов. Выше обуха обратную сторону лопасти бердыша делают вогнутой, но она не идет параллельно полулунному лезвию с вытянутым острием, предназначенным для колющих ударов. Эта часть обратной стороны полотна изгибается от обуха к нижней части острия очень плавно: с одной стороны, для того, чтобы верхняя часть полотна оставалась максимально широкой (и тоже могла служить щитом), с другой – чтобы при колющих ударах лезвие ниже острия начинало разрезать рану, расширяя ее. Чтобы сделать такое прорезание более эффективным, обратную сторону лопасти бердыша, выше обуха, затачивают не хуже лезвия, что позволяет наносить удары обратным движением оружия не разворачивая его, и вертикальные удары снизу вверх. Единственная часть обратной стороны лопасти бердыша, повторяющая изгиб лезвия это острие. Такая форма острия делает лезвие бердыша очень эффективным при колющих ударах, и позволяет наносить страшные клевцовые удары сверху вниз, способные пробные пробить любую броню, особенно если оружие держат дальним хватом и удар идет в полный размах.
Традиционно считается, что бердыш неэффективен в ближнем бою и, тем более там, где не развернуться с длинным древковым оружием: в густом лесу, в помещении, на лестнице, в узких коридорах и так далее. Но Герхард знал, что это не так. Бердыш был фамильным оружием фон Штрехеров, изображенным на родовом гербе. Первый барон фон Штрехер был вначале удачливым наемником, пережившим несколько серьезных сражений. Затем, став ландскнехтом в страже одного из аристократов того времени, он не раз дрался вместе со своим господином и в стычках с соседями на границах владений, и с бандами разбойников под предводительством опустившихся рыцарей – досаждающих крестьянам и путникам на дорогах. С крестьянами, взбунтовавшимися от непомерных поборов сюзерена. С вассалами, затеявшими мятеж против своего господина. И в войске короля, затеявшего войну с соседями, которая длилась несколько лет.
Ландскнехты – это пешие бойцы в кожаной броне, железных кирасах и шлемах: защитники замков, стражники в городах и опора владетелей земель в неспокойные времена. Они сражаются сами по себе и обучены драться с любым противником. От конных рыцарей в латной броне, до крестьян, вооруженных дрекольем, но опасных числом и злобой, которая не знает границ. Оружие ландскнехта, это именно бердыш, потому что он относительно дешев и, в умелых руках, сгодиться для любой драки.
Получив от сюзерена рыцарское звание, за доблесть и воинское умение, основатель рода фон Штрехер надел доспехи и взял в руки меч. Он научился сражаться в конном строю, отражая щитом удары длинных рыцарских копий и не раз побеждал противников на рыцарских турнирах, но не забыл боевое умение ландскнехта, не раз спасавшее ему жизнь. Согласно семейному преданию, основатель рода всегда возил при себе бердыш великолепной работы, и применял его в пешем бою против соперников с длинным оружием, когда другие рыцари брались за эспадон, или фламберг. Ландскнехты не сражаются верхом, как рыцари, но те из них, кто везде следует за сюзереном, умеют ездить верхом (иначе им просто не поспеть за своим господином), но подвесить бердыш к седлу так, как подвешивают в ножнах эспадон, или фламберг, нельзя – он слишком длинный и гораздо более громоздкий из-за своего широкого полулунного лезвия. Поэтому, конные ландскнехты возят при себе бердыши, используя кожаные ремни, которые крепятся к древку в двух местах. Верхний конец прикрепляют немного ниже обуха, а нижний примерно на середине длины древка. Крепления (обычно это железные скобы, которые крепят гвоздями через проушины на концах) ставят на боковой стороне древка так, чтобы лопасть бердыша ложилась на спину, когда оружие висит за спиной. Ремни стараются делать короткими, чтобы они не мешали орудовать бердышем во время боя, но минимальная длина не позволяет накинуть бердыш через голову на противоположное плечо (особенно при наличии кирасы и шлема), а на одном плече ремень, при езде верхом просто не удержится. Решить это противоречие однозначно очень сложно, или невозможно вовсе. Поэтому, такие ремни снабжают пряжкой, чтобы поточнее подогнать их под снаряжение и собственное телосложение, или вовсе подтянуть, спешившись перед боем, если есть такая возможность.
Со временем ландскнехты научились возить с собой свое громоздкое оружие так, чтобы вовсе не замечать его даже при бешеной скачке вслед за рыцарями, мчащимися впереди на могучих боевых конях. Так появилась особая воинская ухватка, которая совершенствовалась сотни лет вместе с искусством владения бердышом. И бывший наемник усвоил ее в совершенстве, следуя за своим господином по разбитым не мощеным дорогам, где нужно думать только о том, чтобы не вылететь из седла и не дать скачущему коню переломать ноги, направляя его мимо ухаб и колдобин. Но особенно она пригодилась ему, когда он стал рыцарем и кирасу и кожаную броню сменил полный латный доспех (куда более тяжелый и громоздкий), а сильную выносливую лошадь – могучий рыцарский конь, закованный в собственный доспех. При этом рыцарь-ландскнехт продолжал всюду следовать за сюзереном, став лучшим среди его вассалов.
Затем была новая война, основатель рода фон Штрехер, в добавок к поясу рыцаря, получил от самого короля титул барона, за мастерски проведенный удар, во главе отряда ландскнехтов своего сюзерена, в тыл врага – решивший исход одного из крупных сражений. Своих потомков бывший ландскнехт завещал учить так, как надлежит учить рыцарей: конному бою, владению щитом, рыцарским копьем мечом и другим подобающим оружием – а в пешем бою, длинным двуручным мечом. Но, прежде всего, владению бердышом. Потому, что благородный противник не сочтет его достойным оружием, и не сможет противостоять ему так, как тому, коим он обучен владеть сам.
В последствии трудная жизнь странствующих рыцарей, и защитников родовых владений не раз подтвердила правоту барона-наемника. В пеших схватках: на турнирах, в стычках с владетелями соседних земель, или встречными рыцарями-разбойниками на неспокойных дорогах – бердыш в руках закованного в сталь рыцаря и боевая сноровка ландскнехта, не знакомая потомкам баронов, маркизов и графов, не раз приносили победу потомкам рода фон Штрехер. Но со временем сохранилось лишь мастерство, которое вбивали в потомков баронского рода с прежним усердием, а место оружия для пешего боя вместо бердыша занял фламберг, куда более достойный рыцаря.
Волнистый клинок этого двуручного меча, при круговых ударах, рубит не хуже, но все же не может сравниться с широким полулунным лезвием бердыша, позволяющим наносить поистине страшные круговые рубящие и режущие удары, отгоняя сразу нескольких противников, и калеча тех, кто не успел отскочить. При этом острие полулунного лезвия позволяет колоть и резать прямыми ударами не хуже тяжелого штурмового копья, и наносить страшные удары снизу вверх, которые сложно повторить другим оружием. Подток у бердыша ландскнехта не имеет наконечника и часто используется для наведения порядка среди черни. Но, сев в рыцарское седло, первый барон фон Штрехер понял, что верное оружие вполне может пригодиться в конной схватке, и насадил на нижний конец древка копейный наконечник. В последствии это никому не понятное оружие не раз сшибало опытных и умелых рыцарей с седел в настоящем бою, где выбор оружия не ограничивает кодекс турниров и рыцарских схваток.
В неведомом и мрачном, как грозовое небо, Хэллаане, видимо пришли к тому же вывод, за тысячелетия совершенствования различных видов оружия. Именно такой бердыш, с копейным наконечником на древке сделал из семейной реликвии маг, создавший доспех-артефакт. Герхард с искренним сожалением посмотрел на его истлевшее тело. Сейчас, зная все то, что он узнал за короткие мгновения, уже став призраком, навечно замурованным в магическом доспехе, ему было искренне жаль мертвого колдуна. Он был очень талантлив и фанатично предан магическому искусству, которое ценил больше, чем что-либо другое. Даже смерть не помешала ему достичь того, к чему он стремился всю жизнь, убитую его же творением. Герхард знал, что испытывал маг, когда доспех начал превращать его душу в боевого призрака, вырвав его из тела, которое постепенно превращалось в умертвие. Маг тоже знал, что должен испытать, но оказался не готов к этому. Он потерял контроль над собой и попытался прекратить боль, сорвав с себя доспех и не думая о последствиях, хотя в здравом уме никогда не сделал бы этого.
Магия доспеха не смогла завершить превращение его души в призрак и ее энергия постепенно рассеялась из тела которое не превратилось в умертвие, но и не истлело в прах, оставшись в том состоянии, в каком его нашел Герхард. Незавершенная трансформация сувейба разорвала память мага в клочья, но часть ее все же оказалась вплавлена в артефакт. Даже перед лицом мучительной смерти маг, до последнего, держался за свои знания и мастерство, стремясь, во что бы то ни стало сохранить их. Именно эту часть памяти хэллаанца получил Герхард, пережив муки превращения своей души в подобие мунглайра, вплавленное в магический доспех куда надежнее, чем душа живого существа держится в его теле.
Наследник рода фон Штрехер оглядел небольшую пещеру, похожую на трещину в скале, и улыбнулся, почувствовав как дернулись в ответ его мыслям плотно сжатые губы умертвия, заключенного в доспех. Он ни о чем не жалел. Сквозь узкие щели шлема он видел все то, что хотел увидеть мертвый маг: и материальный, и магический мир в мельчайших деталях и подробностях – вряд ли доступных самым сильным магам Хэллаана (им просто не приходило в голову добиваться подобного эффекта). Для взгляда пустых щелей шлема ну существовало ни темноты, сгустившейся в пещере с заходом солнца, ни преград в виде каменных стен. Герхард видел все, что находилось глубоко в толще камня, и отлично понимал, что он видит и как это можно использовать с точки зрения прикладной магии. В то же время, он воспринимал все, что окружало его, но это восприятие было иным – более полным, но не столь детальным, как то, что воспринимал его взгляд. Именно взгляд был клинком, пронзающим любые преграды, позволяющим видеть недоступное. Остальная часть восприятия была необходима, прежде всего, для непрерывного контроля всего окружающего мира, необходимого как в бою, так и для работы со сложными магическими системами, которые окружают мага со всех сторон.
Герхард сохранил не только зрение, но и другие чувства, помимо нового – сферического восприятия мира – но все они стали иными. Слух, при всем его совершенстве (не уступающем зрению) приобрел некий металлический отзвук, словно звуки отдавались в пустом металлическом шлеме доспеха. Обоняние превратилось скорее в некий анализатор, определяющий свойства и источник любого запаха – предназначенный, прежде всего для поиска различных необходимых магу веществ: от всевозможных трав, кореньев, плоти и крови различных существ, до столь экзотических материалов, что понять их природу и свойства мог лишь очень опытный маг. Герхард вполне мог это сделать, но сейчас не искал материалы для алхимических опытов, а привыкнуть к подобному обонянию было весьма непросто. Примерно так же изменилось осязание. Металлической поверхностью доспеха Герхард чувствовал движение воздуха, температуру, давление, влажность и все остальное, что имело значение для мага, а, приложив латную перчатку к скале, мгновенно узнал о ней очень много, опять же, необходимого магу. При этом фон Штрехер знал, что не будет чувствовать боли в бою, воспринимая лишь информацию об ударах, и о серьезности повреждений, если доспех, все же, будет пробит. Миновав некий порог, любые чувства просто приобретут отстраненность, свойственного восприятию обычного конструкта в виде призрака, заключенного в доспех. Даже сейчас, в обычных условиях его восприятие не годилось для чувственных удовольствий. Оно было идеальным инструментом мага и воина, но совершенно не годилось для обычной человеческой жизни. Поэтому мертвый маг потратил много усилий и времени, чтобы решить эту проблему с помощью тела управляемого призраком умертвия.
Герхард попытался представить как ласкает руками умертвия служанку в снятой на ночь комнате како-го ни будь трактира (которых за два года жизни странствующего рыцаря повидал великое множество), сложив в углу части потерявшего активность артефакта: точно так же, как прежде складывал свой рыцарский доспех – и понял, что, омерзительная для многих, картина соития живого и мертвого его совершенно не тревожит. После превращения в призрака, вплавленного в магический доспех, его восприятие стало отстраненным, бесстрастным. Прежде он мог бы сказать, что это лишь призрак, тень обычных человеческих чувств, но сейчас уже не помнил об этом. Новое состояние разума казалось ему естественным и единственно возможным – для призрака, заключенного в доспех это было действительно так.
Тем не менее, Герхард не потерял способность испытывать эмоции. Он был искренне рад тому, что с ним произошло, ведь муки человеческого тела и разума были уже позади. Молодой рыцарь откровенно наслаждался ощущением силы, недоступным ни адептам классической магии, ни хэллаанским лордам, оперирующим магией стихий и форм. Оба вида магии имели много преимуществ и недостатков в сравнении друг с другом, но при этом были одинаково несовершенны. Классическая магия, основанная на Искаженном Наречии: позволяющем сформулировать практически любое заклинание – произнося его, или записав, так, или иначе, символами языка магов – была универсальна. Но формулирование произносимых заклинаний приходилось всякий раз начинать с нуля. Даже если маг несколько раз применял одно и то же заклинание. За тысячелетия существования хэллаанской, классической магии Искаженное Наречие стало невероятно сложным, в смысле лексики, морфологии и синтаксиса, позволяющего выразить одно и то же множеством способов. Которые, тем не менее, кардинально отличаются друг от друга, и, если использовать неверное сочетание слов и фраз в построении даже очень простого заклинания, эффект может быть непредсказуемым. Письменность магического языка была еще сложнее. Количество известных символов было во много раз больше, чем в алфавитах большинства обычных наречий, не имеющих магической силы. Правила написания слов и фраз были не менее сложными, чем правила их произнесения.
При этом, в достаточно сложных заклинаниях, приходилось учитывать и то, и другое, даже если заклинание создавалось на один раз. Поэтому классическая магия была, и осталась, средством создания сложных магических систем, и различных магических артефактов – достаточно долговечных, чтобы оправдать время, и силы затраченные на их создание. За тысячелетия развития своего искусства магам-классика Хэллаана так и не удалось преодолеть этот предел. Единственным исключением были заклинания-подвески, но основой для них служила стихийная магия и сочетания форм доступные лишь магам-адептам – аристократии мрачного мира Хэллаана. Еще одним ограничением магов-классиков была слабая сила дара. Даже если адепт классической магии мог, в той или иной ситуации, достаточно быстро сформировать нужное заклинание, он не мог заполнить его энергией, оперируя лишь собственной силой.
Магия форм и стихий была полной противоположностью классике. Инициация в стихийных источниках, давно поделенных между владетелями земель Хэллаана, позволяла магам-аристократам свободно черпать энергию из окружающего мира. Но каждая новая инициация требовала большей силы дара, поэтому магам-адептам приходилось выбирать, с какими стихиями установить связь, жертвуя чем-то другим. Это сильно ограничивало их возможности. Даже самые сильные маги не могли пройти инициацию всеми стихиями, известными магам Хэллаана, тем более, что некоторые стихии конфликтуют между собой тем больше, чем сильнее маг-адепт. Вторым, и главным ограничением магии Хэллаанских аристократов была способность астрального тела мага-адепта удержать в себе лишь определенное количество Форм. Эти простейшие магические конструкции передавались от ученика учителю при помощи специального ритуала, основанного на магическом рисунке из двух кругов образующих восьмерку. Учитель и ученик располагались друг против друга, затем маг, который должен передать Форму другому, вызывал ее образ, повесив его перед собой, и поддерживал, давая возможность ученику медитировать, постепенно внедряя новую Форму в свое астральное тело.
Искусство оперирования формами заключалось, прежде всего, в умении разложить сложную конструкцию на составляющие и реализовать ее, используя доступный набор форм. Очень часто единственным выходом была возможность заменить недоступную форму комбинацией из известных, тем более, что Прикладная Ритуалистика, не признает тавтологии: конструкция, которую можно выразить как «Источник, Разрушающий Источник, Разрушающий Жизнь» (состоящая из форм Источник и Разрушение, и обращения к стихии Жизни) – вполне пригодна для борьбы с убивающим человека проклятием. Но принцип тавтологии далеко не всегда позволяет добиться нужного результата. Это либо невозможно в принципе, либо сочетание множества повторяющихся Форм создает не меньшие трудности, чем сложность Искаженного Наречия.
Обычно маги-адепты из нижних и средних слоев хэллаанской аристократии оперируют относительно небольшим набором наиболее необходимых Форм, исходя из силы дара, и денег, которые можно потратить на обучение новым Формам. Это сильно ограничивает их возможности, тем более, что за тысячи лет развития Магии Форм их было создано очень много, и каждая новая позволяла, так, или иначе, упростить конструкцию сложных заклинаний, сделав их более надежными и доступными для понимания. Но главное ограничение для магов, оперирующих Формами, это, все же, доступность стихий: огненный шар (простейшая форма Сфера, наполненная Стихией Огня), нельзя заменить той же формой, наполненной Стихией Воздуха.
Сложные заклинания на основе конструкций из форм и стихий создаются с помощью классической магии, но количество таких заклинаний, которое может удержать в себе астральное тело мага, сильно зависит от уровня его дара, к тому же, каждое заклинание-подвеску, заранее наполненное силой, можно использовать лишь один раз. Преодолеть это ограничение природного магического дара хэллаанским магам так и не удалось, хотя многие маги-аристократы посвящали этому много времени и усилий. Хэллаанская магия адептов так и осталась ограниченной в своих возможностях, хотя позволяет умелому магу почти мгновенно создавать сложные конструкции наполненные тем большей мощью, чем сильнее дар их создателя – а изощренные заклинания-подвески способны творить настоящие чудеса, недоступные классической магии в чистом виде (чаще всего то, и другое применяется в магических схватках, ведь хэллаанские аристократы это, прежде всего маги-воины). В то же время маги-классики так и не смогли найти способ хранить готовые магические конструкции лишь с помощью природного магического дара, хотя бились над этим не меньше, чем маги-аристократы.
Получив память мертвого колдуна, сохранившую все, что касалось его знаний и мастерства, Герхард понял, в чем заключалась ошибка и тех, и других. Все эти ограничения были свойственны живому дару. Во все времена хэллаанские маги преодолевали их, создавая различные амулеты и артефакты, но никто из них не пытался заменить артефактом природный дар, как сделал это создатель магического доспеха. И маги-классики, и маги-адепты слишком цеплялись за жизнь, чтобы пойти на нечто подобное. В отличие от мертвого колдуна, который был фанатично предан магическому искусству, и презирал все остальное. Включая свой природный дар мага, который считал неполноценным. Герхард отлично понимал, почему, и был согласен с мертвым хэллаанцем. Он ощущал всю силу магического доспеха как собственный магический дар: благодаря памяти создателя артефакта он знал, что чувствует живой маг-классик с достаточно сильным даром – и это было лишь тенью того, что дал ему магический доспех.
Крупные камни-тальдеары разных пород и огранки обеспечивали артефакту доступ к стихийной энергии. Всего их было семнадцать – по числу стихий, определенных магами Хэллаана. Восемь: Жизнь, Свет, Воздух, Земля, Вода, Огонь, Дерево и Металл (представляющие собой наложение двух теорий разделения стихий) – принадлежали обычному миру. Стихия Смерти отделяла его от мира мертвых. Оставшиеся восемь стихи принадлежали уже ему и представляли собой мертвые отражения восьми основных стихий. Порода и огранка каждого из якорей-тальдеаров идеально соответствовала одной из стихий, позволяя очень тонко чувствовать ее и столь же тонко оперировать ее энергией, а размер и качество Истинных Камней обеспечивали мощь потоков стихийной энергии, проходящих через доспех-артефакт, которую можно свободно использовать по своему усмотрению. Благодаря той части своей памяти, что хранили камни-сайдеары, и памяти мертвого мага Гэрхард знал, что уже сейчас может соперничать в силе с лордами Хэллаана: лишь за счет совершенства артефакта, созданного мертвым колдуном – для того, чтобы ощутимо увеличить его силу требовалась не одна жертва.
Меньшие по размеру, но столь же совершенные, тальдеары содержали в себе структуры-Формы. От широко известных – доступных любому магу адепту до неизвестных почти никому, кроме самых упорных магов-теоретиков. Но позволяющих создавать очень совершенные, простые и изящные конструкции самого разнообразного назначения. При этом порода и огранка каждого камня были, опять же, идеально подобраны к свойствам закрепленной в нем Формы. В результате, проекции Форм, полученные из камней-носителей получались, очень стабильными и совершенными: ясными, четкими и детальными. В сравнении с этими Формами, те, которые мог удержать в себе даже природный дар мага, даже очень высокого уровня, были смазанными и нечеткими. Это сильно влияло на качество конструкций, созданных с их помощью, увеличивая возможности тех, у которых оно было выше. При этом с ростом магической силы доспеха, за счет усиления призрака, вплавленного в артефакт, четкость и качество Форм продолжали повышаться, расширяя доступные возможности этого вида магии.
Часть Истинных Камней разных пород и обработки, вплавленных в магический доспех, отвечала за ментальную магию со всеми ее бесчисленными тонкостями и скрытой, чрезвычайно опасной мощью, позволяющих плести сложнейшие структуры, влияющие на сувейб и ментальное тело разумных существ. При этом жертву можно было раздавить силой – сжечь ее разум, или подчинить его, не считаясь с последствиями – либо напротив, вложить в разум и память, тонкие, совершенно незаметные изменения, которые будут действовать сами по себе, меняя поведение носителя тем, или иным образом. В зависимости от сложности и совершенства таких структур, их действие могло меняться со временем, в зависимости от множества условий, обеспечивая результат, который был необходим их создателю.
Эта магия по праву считалась высшей, но мертвый хэллаанец, фанатично преданный магическому искусству, сумел собрать всю доступную информацию о ее теоретической части. И свести ее в единое целое, вписав его в камни-сайдеары, а сложнейшие структуры, вложенные в Истинные Камни, отвечающие в конструкции доспеха за этот вид магии, сделали его очень мощным и, в то же время, совершенным инструментом ментального воздействия. Анализируя, с помощью вычислителя на основе сайдеаров, эту часть хранящейся в них информации об этой разновидности магии (при помощи полученных знаний кибернетика), Герхард понял, что природный дар не может дать магу подобного совершенства возможностей, которое будет расти, как и сила ментального воздействия, по мере усиления доспеха артефакта. Для природного дара подобный качественный рост невозможен, и возможности мага-менталиста, помимо силы, возрастают лишь за счет опыта.
Точно так же, магический доспех предоставлял заключенному в нем призраку полный и совершенный доступ к остальным разделам высшей магии Хэллаана, обычно доступной лишь сильнейшим мага. До такого уровня силы Герхарду было пока далеко, но это не имело значения. По мере усиления призрака, в который превратил его артефакт мертвого колдуна, будет расти лишь доступный уровень силы и контроля разных видов магии. Все ее возможности были доступны ему уже сейчас, как и полноценный контроль над ними. Герхард был опьянен ощущением столь могучей и многогранной силы (сплетенной в единое целое с ним самим, благодаря доспеху-артефакту), и полнотой знаний о ней, которую его разум не мог пока осознать.
В то же время, Герхард понимал, что в случае необходимости сможет свободно воспользоваться частью этих знаний, чтобы решить конкретную задачу. Тем более, что многие возможности, которые он получил, были удивительно просты, но от этого не менее ценны и многогранны. Огромной ценностью магического доспеха были многочисленные тальдеары одной и той же пород, обработанные определенным способом, в которых можно было хранить готовые магические конструкции. Эти искусственные якоря, имели несколько важнейших отличий от возможностей природного дара, позволяющих хранить в астральном теле заклинания подвески. Во-первых, в таких камнях можно было хранить как заклинания Магии Форм, так и созданные с помощью классической магии. Во-вторых, камни (за счет магии доспеха-артефакта) надежно держали эти заклинания в себе, не позволяя им рассеяться в момент применения, так что готовый арсенал заклинаний можно было использовать по мере необходимости. В-третьих, зависимость силы таких заклинаний от силы артефакта-доспеха была куда более выгодной, чем предел силы заклинаний-подвесок, зависящий от уровня природного дара мага. Но главной особенностью этих магических якорей для хранения заклинаний было то, что магические конструкции не обязательно было создавать обычным способом (с помощью Классической магии, Магии Форм и прочих разновидностей магии, доступных заключенному в доспех призраку), чтобы поместить в камни. Это можно было делать мысленно, в том числе, используя вычислитель на основе системы сайдеаров и динамически вкладывать заклинания в камни только для их реализации. То, как Герхард чувствовал и понимал эту возможность говорило ему, что она полностью избавляет мага от необходимости иметь арсенал заранее созданных заклинаний – позволяя создавать очень сложные магические конструкции с огромной скоростью. С другой стороны, возможность заложить в камни готовые магические структуры позволяла легко создавать очень сложные магические конструкции, собирая в единое целое уже готовые блоки. Создатель магического доспеха был талантливым, умелым и опытным магом-системщиком, который отлично понимал, чего стоит такая возможность.
Благодаря памяти мертвого колдуна, Герхард понимал это ни чуть не хуже, но, в то же время, четко сознавал, что в родном мире, который знал куда лучше мертвого хэллаанского мага, найти применение такой магии очень сложно. Гораздо важнее было то, что эта возможность давала огромное преимущество в противостоянии с другими хэллаанскими магами, которые могут прийти в его мир либо по следу мертвого колдуна, либо просто в поисках тальдеаров, или другого не менее ценного магического сырья. А возможность хранить в камнях-носителях набор заранее созданных заклинаний, которые не рассеются после первого применения, как заклинания-подвески, могла решить многие проблемы. Особенно для такого мага как Герхард – получившего обширные знания, превратившиеся в мастерство, но лишенного опыта использования магии: опыт мертвого мага хэллаанца мало чем мог ему помочь, он касался лишь классической магии, создания сложнейших магических структур и систем, и не менее замысловатых артефактов различного назначения. С остальными разделами магии предстояло разбираться самому, и Герхард отлично понимал, что возможность создавать сложные заклинания про запас – лучший способ получить опыт во всех доступных областях магического искусства. Тем более, что количество якорей для хранения готовых магических конструкций, по истине, впечатляло. Реализовав все прочие свойства и возможности магического доспеха, его создатель сосредоточился на решении этой – последней задачи с поистине фанатичным упорством – применив все свое мастерство и опыт, чтобы полностью использовать оставшийся свободным объем основы артефакта и ее магический ресурс. Камни для хранения готовых магических конструкций были невелики. Причем их размер никак не влиял на объем и сложность хранящихся в них заклинаний: предел их сложности, как и силы, зависел от силы призрака заключенного в доспех. Поэтому в металле доспеха их было очень много. Тем более, что его создатель предавался решению этой задачи с упоением умирающего от жажду, который внезапно нашел чистейший горный родник.
Сам доспех-артефакт был сделан из благородного магического металла, на основе сплава не ржавеющей стали великолепной выплавки и чистейшего серебра. Остальные компоненты металла: добавки, присадки, и чисто магические компоненты, образовали очень сложное сочетание, меняющееся в разных частях доспеха – в зависимости от особенностей их магии. Каждая часть доспеха была вначале тщательно отлита, затем прокована, чтобы улучшить структуру металла и, наконец, обработана с помощью Классической магии и Магии Форм – воспроизведенной одной из стационарных магических систем в мастерской. В последнем случае, использовалась комбинация стихий Дерева и Металла, придавшая металлу доспехов сложную структуры в виде переплетения древесных волокон, обладающую феноменальной прочностью и создающую множество каналов, проводящих магическую энергии. Их количество, толщину и плетение талантливый артефактор подобрал оптимальными, для выполнения функций как доспеха, так и основы сложнейшего артефакта.
Затем на металл накладывалась сложнейшая системная магия, такого уровня, который, обычно, используется только в стационарных артефактах и магических системах. Металл травился алхимическими составами, вплавляющими очередную магическую конструкцию в его древовидную структуру. Специальным магическим инструментом в металле выжигались магические фигуры и заклинания, записанные на Искаженном Наречии – которые придавали артефакту новые свойства, объединяли и намертво закрепляли в металле основы уже наложенную на нее магию. Затем металл временно размягчался. Нанесенные магические рисунки, и надписи на Искаженном Наречии, погружались в него, освобождая поверхность для новых магических фигур и надписей на Искаженном Наречии, которые часто вытравливались специальными составами, пригодными лишь для отдельных заклинаний и фигур. По мере их нанесения, в заранее подготовленные гнезда, через размягченный металл вставлялись многочисленные камни-тальдеары, придающие магии доспеха удивительную силу и стойкость, и хранящие в себе ту ее часть, которую нельзя было внедрить непосредственно в основу артефакта. Затем камни наполнялись силой, которую могли предоставить лишь мощные стационарные артефакты. Магия и сила многих камней стала неотъемлемой частью артефакта, но часть из них хранила второстепенные – периферические структуры, придающие всей системе дополнительную силу, стойкость, или второстепенные, не обязательные свойства. Конструкция доспеха-артефакта специально была рассчитана таким образом, что эти камни, при необходимости можно было освободить, а затем либо поместить в них новые магические системы, меняющие магию артефакта, либо использовать по своему усмотрению как основу для магических конструкций и систем, никак не связанных с магией доспеха. Даже сами по себе эти камни были настоящим сокровищем для любого хэллаанского мага. Особенно, учитывая их размер и совершенство.
Помимо магии, заменяющей магический дар заключенному в доспех призраку, сложнейший артефакт получил много собственных свойств, ценных в той, или иной ситуации, но, прежде всего, его магия защищала сам доспех от разрушения и давала ему способность к самовосстановлению. Насколько Герхард смог понять из доставшихся ему знаний, история хэллаанской магии еще не знала столь мощного и совершенного защитного артефакта, как и любого другого – способного восстанавливаться с той же скоростью и при столь же тяжелых повреждениях. Эта часть магии доспеха усиливалась еще и тем, что была направлена на сам артефакт, а не на сторонний объект, как большинство защитных амулетов и артефактов. Уничтожить доспех, в котором в виде призрака был заключен Герхард, было очень сложно, тем более, что сила его магии росла с ростом силы призрака. И это не считая той защиты, которую владелец доспеха мог создать уже самостоятельно, чтобы отразить нападение в той, или иной ситуации.
Столь же совершенными были и возможности маскировки, вложенные в доспех артефакт, поддающиеся, как и защитные, сознательному контролю владельца, но в менее широких пределах. Но, сам по себе, магический доспех не был оружием, он лишь давал возможность использовать в бою всевозможные виды магии, и усиливал собственной магией любое оружие, которое владелец брал в руки. Исходя из этого, создатель артефакта собрал очень много информации об искусстве магов-воинов Хэллаана, уделяя особое внимание тем навыкам и приемам, что были связаны с использованием бердыша-копья – в отличие от родного мира Герхарда, в Хэллаане это оружие было известно и считалось очень эффективным, но сложным в применении. Теперь Герхард мог использовать все эти знания, внедрившимися в память настолько, что стали неотличимы от боевого мастерства – и был счастлив, что создатель магического доспеха остановил свой выбор на его фамильном оружии.
Повесив на руку щит, и вынув из ножен меч, молодой рыцарь ощутил, как обычные предметы мгновенно превратились в мощнейшие артефакты – один боевой, другой защитный, дополняющий возможности доспеха. Сделав несколько блоков и взмахов мечом, Герхард понял, что стал очень искусным бойцом, но большая часть полученных навыков и знаний не пригодиться ему в родном мире, где нельзя применять боевую магию, чтобы не выдать себя, и не выделяться среди остальных жителей этого мира. Вернув щит за спину, а меч в ножны, Герхард, благодаря совершенному магическому восприятию, которое дал ему доспех, увидел и ощутил, что магическая сила в обоих предметах исчезла, как только он выпустил их из рук. Но разбираться как, и почему это произошло молодой фон Штрехер не собирался, хотя имел такую возможность. Получив возможности и знания мага-универсала, он остался, прежде всего, молодым рыцарем, почти мальчишкой. Явившись в пещеру мертвого колдуна, он мечтал, скорее, о победах схватках, сражениях и, прежде всего – на турнирах, чем о деньгах, которые можно получить, продав имущество побежденных рыцарей, или в награду за победу на турнире – и уж точно не думал стать магом.
Ощутив возможности оружия, наполненного силой артефакта, в котором был заключен, скорее всего, навечно, ведь он будет существовать столько, сколько существует доспех (о чем ни чуть не жалел). Герхард, с искренним благоговением, насколько способен испытывать такое чувство призрак, взял в руки бердыш, переделанный из тайного посоха тем же способом, каким был изготовлен доспех. Гладкое металлическое древко, покрытое линиями магических рисунков, и надписями и рунами на Искаженном Наречии, идеально легло в ладони. Затейливые насечки на пальцах и ладонях латных перчаток позволяли держать его мертвой хваткой, не прилагая усилий. При этом сила доспеха полилась через руки мощным потоком, стремительно наполняя оружие, специально созданное, чтобы принять ее. Это заняло ничтожные доли мгновения, и Герхард криво улыбнулся, представив, что ждет защиту какого ни будь хэллаанского воина-мага из высшей аристократии, если рубануть по ней таким оружием.
Конструкция бердыша была не менее сложной, чем конструкция доспеха, но представляла собой его полную противоположность – идеальную основу для наложения боевой магии – оружие воина-мага, достаточно умелого, чтобы самостоятельно усиливать свое оружие с помощью магии, меняя ее по мере необходимости. Это не мешало использовать бердыш как инструмент, подобный тем, которые создавали для себя хелланские маги-аристократы, всерьез занимавшиеся магией. Как правило, такой артефакт каждый маг создавал для себя сам: под силу своего дара, уровень доступной ему магии, сочетание стихийных инициаций и так далее. Создатель магического доспеха, переделывая Тайный Посох в бердыш, не менее тщательно приспособил его к возможностям основного артефакта, который создавал для себя.
Эта пара артефактов идеально дополняла друг друга и, меняя магию, наложенную на бердыш – используемый в качестве магического посоха, можно было добиться очень многого. Вложив в тальдеары бердыша магические структуры для увеличения силы дара, можно было резко увеличить силу призрака, заключенного в магический доспех (а вместе с ней и силу самого доспеха-артефакта), просто держа оружие в руках, и, тем самым, усиливая его магией доспеха. Но для любой магии кроме боевой, бердыш, сделанный из Тайного Посоха, все же не был идеальной основой. Он был именно оружием и, готовясь к его созданию, мертвый маг долго обдумывал магию, которую нужно наложить на него, заменив ею собственные свойства артефакта. Получившийся в результате комплекс магических структур и систем был не менее совершенен, чем сам артефакт, для которого он был создан, но при этом столь же сложен и от собственных свойств артефакта отличался лишь тем, что использовал его только как якорь. Вся эта магия повторяла, в максимально совершенном исполнении, свойства магического оружия, которое создатель магического доспеха не раз создавал по заказу хэллаанских аристократов. Талантливый маг-артефактор, преданный магическому искусству больше чем чему-либо другому, отлично знал все достоинства и недостатки такого оружия, и вложил эти знания, вместе с мастерством, опытом и фанатичным упорством, в создание магии, вложенной в бердыш, который держал в руках Герхард. Поэтому, даже получив все его знания, мастерство, опыт и даже отношение к магии, Герхард не взялся бы, без крайней необходимости, менять что-либо в его творении и, тем более, не решился бы полностью рассеять наложенную на бердыш магию, чтобы использовать его как основу для чего-то другого.
Вся ее магия была направлена на проникновение сквозь защиту, разрушение, уничтожение и, частично, на отражение и отклонение вражеских заклинаний, которые не удалось разрушить и уничтожить, отражая очередную магическую атаку. Ресурс основы и, в том числе, тальдеаров, вплавленных в нее создателями Тайного Посоха, был использован до предела. При этом, часть тальдеаров можно было освободить, не нарушая работу всего комплекса боевой магии (с тем, чтобы в последствии вернуть удаленные части на место, усилив его до предела), и использовать бердыш как основу для собственных магических конструкций. Но наибольшее внимание мертвый колдун уделил созданию лезвия и наконечника бердыша – совершенно новым частям созданного им артефакта, которые создавались как обычное магическое оружие, имеющее собственные свойства, которые нельзя изменить.
Широкое полулунное лезвие было покрыто рисунком линий магических фигур и рунам Искаженного Наречия (большей частью, скрытыми в металле), и вся эта сложнейшая магия была направлена на разрезание, разрубание и сокрушение любых материальных и физических объектов. Магия на наконечнике древка была направлена, прежде всего, на проникновение, пронзание и прорывание цели, но это не означало, что секущие удары кромкой наконечника, или уколы острием, которым заканчивалось лезвие бердыша, будут не столь эффективны. Магия артефакта надежно связывала их в единое целое, придавая все необходимые свойства. Так же эта часть его магии позволяла деактивировать боевую магию лезвия и наконечника, чтобы, при необходимости, выдать бердыш за обычное – не магическое оружие. Поразмыслив, Герхард решил воспользоваться этой возможностью. Боевая магия лезвия и наконечника бердыша никак не проявляла себя в материальном мире, кроме своего разрушительного воздействия, и не вызвала бы подозрения у обычных людей, не владеющих магией. Но сейчас она была Герхарду просто не нужна. В его родном мире для нее вряд ли найдется применение, а выдавать магические свойства оружия, случайно разрубив валун, или пробив каменную стену, он не хотел совершенно. Проведя ладонями по сверкающему магическому металлу древка – покрытому линиями магических фигур и символами Искаженного Наречия – Герхард, с откровенным сожалением, деактивировал и собственную магию лезвия и наконечника бердыша, и тот сложнейший комплекс боевой магии, который использовал оружие лишь как идеальную основу и якорь. Те же свойства, что делали его идеальной основой для наложения боевой магии, делали его столь же пригодным для усиления пассивной магией доспеха-артефакта, которую нельзя было отключить совсем, но можно было очень тонко контролировать. При необходимости, сводя к нулю поток энергии, усиливающей взятое в руки оружие.
Вместо прикрепленных к древку ремней, на которых носили свои бердыши ландскнехты, к металлическому древку великолепного оружия была прикреплена цепочка, сделанная из того же магического металла, с небольшими плоскими звеньями достаточно сложной формы. Пропуская ее сквозь пальцы, Герхард понял, что она ведет себя скорее как ремень, поворачиваясь плоскостью в одну сторону. При этом, невероятная чуткость металла магического доспеха, ставшего телом Герхарда позволяла ему ощупывать пальцами блестящие звенья, ощущая каждую деталь их формы и то, как они соединялись друг с другом. Роль пряжки на кожаном ремне бердыша на металлической цепочке выполняли хитроумные защелки на концах. Цепь звеньев была разомкнута по середине длины, достаточной для того, чтобы носить бердыш наискосок за спиной даже в громоздком воинском снаряжении, или толстой зимней одежде. Хотя для Герхарда, чьим телом стал доспех-артефакт, это могла быть скорее магическая броня, или одежда, которые имело бы смысл надеть поверх доспеха ради их магии. Защелки на концах цепи легко соединялись с любым из ее звеньев и так же легко отсоединялись в случае необходимости. При этом, они могли выдержать не меньшую нагрузку, чем защелки в конструкции магического доспеха. Концы цепочки ложились поверх друг друга, убирая излишек длины, а защелки крепили их к звеньям противоположной половины цепочки, надежно соединяя ее в одно целое. Благодаря памяти мертвого мага, Герхард знал, как работают эти защелки (разобраться в этом самому ему было бы очень сложно, за отсутствием знаний из технологических миров, которыми хэллаанцы давно пользовались по мере необходимости), но менять длину цепи не пришлось. Она уже была подобрана таким образом, что представляла собой компромисс между минимальной длиной цепи, необходимой во время боя, и возможностью носить оружие при себе.
Повесив бердыш за спину, Герхард восхитился совершенством оружия самого по себе – всю его магию (собственную и наложенную) он деактивировал и, без усиления магией доспеха, оно лишилось магических свойств. Бердыш был удивительно удобен и весил ровно столько, сколько нужно для идеального нанесения всевозможных ударов, при этом вес был распределен по древку, лезвию и наконечнику, создавая идеальный баланс. Герхард почувствовал, что влюблен в это удивительное оружие, как в самую первую приглянувшуюся девушку, и удивился, что, став призраком, способен испытывать столь сильные чувства. Бердыш улегся за спиной словно верный спутник и любимец, гораздо более близкий, чем, к примеру, боевой конь, которого прежде он воспринимал примерно так же.
Привычным, благодаря полученным вместе с доспехом знаниям, движением руки Герхард бросил в тело мертвого колдуна простейшую конструкцию из двух Форм, наполненных стихией Смерти – Уничтожение Мертвого Существа – и полуистлевший труп исчез, обратившись в ничто. Еще раз оглядев пещеру, Герхард зажег в ладони крупную Сферу Света и, легким усилием воли, заставил ее взлететь к каменному потолку пещеры. Молодому рыцарю очень хотелось посмотреть, как доспех, ставший его телом выглядит со стороны в обычном, не магическом зрении. Еще одним движением ладони Герхард создал перед собой новую конструкцию Магии Форм: Существо Воздуха Одаренное Оком Жизни – воздушного элементаля, обладающего зрением живого существа, мерцающую прозрачную сферу с мерцающим изумрудным свечением внутри. Взяв под контроль свое творение, Герхард стал смотреть на себя, используя его восприятие.
Магический доспех был поистине великолепен. Полированный магический металл сверкал сталью и серебром в ярком свете висящего под потолком заклинания. Его форма была удивительно лаконичной. При этом любой опытный воин, знающий толк в латной броне, мог сказать, что она чрезвычайно удобна для любой драки. На первый взгляд, форма элементов доспеха была классической, но имелись серьезные отличия. Кираса, наручи, поножи, латные сапоги и перчатки, все это выглядело так словно было отлито прямо на теле владельца. Ни один обычный доспех не мог выглядеть подобным образом: человеческое тело дышит, движется внутри, постоянно меняя форму и абсолютно точно подогнать доспех к торсу, рукам и ногам невозможно, даже если использовать для их скрепления самые хитроумные защелки, а не кожаные ремни с металлическими пряжками, как делали в родном мире Герхарда.
Еще одним отличием были стыки отдельных частей доспеха. Они выглядели как линии, прочерченные в металле: над коленями, над локтями, над бедрами, под мышками, над плечами, над суставами кистей и пальцев, сочленениями голени и стопы, и сочленением шейной брони с кирасой и шлемом. Точно такие же линии отмечали стыки в тех местах, где соединялись между собой края каждой отдельной детали: по бокам кирасы, на внутренних сторонах бедер, голеней, плеч и предплечий. Шлем вовсе выглядел цельным, но Герхард знал, что он имеет забрало, уходящее вверх. Шлем имел необычную – очень красивую форму, словно сходящуюся к довольно высокому вертикальному гребню, идущему от основания затылка, через верх шлема, а затем, через лоб.
Кромка гребня была отточена не хуже лезвия бердыша, сделанного из Тайного Посоха, и попытка ударить по шлему поперек гребня грозила потерей клинка, который будет просто разрублен. Забрало шлема было лишено отверстий для дыхания, а узкие щели для глаз создавали ощущение злого, пронзающего взгляда, для которого нет преград. Вместе с острым, блистающим гребнем, идущим через лоб, это создавало впечатление силы и непоколебимой решимости того, кто закован в такой доспех. Глядя на себя, Герхард подумал, что мало найдется рыцарей, которые откажутся от такой брони, даже зная, что будут навечно заключены в ней и утратят живое тело. Он бы тоже не отказался и теперь был счастлив, что повезло именно ему.
От этой мысли губы умертвия, помещенного в доспех, вновь шевельнулись, и Герхарду стало интересно, как выглядит мертвое тело. Нащупав нужные точки на шлеме, он приподнял нижний край забрала, скрывающий стык с подбородочной частью шлема, и сверкающая металлическая пластина легко и плавно ушла вначале вперед – так, что ее верхний край лег поверх гребня на лбу – а затем вверх и назад, скользя по гребню на шлеме. Лицо, которое Герхард увидел, открыв забрало, несомненно принадлежало ему, но он словно постарел лет на двадцать – из двадцатилетнего парня превратившись в сорокалетнего мужчину с резкими, жесткими чертами изможденного лица, обтянутого сухой пергаментной кожей и цепким, но равнодушным взглядом блеклых – мертвых глаз.
Тем не менее, это лицо выглядело живым. Сорокалетний странствующий рыцарь: бездомный странник и опытный боец, давно потерявший жалость – вполне мог выглядеть подобным образом. Более того, Герхард видел таких собственными глазами и знал, что никто, в здравом уме не решался драться с ними без крайней необходимости. Они были еще живы, но равнодушны и жестоки как нежить. Жизнь в мире, где люди редко доживали до сорока лет, сожгла их души, так же, как сожгла душу Герхарда магия, превратившая его в призрака, заточенного в рыцарский доспех. Их чувства заменили собой опыт и боевое мастерство, заслуженное потом и кровью, и полученное из рук самой смерти в бреду от ран, полученных в очередном бою. Многие погибали, многие были искалечены, но Герхард видел тех, кто избежал и того, и другого. Они мало чем отличались от умертвий в рыцарской броне и лишь по привычке стремились к удовольствиям, которые могли получать от жизни.
Герхард был высоким, широкоплечим, с мощной, но гармонично сложенной фигурой, обладающей как силой, так и гибкостью и ловкостью, которой он умел пользоваться даже в доспехах, что не раз спасало ему жизнь. Его рост и сложение достаточно хорошо подходили к магическому доспеху, и магии артефакта не пришлось изменять его, превращая в умертвие. Но такое изменение было вполне возможно, в определенных пределах, и не влияло на качества тела, использованного для превращения в нежить. Это позволяло обладателю артефакта сохранить одинаковый внешний вид, подыскивая новые – более совершенные тела для заполнения пустоты доспеха и улучшения его боевых качеств.
Наличие тела умертвия внутри доспеха никак не влияло на заполняющий его призрак – вплавленный в артефакт – и накопленную им магическую энергию, заполняющую тот же объем. Более того, эта энергия усиливала умертвие тем больше, чем больше накапливалась в занятом ею объеме. Для оптимального контакта с артефактом тело жертвы, при необходимости, изменялось таким образом, чтобы Истинные Камни на внутренней поверхности были вдавлены в плоть умертвия. Тело этого вида нежити было достаточно сильным и прочным, чтобы без всякого вреда для себя выдерживать такой контакт, превращающий его в единое целое с доспехом. Прочное, жесткое, устойчивое к повреждениям и обладающее невероятной физической силой тело умертвия поддерживало и усиливало доспех, прежде всего, чисто механически. Придавая артефакту дополнительную стойкость к повреждениям на уровне материального мира. Хотя тело столь сильной нежити, тем более при поддержке самого артефакта, могло очень хорошо сопротивляться самой разнообразной магии, закрывая собой пробоины в доспехе, и не позволяя ей проникнуть внутрь, причиняя вред его магии, или призраку, заполняющему внутренний объем.
Захлопнув забрало, чтобы вернуть себе пронзающее зрение его пустых глазниц-щелей, без которого уже чувствовал себя неуютно, Герхард стал перебирать свой старый доспех, отбирая то, что было ему необходимо. Рыцарский пояс с полуторным мечом он уже надел на себя, чтобы проверить, как магия доспеха-артефакта усилит взятое в руки оружие. Щит висел на перевязи за спиной. Но, при всем его эстетическом совершенстве, магический доспех следовало дополнить некоторыми элементами обычной латной брони, чтобы не привлекать к себе внимание. Герхард отложил в сторону латную юбку, наплечники, налокотники и наколенники. Затем сложил остальные части доспеха и кожаный поддоспешник, заменяющий рыцарю одежду, на расстеленный плащ и аккуратно завязал его узлом, уложив сверху отобранные части доспеха, и снова связав концы плаща.
Взвалив брякнувший тюк на плечо, Герхард пошел к выходу из пещеры, взяв Сферу Света, послушно спустившуюся к нему из под каменного потолка, в ладонь свободной руки, воздушному элементалю он приказал лететь рядом. Магическое существо еще могло послужить ему. Выбравшись из пещеры мертвого колдуна, на сей раз уже не плутая, благодаря пронзающему зрению магического доспеха, Герхард посмотрел в ночное небо, затем осмотрелся вокруг. Судя по звездам, наступила полночь. Ущербная луна спряталась за тучи и, если бы не заклинание света, обычным – живым, зрением, которым обладал воздушный элементаль, не было бы видно ни зги. Но в ярком белом свете он отлично видел и полосу каменистой земли, отделяющую лес от горы, и темнеющие вдали деревья, и привязанного к дереву коня, который спал стоя, продолжая при этом пастись.
Не чувствуя ни веса доспехов, привычного каждому рыцарю, ни поклажи на плече, Герхард одолел расстояние до леса легким, стремительным бегом, радуясь этому чувству свободы и силы. Скинув тюк с вещами на траву под деревьями, он, прежде всего, перевесил свой стальной рыцарский щит, с родовым гербом, из-за спины на седло (у передней луки), как поступало большинство рыцарей. Затем отстегнул с пояса ножны с полуторным мечом и повесил их с противоположной стороны, как, собственно и полагалось такому оружию: полуторный меч еще называют седельным, потому что он слишком тяжел, чтобы носить его при себе – хотя Герхард считал иначе. При себе он оставил только бердыш, удобно устроившийся за спиной так, словно висел там всю жизнь. Это оружие молодой рыцарь не отдал бы никому и готов был драться за него, даже рискуя собственным существованием.
Привычным (отточенным до совершенства благодаря собственным навыкам, и полученным знаниям) движением выхватив из-за спины бердыш, Герхард воткнул его в землю наконечником на подтоке древка. Сняв свой рыцарский пояс, он повесили его на седло. Затем сосредоточился на теле умертвия, в которое вселился его призрак, и начал аккуратно снимать детали магического доспеха, которые при этом временно теряли активность. Зная конструкцию соединяющих их защелок, сделать это было несложно, но разобрать доспех против воли заключенного в нем призрака было совершенно невозможно.
Сложив части доспеха на траву, Герхард посмотрел на себя живым взглядом воздушного элементаля. В ярком святее магической сферы его тело выглядело так же, как лицо, которое он увидел, открыв забрало: сухое, жилистое, перевитое жгутами мышц и полностью лишенное жира – с сухой пергаментной кожей, соответствующей остальному облику. Оглядев себя со всех сторон, он пришел к выводу, что в этом облике будет иметь успех у женщин, которые любят сильных мужчин. Превращенное в умертвие, его тело обрело силу, ловкость и гибкость, недоступные живому человеку, и своеобразную – пугающую красоту. Герхард знал, что его тело далеко не лучший материал для создания действительно сильной нежити и собирался заменить его при первой возможности. Но знать об этом будет только он сам. Облик умертвия, можно сохранить прежним.
Молодой рыцарь был уже достаточно опытен, чтобы понимать, что женщины побояться отказать ему – выбирать будет именно он, хотя обычно бывает наоборот, и решить эту проблему можно, разве что, звонкой монетой. Волосы Герхарда стали примерно такими, как у мертвого колдуна, но при этом казались живыми. Длинные – ниже плеч, они серебрились сединой и в ярком свете казались сверкающими нитями металла, но при этом были волнистыми и оказались очень мягкими на ощупь. Единственным заметным отличием тела умертвия от живого человеческого тела было полное отсутствие растительности. Сохранились только, ресницы и брови, серебрящиеся сединой как и волосы на голове. Но Герхард был уверен, что служанкам в трактирах и тавернах это будет глубоко безразлично. А женщинам более высокого сословия это может скорее понравиться. В том, что они будут ему доступны, если он рискнет завязать подобные отношения, Герхард не сомневался. Владение магией, особенно на доступном ему уровне, давало множество возможностей обзавестись необходимым количеством обычных драгоценных металлов и камней. Получать таким образом Истинные Камни, и металлы с магическими свойствами, не умели даже хэллаанские маги.
Выдернув воткнутый в землю бердыш, Гергхард закрутил любимое оружие сложным, но очень эффективным приемом, плавно переходящим в другой, затем третий и так далее. Он наслаждался своим новым, сложным и многогранным мастерством, дополнившим то, что дали ему изнурительные тренировки в отцовском замке. Воздух, раздираемый лезвием и древком бердыша, визжал и выл, как сотня страдающих душ, а кромку лезвия, без малейшего магического воздействия, охватывало пламя, когда воздух под его ударами разогревался до определенной температуры. Молодой рыцарь очень быстро освоился с огромной силой, гибкостью и быстротой тела умертвия, и кружился в боевом танце так, что движения, видимые глазом элементаля, смазывались и начинали исчезать, словно тело и оружие растворялись в воздухе. Сдерживая могучие и стремительные удары бердыша, для которых не было цели, Герхард наслаждался мощью и совершенством этого оружия. Обычное оружие не могло выдержать силы и скорости умертвия и давно разлетелось бы на части. Даже усиленное магией оружие вряд ли могло выдержать такие испытания, но столь совершенный артефакт, как Тайный Посох был вполне способен на это. Особенно после того, как создатель магического доспеха превратил его в оружие, рассчитанное на силу доспеха и силу умертвия, дополняющие друг друга. Герхард знал, что, по мере увеличения силы артефакта, усиление его магией взятого в руки оружия тоже будет расти и столь совершенное оружие, как созданный мертвым магом бердыш, можно будет, по-прежнему, использовать, не сдерживая силу и скорость ударов.
Остановив свой смертоносный танец, Герхард с удовольствием отметил, что его кожа осталась сухой – мертвое тело не способно ни вспотеть, ни разогреется от физических усилий. Вновь воткнув бердыш в землю, молодой рыцарь лег в прохладную, мокрую от росы траву. Это ощущение было безразлично телу нежити и восприятию призрака, но радовало сохранившийся в нем человеческий разум. Какое-то время Герхард лежал, глядя на звезды, и прислушиваясь к новым ощущениям – живой человек не будет лежать ночью на сырой земле и в мокрой от росы траве, даже летом, если он достаточно умен. В родном мире Герхарда воспаление легких было страшной напастью грозящей страданиями и мучительной смертью. Примитивное искусство лекарей могло спасти от ран и не слишком сложных переломов, но не от болезней, от которых не помогали простейшие лекарства, лишенные даже намека на магию. Но умертвию все это было безразлично, как и многое другое из того, что опасно для живого человека.
Вернуться в магический доспех было значительно проще, чем взять под полный контроль тело умертвия. Даже вселившись в него, призрак, в который превратилась душа Герхарда, был заключен в доспехе. С телом нежити его связывал призрачный, невидимый даже сильным магам жгут пульсирующей энергии, который становился тем тоньше, чем больше отдалялось тело нежити от заключенного в доспех призрака. Перемещать даже разобранный доспех заключенный в нем призрак мог без всяких усилий, ведь он был в вплавлен не в отдельные детали, а в весь доспех целиком. Сильно сбивало с толку восприятие, сплетенное из восприятия призрака и магического восприятия доспеха-артефакта. Пока доспех был разобран, полноценное восприятие окружающего мира, с его помощью, было недоступно, но Герхард быстро справился с этим.
Ожившие части доспеха, лежащие на земле, пришли в движение и мгновенно собрались вместе, образуя единое целое. При этом, Герхард не думал, что и как нужно делать, это было столь же просто и естественно, как двигать собственным телом. Вскочив на ноги, Герхард посмотрел на тело умертвия, лежащее на земле, ощутив при этом лишь полное безразличие. Выдернув из земли бердыш, он повесил его за спину. Затем подхватил ладонью Сферу Света и побежал вдоль кромки леса, приказав воздушному элементалю лететь рядом. Чтобы увидеть, как движется оживший доспех сам по себе – без тела умертвия внутри. Внешне, никакой разницы не было, но Герхард быстро пришел к выводу, что в качестве тела магический доспех нравиться ему гораздо больше, чем тело нежити. Пустой доспех казался ему легче и подвижнее, хотя благодаря знаниям его создателя, он точно знал, что это не так. Тем не менее, это чувство ему очень нравилось.
Подбросив вверх Сферу Света и выхватив из-за спины бердыш, он снова начал кружиться в стремительном боевом танце, и быстро пришел к выводу, что тело умертвия невозможно было даже сравнивать с магическим доспехом в силе, ловкости, скорости и гибкости, и, тем более в совершенстве восприятия окружающего мира, столь необходимом в бою. Как и задумывал создатель артефакта, тело умертвия могло лишь частично дополнить его возможности, и то находясь внутри доспеха. Повесив бердыш за спину, Герхард рассеял обе конструкции Магии Форм. Сфера Света и воздушный элементаль больше были ему не нужны. Он увидел все, что хотел, а для пронзающего взгляда доспеха трудно было найти преграду, включая обычную ночную темноту.
К дереву, к которому был привязан его конь, Герхард вернулся легким, стремительным бегом, недоступным обычному, человеческому телу. Первым делом он снял с коня поклажу, искренне извинившись перед ним – молодой рыцарь не предполагал, что задержится в пещере мертвого колдуна. Голос из пустого шлема звучал глухо, но ничего неестественного в этом не было. Многие шлемы создавали тот же эффект, когда забрало было опущено. Обиходив коня, Герхард, усилием воли, вновь разъединил детали доспеха, упавшие на землю неподвижной грудой металла, взял под контроль тело умертвия, встал и, собрав отдельные части, соединил их в цельный, глухой доспех на теле нежити – усилившем и укрепившим магический артефакт. Затем Герхард взялся приводить в порядок доспех, в котором был заключен его призрак – тщательно прилаживая на места недостающие детали: латную юбку, наплечники, налокотники и наколенники. Он предпочел бы обойтись без них, но делать доспехи с хорошо защищенными стыками отдельных деталей, в его мире пока не научились. Поэтому, хочешь не хочешь, пришлось тщательно подтягивать ремешки, затем выполнять стандартные воинские упражнения, и вновь подгонять детали обычной латной брони так, чтобы они, по возможности, не мешали двигаться доспеху, который был телом Герхарда.
Закончив эту муторную, но необходимую работу, Герхард вновь надел рыцарский пояс, который не стоило снимать, пока ты облачен в броню – иначе могут принять за простолюдина, присвоившего рыцарский доспех, и оправдаться будет очень сложно, потому что выдвинувший обвинение рыцарь, или аристократ, убив наглого смерда, имел право забрать украденный доспех себе. Поразмыслив, он подвесил к поясу рыцарский кинжал-гольбейн, и то лишь потому, что привык использовать его как хороший нож, всегда необходимый в дороге. Развязав служивший тюком плащ, Герхард стал перебирать свои вещи, прикидывая, что можно продать, и что нужно оставить. Прежде всего он сложил отдельно части рыцарского доспеха, который стоил немало, даже при отсутствии отдельных частей, тем более, что они были второстепенными и стоили относительно дешево, насколько вообще могут быть дешевыми детали рыцарского доспеха. Доспех Герхарда находился в отличном состоянии: он всегда тщательно ухаживал за ним и не жалел денег на плату мастерам-бронникам, если доспех приходилось чинить после очередной драки – и Герхард знал, что может хорошо заработать, продав его. Он знал нескольких относительно честных купцов, которые не хотели рисковать, пытаясь надуть человека с мечом у пояса, даже если это всего лишь нищий рыцарь-бродяга, не имеющий ни сюзерена, ни собственной земли. Вытащив из поклажи веревку, Герхард надежно увязал приготовленный на продажу доспех и отложил его в сторону.
Затем он придирчиво осмотрел кожаный поддоспшник и пришел к выводу, что его тоже можно продать. Согласно рыцарскому кодексу королевства, эта дополнительная кожаная броня могла служить рыцарю одеждой и, странствующие рыцари, чаще всего, не имели никакой другой. Но это имело смысл, только если кожаный доспех одевался под латную броню, умертвию он был не нужен и Герхард решил продать его, купив взамен приличную одежду из тонкой кожи. Одежда из конопляной ткани была не менее надежной и стоила значительно дешевле, но никак не вписывалась в рыцарский кодекс. Даже ремесленнику, или небогатому торговцу не стоило одеваться подобным образом, приравнивая себя к крестьянам.
Убрав свернутый поддоспешник в седельную сумку, Герхард приладил к задней веревкой комплект латной брони, радуясь тому, что можно не снимать поклажу с седла, седлая, или расседлывая коня. Магическому доспеху, движимому силой призрака его владельца, физические нагрузки обычного материального мира были глубоко безразличны. Расправив лежащий на земле плащ, Герхард подхватил его двумя руками и аккуратно встряхнул (стряхивая капли влаги с кожи и меховой подкладки), затем создал конструкцию Магии Форм на основе стихий Воздуха и Огня, и аккуратно высушил мех подкладки потоком теплого воздуха. Накинув на плечи плащ из потертой коричневой кожи, Герхард привычно застегнул бронзовый аграф с фамильным вензелем. Затем несколько раз выхватил из-под плаща бердыш, убедившись, что его совокупное мастерство владения этим оружием позволяет не опасаться повредить плащ, как и, случайно, поранить кого-либо.
Снова взяв бердыш в руки, Герхард лег на землю и завернулся в плащ. Положив оружие рядом с собой так, чтобы мгновенно схватить его, в случае необходимости. Поразмыслив, Герхард просто сжал древко в ладони – ни для тела умертвия, ни, тем более, для магического доспеха, ставшего настоящим телом превращенного в призрак рыцаря, никакая поза не отличалась чем-либо от любой другой, сколь бы дикой она ни была с человеческой точки зрения. Даже не видя себя со стороны (создавать Сферу Света и Око Жизни ему было попросту лень), Герхард знал, что сейчас он выглядит спящим. Многие рыцари, давшие некие обеты, почти не снимали доспехи, демонстрируя аскезу и силу воли. Эта задача упрощалась тем, что любой рыцарь обязан уметь спасть в доспехах, на случай опасности, как на войне, так и в обычном путешествии по глухим дорогам, где путник может рассчитывать лишь на самого себя. Согласно рыцарскому кодексу королевства, вся жизнь странствующего рыцаря это боевой поход, и он обязан действовать соответственно.
Герхард очень надеялся, что это поможет ему скрыть свою новую природу. Он попытался расслабиться и погрузиться в сон, хотя знал, что призраку это недоступно. У него действительно ничего не получилось, но он не жалел об этом, ведь усталости он тоже не чувствовал. Мысли были ясными и четкими, и ничто не мешало ему думать о чем угодно. В результате, время до утра молодой рыцарь провел гораздо интереснее, чем, если бы просто спал – окончательно подготовившись к походу. Пользуясь приобретенными знаниями о магии, он обдумал всевозможные ситуации в которых нужно будет действовать максимально быстро и жестко, и желательно иметь набор заранее созданных заклинаний, достаточно мощных и сложных, чтобы оправдать их предварительную подготовку, с учетом возможностей магического доспеха.
Просчитав возможные варианты, Герхард взялся за создание заклинаний, вкладывая в них все лучшее, что могли дать доступные ему виды магии. Эта работа понравилась ему куда больше чем он ожидал, и желание поскорее избавиться от нее пропало так же быстро, как появилось. Герхард понял, что с удовольствием посвятит этому занятию еще не одну ночь (благодаря количеству вделанных в доспех камней для хранения готовых заклинаний), хотя самое необходимое он успел создать еще до рассвета. Когда рассвело окончательно, и летнее солнце согрело прохладный воздух, Герхард был уже на ногах и заканчивал вдумчиво чистить коня, жующего остатки овса в полотняной торбе. Воду, чтобы напоить его, Герхард создал с помощью Магии Форм, это избавило его от малоприятной перспективы лишить боевого товарища утренней порции овса, пока они не вернутся в деревню. Поразмыслив, Герхард решил вовсе не возвращаться туда, чтобы не привлекать внимание к своему новому доспеху там, где хорошо знали, где он мог его взять.
Обиходив коня и убрав в седельную сумку опустевшую торбу для овса, Герхард пристегнул к уздечке трензель и начал крепить друг к другу части конской брони, постепенно одевая могучего боевого коня в сверкающий на солнце доспех. Привычная работа от этого не стала менее муторной, но теперь Герхард не чувствовал веса стальных пластин (хотя знал о нем все необходимое) и дело шло намного быстрее, чем прежде. Напоследок, взгромоздив на спину коня рыцарское седло с поклажей, Герхард тщательно подтянул подпруги, поправил притороченное к седлу рыцарское копье, и фламберг (висящий горизонтально с правой стороны от седла), который тоже собирался продать, и взял коня под уздцы. Им предстоял долгий путь через лес, заваленный буреломом.
Чтобы упростить его, Герхард создал стайку Воздушных элементалей (магическая сила, которую дал ему доспех-артефакт, позволяла контролировать множество магических существ очень большой силы и сложности) и пустил их перед собой веером, на небольшой высоте, нащупывая с их помощью самый легкий путь в нужную сторону. При этом то, что удавалось обнаружить с помощью элементалей, он сразу же проверял сферическим восприятие магического доспеха, или, используя его взгляд, пронзающий любые препятствия. Благодаря этому, он достаточно быстро выбрался из запущенного леса на узкую, извилистую дорогу, ведущую к воротам деревни, которую удалось обойти стороной.
Отвязав притороченное к седлу рыцарское копье, Герхард продел, надежное, потемневшее от времени древко в кожаную петлю на передней луке седла и упер тупым концом в правое стремя. Прихватив вместе с древком копья повод, он привычно поймал ногой в стремя и взлетел в седло настолько легко и стремительно, как прежде не мог и мечтать, несмотря на сильное молодое тело и хорошую воинскую выучку. Благодаря петле на луке седла, копье, при должной сноровке, можно было не придерживать рукой, прижав древко коленом к седлу. Освободив руки, Герхард поправил на поясе ножны с Гольбейном, затем повесил на левую руку щит, и только этого взял в руки поводья. Он предпочел бы обойтись без щита, а из оружия оставить при себе только бердыш, который повесил за спину, под плащ, как только встал утром на ноги, и сразу забыл о нем – настолько удобно легло совершенное магическое оружие. Но рыцарский кодекс предписывал рыцарю иметь при себе копье, оружие для конного и пешего боя (чаще всего, одноручный поясной меч, булаву, или цеп) и двуручное оружие для пешего боя (эспадон, фламберг, или двуглавый топор). Щит был обязателен в конных сшибках на копьях, конном и пешем бою с одноручным оружием, и в походе должен был находиться на руке рыцаря, дабы демонстрировать всем встречным его герб. Кинжал-гольбейн полагалось носить у пояса, как и одноручное оружие рыцаря – для схватки в тесном пространстве, когда нет времени и возможности браться за меч. Так что из всего своего арсенала Герхард мог продать только фламберг в потертых кожаных ножнах, висящий на конском боку горизонтально, рукоятью назад, так, чтобы его удобно было выхватить, спешившись перед началом боя.
Бердыш, худо-бедно, признавался рыцарским оружием. Это позволяло Герхарду не носить с собой меч, оставляя полуторный клинок у седла и не возить с собой фламберг, но меч и щит были необходимы для конных и пеших схваток на одноручном оружии. Формальный вызов на бой вполне позволял воспользоваться седельным мечом и взять в руки висящий на передней луке седла щит. А в настоящий схватке не на жизнь, а на смерть Герхард собирался использовать бердыш, который, вдобавок ко всему, было трудно разглядеть под плащом, так что это оружие могло стать неприятным сюрпризом для врага. В менее опасных ситуациях демонстрировать это оружие не стоило, так что щит и полуторный меч действительно могли пригодиться. Герхард знал, как сдержать усиливающую их магию доспеха, чтобы не выдать ее. В то же время, можно было частично использовать укрепление оружия, чтобы не повредить его в бою, пользуясь тем, что это можно списать на качество меча и щита.
Разобрав поводья, Герхард сжал конские бока ногами, посылая могучего рыцарского скакуна вперед, размашистой походной рысью, которой такой конь способен одолеть большое расстояние, сохраняя силы для бешеной скачки, или стремительного рывка в копейной сшибке. Нужно лишь уметь вовремя давать коню отдых, позволяя ему идти шагом, а затем вновь поднимая в рысь. Герхард умел это делать не задумываясь. Привычно покачиваясь в седле, молодой рыцарь (утративший физический возраст, когда магия мертвого колдуна превратила его в призрак, заключенный в доспех-артефакт) думал о том, что его прежнее желание получить титул вольного барона и спокойно жить в собственном замке, с совсем небольшим феодом, который легко защищать, уже не имеет смысла. Такая жизнь, как ни странно, ценна тем, что она конечна и это нельзя изменить. Достаточно быстро наступит момент, когда любые тревоги уже не будут иметь значения. Сохранившему разум призраку, заточенному в доспех артефакт, смерть недоступна, даже если он хочет умереть. Можно, разве что, позволить убить себя. Но слабым магам это не под силу, а хэллаанским лордам, или Обладающим Силой, одной его смерти будет мало. Они скорее попытаются его подчинить, превратив в нечто вроде боевого голема огромной магической силы, покорного их приказам. Или попробуют вырвать его душу из артефакта, чтобы переделать его в куда более примитивный – в виде обычного доспеха, который может носить человек. Ели учесть, что душа Герхарда, в виде призрака, не просто заключена в доспех-артефакт, а намертво вплавлена в него целиком, включая каи, страшно представить, что ему грозит в обоих случаях.
Остается лишь копить силу, собирая магическую энергию внутри доспеха, чтобы уничтожить любого хэллаанца, который появиться в этом мире, и тех, кто явиться мстить за него. Благодаря памяти мертвого колдуна, Герхард возненавидел хэллаанское право силы и мести не меньше, чем умерший маг, и возможность уничтожить таких мстителей, а затем тех, кто явиться мстить за них и так далее, пока мстить будет уже некому, очень привлекала его. Возможно, это была единственная достойная цель для него на неопределенно долгий срок. Несмотря на полученные знания и возможности, Герхард не был влюблен в магическое искусство. Он остался больше воином, чем магом, подобно сильным магам хэллаана – лордам, или просто наемникам, хорошо владеющим магией – и перспектива сидеть в своем замке, погрузившись в исследования, совершенно не прельщала его. В то же время, соваться в Хэллаан, или Нимраан и самому искать неприятности на свой шлем (за отсутствием головы) он тоже не собирался.
Разве что в случае крайней необходимости, и то лишь собрав достаточно силы, чтобы легко отбиться, по крайней мере, от лордов, включая высшую аристократию, со всеми их фамильными амулетами и артефактами. Это означало постоянный поиск жертв, из которых магический доспех может вытянуть жизненную силу. И делать это нужно было так, чтобы не привлекать внимания. Идеальным вариантом были разбойники, промышляющие на дорогах и прячущиеся в лесной чаще. Доступ к информационной магии позволял легко найти такие шайки, а на близком (и не очень) расстоянии будет работать собственная магия доспеха, позволяя чувствовать и распознавать потенциальные жертвы.
Жизнь странствующего рыцаря, которая прежде тяготила Герхарда, вдруг стала лучшим способом достичь поставленной цели. Рыцарь из рода фон Штрехер, в одночасье утративший молодость, ощутил, как тонкие губы умертвия искривились в презрительной усмешке под забралом шлема, ставшим настоящим лицом прежнего странствующего рыцаря – хотя об этом знал только он сам. Он действительно потянулся к информационному полю планеты, нащупывая недавние следы разбоя в тех местах, куда завела его дорога, но кругом было почти пусто. На извилистой лесной дороге грабить было попросту некого. О деревне, в которую она упиралась, успели позабыть, и никто, пока, не догадался обложить ее данью, угрожая расправой. Более широкая дорога, с которой сливался этот лесной проселок, тоже была второстепенной и малоизвестной.
Тем не менее, дальше по дороге, в ту сторону, куда собирался ехать Герхард, следы разбоя все же обнаружились. Не так давно там разграбили купеческий караван, и банда разбойников укрылась в лесу. Через несколько дней размеренного путешествия Герхард добрался к тому месту на дороге, где еще сохранились остатки разграбленного и сожженного каравана. Спешить он не видел смысла и ехал ровной походной рысью, делая равномерные перерывы, чтобы позволить коню отдохнуть, переходя на шаг. Хлопоты с обустройством стоянки свелись к тому, чтобы обиходить коня и найти подходящее место, где он мог бы пастись. Ни умертвию, ни заключенному в магический доспех призраку не требовалось тепло, или горячая пища (как и любая другая), поэтому костер был не нужен. Внезапного ночного нападения тоже можно было не опасаться, ведь сон ни призраку, ни умертвию не нужен. Тем не менее, каждый вечер, привязав на ночь коня и сложив снятую с него поклажу, Герхард ложился на землю, подложив под голову седло и завернувшись в плащ так, что его вполне можно было принять за обычного странствующего рыцаря, решившего спать в доспехах. При этом, каждую ночь, следя за окружающим миром, он продолжал обдумывать и создавать конструкции сложных заклинаний, которые действительно могли ему пригодиться. Находя все больший интерес в этом новом для себя занятии, он постепенно начал понимать фанатичную преданность магическому искусству мертво колдуна, не пожалевшего жизни ради того, чтобы овладеть им в полной мере, причем сила магии была для него лишь дополнительным инструментом и средством обезопасить себя от сильных и алчных магов Хэллаана. Пополнение арсенала готовых к применению заклинаний до доступного предела шло медленно не потому, что камней-тальдеаров для их хранения, в конструкции магического доспеха было много (хотя его создатель сделал для этого все возможное). А скорее потому, что в этом Гэрхард тоже не хотел спешить и работал все более тщательно, почувствовав новый для себя интерес, часто переделывая уже созданные заклинания, или вовсе создавая их заново, или заменяя другими, если приходил к выводу, что они пригодятся ему больше.
Добравшись к нужному месту на дороге, Герхард оглядел следы сожженного каравана и понял, что те, кто это сделал, годятся лишь на роль жертв, для увеличения силы магического доспеха – он одновременно знал и чувствовал это – более ясно, чем когда-либо прежде. Свернув в лес, он пустил коня шагом, выбирая нужное направление с помощью магии доспеха, ставшего его телом. Не таком расстоянии он четко чувствовал, где находиться банда разбойников и что собой представляет каждый из них. Но чувствовать их он начал значительно раньше, когда до места разбоя было еще далеко. Подъехав к стоянке разбойников, Герхард обнаружил, что они расположились в лощине у небольшого ручья, столь удачно скрытой деревьями, что без магического чутья найти их было бы сложно.
Отъехав немного назад, он привязал коня к дереву так, чтобы его случайно не обнаружили разбойники, пытающиеся сбежать со стоянки после нападения. Спрыгнув на землю, Герхард прислонил рыцарское копье к дереву, затем ослабил подпруги и отстегнул трензель уздечки, дав возможность коню пастись – на всякий случай, укрыв круг, который он мог описать под деревом, оптической иллюзией невидимости на основе стихий Света и Воздуха – и, не спеша, пошел к стоянке разбойников. Спустившись в лощину, он пошел вперед, не скрываясь, но и не пытаясь привлечь к себе внимание. Заметили его только тогда, когда он вошел в разбойничий лагерь и пошел к костру (в центре поляны вырубленной на берегу ручья), где в большом котле булькало какое-то варево с запахом мяса, гречневой каши и специй. Разбойники глядели, в основном, на котел, предвкушая скорую трапезу, и Герхард получил возможность убедиться, что это именно те, кто ему нужен.
Когда один из разбойников, с перекошенной харей, заросшей жесткой черной щетиной обернулся к нему, Герхард снял со спины бердыш, извлекая его из-под плаща, и молча пошел к костру. В центре вытоптанной поляны он, так же молча, встал в боевую стойку, перехватив бердыш двумя руками, и стал ждать. Можно было напасть первым, но он не хотел спешить, зная, что разбойники не смогут долго выдержать его присутствие. Магический доспех был красив и совершенен, но это совершенство пугало своей силой, а пристальный взгляд узких смотровых щелей глухого шлема давил, навевая страх, постепенно превращающийся в ужас, но Герхард мог контролировать этот эффект, не позволяя жертвам впасть в панику. Поэтому он поступил в соответствии с рыцарским кодексом, позволив слабому противнику атаковать его, выбрав для этого оружие и время.
Разбойники действительно не разбежались. Они просо уставились на одинокого рыцаря, бросившего вызов всей немалой банде потерявших страх душегубов, давно утративших человеческий облик. Разбойники по опыту знали, что могут задавить числом любого, даже самого умелого бойца, и ни великолепный доспех, ни оружие, при этом ему не помогут, превратившись в очередной трофей. При этом каждый из них был уверен, что выживет в очередной драке, и его доля с добычи станет тем больше, чем больше противников успеет убить малопонятный рыцарь, обнаруживший их стоянку.
Герхард тоже разглядывал разбойников и быстро пришел к выводу, что среди них нет материала для превращения в умертвие. Могучие коренастые фигуры были уродливы и, так, или иначе, скособочены от неправильного обращения с тяжелым оружием. У других тела и повадки выдавали лучников, они были менее уродливы, но это были вчерашние крестьяне и охотники, не умеющие толком обращаться со своим оружием – по меркам профессиональных лучников из дружин феодалов – и их тела тоже ни на что не годились. При этом всех разбойников объединяло тупое выражение лиц, перекошенных бессмысленной жестокостью, заменившей все остальное.
Не выдержав пронзающий взгляд пустых щелей в забрале магического доспеха, разбойники бросились в атаку, на ходу хватая валявшееся на земле оружие: дубины, топоры, копья, кистени и более совершенное оружие, взятое с убитых воинов – мечи, ятаганы, сабли, секиры, цепы, булавы и палицы. При этом нормальной защиты не было ни у кого. Некоторые разбойники хватали с земли круглые деревянные щиты, окованные железом, которое успело заржаветь без должного ухода, но в лишенных умения руках, они не могли защитить своих владельцев. Одеты разбойники были разномастно: от крестьянской одежды из домотканой ткани, до замызганной и потрепанной одежды, которая когда-то была очень дорогой. Те, кто был умнее других, были одеты в кожаную броню – часто проткнутую, или прорубленную – ржавые кольчуги, или части латной брони, которые проще было использовать как куски железа для ковки, чем привести в порядок.
Разбойники навалились скопом, подбадривая себя дружным ревом и дикими криками. Как только они приблизились на длину древка, Герхард взмахнул бердышом, держа оружие дальним хватом. Широкое лезвие описало сверкающий полукруг, и несколько разбойников сразу упали на землю со страшными ранами в разрезах обносков одежды, или раз или разномастной брони. Перехватив бердыш ближе к середине, Герхард стремительно закрутил блистающее на солнце оружие, не давая окружить себя. Он то рубил, то резал, то колол – острием бердыша, или наконечником на подтоке древка – планомерно уменьшая число наседающих на него разбойников. Металлическое древко бердыша звенело и гудело, отражая неумелые удары металлического и деревянного оружия. При этом Герхард намеренно пропускал часть ударов, принимая их на доспех. Вскоре он убедился, что не чувствует никакого дискомфорта от ударов и быстрее заработал бердышом, пренебрегая защитой.
В разбойников, пустившихся наутек, полетели Ледяные Стрелы, на основе стихии Воды, и короткий, сумбурный бой закончился так же быстро, как и начался. Очищать бердыш от крови и ошметков плоти не пришлось. К совершенному магическому оружию не прилипала никакая грязь. Закинув его за спину и спрятав под плащ, Герхард занялся неприятной, но необходимой работой. Стащив изувеченные тела разбойников в центр вырубленной у ручья поляны, он скинул плащ, бросив его на землю, положив на него рыцарский пояс с подвешенным к нему Гольбейном, снял со спины бердыш и воткнул его в землю наконечником на подтоке древка. Затем, руками умертвия, снял магический доспех с его тела и надел на тело первой жертвы – могучего разбойника, у которого не было ни капли ума, зато жизненной энергии было с избытком. Как только доспех соединился в одно целое, его магия начала стремительно вытягивать из тела сохранившуюся в нем энергию, передавая ее вплавленному в артефакт призраку рыцаря, который по-прежнему чувствовал себя молодым. При этом Герхард потерял контроль над телом умертвия и оно упало назем, нисколько не пострадав от этого.
Когда тело жертвы превратилось в прах, Герхард безошибочно выбрал самую сильную из оставшихся, с помощью чутья магического доспеха, ставшего его телом – подошел к ней и лег на землю, а затем усилием воли разомкнул защелки доспеха. Затем он вновь взял под контроль тело умертвия, подошел к телу новой жертвы и облачил его в магический доспех. Когда артефакт начал вытягивать из заключенного в нем тела жизненную энергию, Герхард вновь потерял контроль над телом умертвия и оно упало на землю, но это не имело значения. Герхард раз за разом поднимал его с земли, отыскав очередную жертву с наибольшей жизненной силой, и повторял все необходимые действия, забирая ее, а затем обращая бесполезное тело в прах. При этом он не испытывал ни омерзения от такой работы, ни каких либо других чувств. Призрак и умертвие бесчувственны по своей природе, и только человеческий разум может временно изменить это, если захочет.
Когда последняя жертва была использована по назначению, Герхард вновь облачил умертвие в доспех, надел рыцарский пояс с кинжалом, повесил за спину бердыш и накинул на плечи плащ, надежно скрыв оружие под ним. Затем, с помощью Магии Форм, он уничтожил все следы недавнего боя: кровь, ошметки плоти, следы на земле, разбросанное оружие разбойников. Их одежду и разномастные подобия доспехов, он уничтожал с помощью той же магии, чтобы облачить очередную жертву в магический доспех. При этом наличие большого числа Форм, и полного набора стихий позволили сделать это заклинание простым и лаконичным, чего часто не хватало конструкциям Магии Форм.
Очистив разбойничью стоянку так, что понять куда подевались разбойники было совершенно невозможно, по крайней мере, на уровне материального мира, Герхард укрыл ее заклинанием невидимости и лишь затем пошел за оставленным в лесу конем, которого прикрывала такая же магическая конструкция. Забрав своего скакуна, Герхард, уже верхом, вернулся на разбойничью стоянку, снял с коня седло и поклажу, обиходил его, и вновь привязал на краю поляны так, чтобы он мог свободно пастись. Затем Герхард решил выяснить, что разбойники варили в большом котле над костром, который Герхард предусмотрительно погасил простой конструкцией Магии Форм, чтобы еда не подгорела, пока он ходил за конем, а затем возвращался обратно.
В котле обнаружилась густая гречневая каша с большим количеством мяса, одуряюще пахнувшая дорогими южными специями. По меркам родного мира Герхарда это была варварская роскошь, и Герхард не мог отказаться от такой пищи, тем более, что в подобном воздержании не было никакого смысла. Вытащив из поклажи посеребренную стальную ложку, Герхард устроился на пеньке возле погасшего костра, сдвинул вверх забрало казавшегося цельным шлема, и взялся за ложку. Вскоре он признался себе, что ничего столь вкусного в жизни не пробовал, не смотря на то, что разбойничья каша была приготовлена грубо и неумело. Сам Герхард мог бы приготовить ее значительно лучше. Особенно, радовало то, что отказываться от огромного, для живого человека, количества столь вкусной пищи, не имело смысла. Изощренная магия смерти и разрушения, вложенная в магическим доспехом в тело Герхарда при его превращении в умертвие, обращала полученную нежитью пищу в ничто, извлекая из нее магическую энергию. Которую получал призрак, созданный из души Герхарда.
Довольно быстро управившись с целым котлом каши, Герхард отметил, что не чувствует ни сытости, ни физического удовлетворения. Но это не помешало ему получить удовольствие от вкусной еды, и вполне ощутимое количество магической энергии, уже само по себе оправдывающее время, затраченное на употребление пищи. От физических потребностей, Герхард избавился вместе с жизнью, так что, вместо того, чтобы искать походящие кусты, чтобы справить нужду после трапезы, он стал разбираться с разбойничьим добром. Самое ценное было запрятано в ухоронки, но их легко находил пронзающий препятствия взгляд магического доспеха, и Герхарду не пришлось даже прибегать к обычной магии, чтобы разгадать примитивные хитрости атамана разбойничьей шайки.
Первым делом он собрал деньги: медь, серебро, и несколько золотых монет – для странствующего рыцаря это было целое богатство. Затем Герхард собрал и рассортировал драгоценные камни, скорее всего, выломанные из украшений и вырванные из одежды богатых путников, потому что продавать то и другое целиком разбойники побоялись. Среди драгоценностей не нашлось ни одного тальдеара, они были слишком несовершенны для этого, но стоили немало, а весили не так уж много и, главное, занимали мало места, вполне поместившись в небольшой кожаный мешочек, который Герхард повесил на пояс рядом с кошелем с деньгами. Золото и серебро из украшений он тоже нашел. Оно было переплавлено в небольшие слитки, которые Герхард убрал в седельные сумки.
С другой добычей разбойничьей шайки дело обстояло сложнее. Одежда, оружие, разного рода доспехи, и товары из купеческих караванов – все это нужно было продать, чтобы купить взамен что-то другое. Поэтому разбойники и прятали добычу в ухоронках. Герхард мог бы продать ее. Взятая на меч (или острие бердыша) добыча была законным трофеем рыцаря, но он не хотел привлекать к себе внимание, сбывая большое количество товара. В результате, ему пришлось плюнуть, и оставить большую часть награбленного в разбойничьих ухоронках, полагаясь на идеальную память, которую приобрел после превращения в призрак, и надеяться на то, что его никто не найдет до того, как ему понадобятся деньги, и товар можно будет продать мелкими партиями. Пока ему вполне хватало найденных денег, драгоценных камней, золота и серебра. Тем не менее, Герхард отобрал самую ценную добычу, доставшуюся разбойникам, до предела набив седельные сумы. Те же специи из последнего разграбленного каравана стоили очень дорого, но весили мало и места занимали не много. Помимо специй, в ухоронках обнаружились духи, ароматные масла и притирания, которые стоили еще дороже, и кое-что еще в том же духе.
Удачно продав все это, Герхард мог очень хорошо заработать. Возиться со всем остальным не имело особого смысла, но Герхард решил создать себе некое прикрытие, отвлекая внимание от торговли дорогими товарами. Он не поленился тщательно перебрать доставшееся разбойникам оружие и доспехи, и отобрал самое ценное с таким расчетом, чтобы его можно было нагрузить на пару крепких лошадей из тех, что разбойники взяли с последним разграбленным караваном – отпустив остальных, которых разбойники намеревались просто съесть. Имея двух заводных лошадей, нагруженных доспехами и оружием, Герхард вполне мог сойти за удачливого рыцаря, победившего в нескольких схватках на одном из рыцарских турниров, и никто бы не удивился тому, что ему нужно продать трофеи и, возможно, не только те, что он получил на турнире. Так что продать те же специи и все остальное, не привлекая внимания, становилось значительно проще.
На подготовку к походу Герхард потратил остаток дня и всю ночь и рано утром тронулся в путь. Напоследок хорошо накормив коней из разбойничьих припасов. Новой встречи с разбойниками он уже не искал, но и избегать ее не собирался. Увести с собой больше добычи он не мог, но это не имело значения. Важна была лишь магическая энергия новых жертв, усиливающая доспех-артефакт и его магические возможности. Почувствовав силу магического искусства, он быстро научился мыслить так, как мыслили маги Хэллаана, и ни чуть не жалел об этом. Еще он надеялся найти подходящее тело, чтобы превратить его в умертвие. Расправившись с бандой разбойников, и не найдя ничего подходящего, Герхард пришел к выводу, что таким материалом может послужить разве что тело одного из опустившихся рыцарей-разбойников, грабящих всех подряд по мере возможности.
Как и рассчитывал Герхард, лихие люди польстились на добро одинокого рыцаря с двумя заводными лошадьми, нагруженными добычей. Несколько раз на него пробовали напасть небольшие шайки разбойников, и Герхард вдоволь поупражнялся в работе бердышом, не покидая седла. Для этого фамильное оружие фон Штрехеров тоже годилось очень хорошо. Но обычному человеку приходилось применять специальные приемы, чтобы справиться с длинным и тяжелым оружием в конной схватке. Герхард же мог орудовать им одной рукой, чем и пользовался в свое удовольствие – применяя прежние навыки, и знания, полученные из памяти сайдеаров – по той простой причине, что оставлять в живых кого-либо из нападающих он не собирался. При иных обстоятельствах пришлось бы полагаться на приемы и технику боя, доступные обычному человеку, но Герхарда это не смущало. Он достаточно хорошо владел фамильным оружием (особенно, получив новые знания о нем из памяти сайдеаров), чтобы противостоять любому противнику хоть в конном, хоть в пешем бою.
Помимо стычек с разбойниками и излечения магической энергии из тел убитых, занимающего куда больше времени, чем сам бой, путешествие тянулось точно так же, как до встречи с первой шайкой разбойников, которую он нашел сам, и все дорожные хлопоты сводились к уходу за лошадьми, что очень сильно радовало Герхарда. За два года бродячей жизни он успел на собственном опыте узнать, что это такое, и столь беззаботное путешествие мог оценить в полной мере. По ночам он продолжал обдумывать и создавать готовые к применению заклинания, стараясь сделать их максимально совершенными, мощными и, по возможности, универсальными: рассчитывая магические конструкции так, чтобы ими можно было управлять, меняя эффект заклинания по мере необходимости. Герхард по-прежнему не спешил, предаваясь этой работе со все большим интересом и удовольствием, но камни-сайдеары для хранения заклинаний-подвесок, постепенно заполнялись, и, к тому моменту, когда он добрался до цели своего путешествия (прерываемого только короткими остановками в трактирах, или стоящих у дороги деревнях, для пополнения запасов фуража), их арсенал был полностью сформирован. Свободным осталось только то количество камней, которое было необходимо для динамической загрузки и реализации сложных магических конструкций, или сборки различных магических систем на их основе. Но Герхард не жалел о завершении столь интересной работы. В отличие от мертвого колдуна, у него были и другие стремления и интересы.
Целью Герхарда был довольно крупный город, стоящий на одном из оживленных торговых трактов, в котором жил знакомый купец, не раз радовавший Герхарда своей честностью и выручавший его небольшими ссудами без всякого залога и поручительства, которые Герхард всегда возвращал, поддерживая свою репутацию и хорошие отношения с купцом. В город он въехал рано утром, растолкав закованной в броню грудью боевого коня толпу крестьян у городских ворот и объехав несколько телег с нехитрым товаром, который владельцы везли на рынок. На его счастье, вельмож, или других рыцарей, у ворот, в тот момент не было, и Герхард по своему званию был выше всех, кто хотел попасть в город.
Стражники у ворот (вооруженные бердышами ландскнехты в кожаных доспеха, железных шлемах и кирасах, с накинутыми на них табардами в цветах здешнего лорда и с его гербом на груди) откровенно пялились на его сверкающий доспех, украшенный линиями магических фигур и знаками Искаженного Наречия. Но избежать этого было бы очень сложно, и Герхард не стал даже пытаться это сделать, хотя доступная ему магия позволяла решать куда более сложные задачи. Единственное, что он, все же, сделал, это заплатил стражникам вдвое больше, чем полагалось уплатить за въезд в город конному рыцарю с двумя заводными лошадьми, посоветовав пропить остальные деньги за его здоровье. При этом стражники дружно вздрогнули от глухого голоса умертвия, раздавшегося из под глухого шлема с недобрым взглядом узких щелей-глаз, но обещали исполнить пожелание Герхарда, и он знал, что они сделают это с удовольствием. Миновав открытые настежь ворота и проехав под острыми зубьями поднятой вверх катаракты, Герхард въехал в город, и подковы лошадей с лязгом ударили по каменной мостовой. Он ехал спокойным шагом, двигаться быстрее было просто невозможно в шумной толчее людей повозок и немногочисленных всадников, даже по самой широкой – центральной улице города, соединяющей между собой городские ворота.
Герхард не стал снимать шлем ни на тракте, ввиду городских стен, ни при въезде в город. Некоторые рыцари давали обет, не позволяющий им снимать шлем без крайней необходимости и, если шлем был цельным (каким выглядел шлем магического доспеха), не открывать забрало. Рыцарский кодекс учитывал такие обеты, но при этом требовал, чтобы всегда был виден герб: на щите, или гербовой накидке, надетой поверх доспеха. У Герхарда такой накидки не было, поэтому по городской улице он ехал так же, как ехал по тракту, с копьем у стремени и щитом на левой руке, нанесенным на него гербом рода фон Штрехер, но без баронской короны, или короны баронета (старшего сына барона). В городской толчее даже его доспех не привлекал особого внимания, и Герхард спокойно доехал до знакомой лавки на одной из улиц, расходящихся от центральной городской площади. По дороге, осматриваясь вокруг, Герхард пришел к выводу, что город не изменился с тех пор, как он был здесь последний раз.
Лавка знакомого купца тоже не изменилась, но явно стала богаче. Спешившись, Герхарды пару раз грохнул кулаком по обитым черными чугунными полосами воротам из потемневшего от времени дубового бруса, ведущим на подворье купца, расположенное за лавкой, и стал ждать. Оставлять коней со всей их поклажей на шумной городской улице ради того, чтобы зайти в лавку, он не собирался. Его хозяин был умен, и предусмотрел такую возможность, пара хороших ударов по могучей воротине никогда не оставалась незамеченной, но стучать дальше было нельзя – это было бы уже оскорбление.
Вскоре открылась створка небольшого квадратного оконца в воротах, забранного мощной решеткой, и Герхард увидел простодушное лицо хорошо знакомого слуги: круглое и конопатое, с выгоревшей на солнце русой челкой нависающей на глаза, и деревенским носом-картошкой.
– Что вам нужно сэр? – слуга сделал паузу, предлагая Герхарду представиться.
– Гэрхард фон Штрехер. Мне нужен уважаемый мастер Штольц, хочу продать оружие и доспехи взятые в бою на копье, а твой хозяин известен своей честностью и безупречной репутацией, и я не хочу предлагать их кому-то другому.
– Ну зачем же, сэр рыцарь, мой хозяин будет рад приобрести ваши трофеи по выгодной цене, достойной Вашей отваги и боевого мастерства.
– Тогда открывай ворота, я хочу оставить коней во дворе. Тогда я буду спокоен за все, что хочу предложить мастеру Штольцу. От городского ворья не спасает даже рыцарский меч.
– Сию минуту, сэр рыцарь.
Когда окошко в воротах захлопнулось, Герхард нажал на защелки и, поддев нижний край забрала, сдвинул его вверх и назад. Когда лязгнул чугунный засов, он налег на тяжелую воротину, помогая открыть ее. Ждать, пока слуга купца управиться с этим сам, ему не хотелось совершенно. Открыв створку ровно настолько, чтобы могла пройти хорошо навьюченная лошадь, Герхард свободной рукой отодвинул слугу в сторону и вошел во двор, ведя в поводу своего могучего боевого коня, закованного в латную броню. Повод передней вьючной лошади был привязан к задней луке высокого рыцарского седла, а повод второй к вьюкам на спине первой. Когда обе лошади вошли во двор, Герхард отдал поводья своего коня слуге и, вновь отстранив его, быстро закрыл тяжелые ворота и запер на чугунный засов, вполне достойный ворот небольшого замка.
Предоставив слуге самому привязать его лошадей к коновязи, Герхард взбежал по каменным ступеням, огороженным добротными дубовыми перилами на высокое крыльцо задней двери, ведущей в лавку, и вновь грохнул бронированным кулаком в потемневшие дубовые доски. Вскоре открылось зарешеченное окошко в двери, и на Герхарда взглянули блеклые подслеповатые глаза приказчика мастера Штольца, которому Герхард повторил все, что сказал слуге у ворот. Дверь вновь открылась без промедления, и старый слуга (которому, несмотря на возраст, Штольц доверял, как самому себе), оглядел Герхарда с головы до ног. Спешившись, Герхард оставил при себе только бердыш, висящий на спине под плащом и Гольбейн, подвешенный к рыцарскому поясу с гербовой пряжкой. Прочее оружие осталось на прежних местах у седла. Щит тоже висел на прежнем месте, так что Герхард выглядел куда менее воинственным и опасным, чем многие рыцари, нередко таскавшие за спиной эспадон, фламберг, или двуручный шестопер, если сила и телосложение позволяли им это. Доспех Герхарда, несмотря на свою необычность, был скорее великолепным, чем устрашающим, особенно с открытым забралом, когда Герхард смотрел на мир глазами умертвия (похожими на человеческие), а не щелями-глазницами шлема с их незнающим преград взгладом. Тем не менее, старый слуга побледнел и чуть не свалился на пол.
– Сэр Герхард, что с Вами произошло?!
– Ты узнаешь меня, Людвиг?
– Конечно, добрый сэр, но я было подумал, что к нам заехал Ваш батюшка, барон фон Штрехер.
– Я настолько постарел?
– Я право не знаю, сэр, но в прошлый раз вы были куда моложе.
– Я знаю. Позволь мне войти в дом, Людвиг, надеюсь, твой хозяин не грохнется в обморок, увидев меня.
– Ну что Вы, сэр Герхард, мастер Штольц повидал очень многое.
– Тем лучше, будь добр, сообщи ему обо мне.
– Сию минуту, сэр рыцарь.
Старый слуга поклонился и закрыл дверь. По звукам его башмаков, стучащих по гладким дубовым доскам пола, Герхард понял, что он очень спешит. Затем слух умертвия, усиленный магией доспеха, уловил довольно длинный разговор между купцом и приказчиком. Голос Людвига дрожал от страха, а его хозяин был, скорее, растерян. Под конец разговора, сноровка опытного купца, умеющего торговать с кем угодно, лишь бы это приносило выгоду, взяла верх и к задней двери мастер Штольц шел быстрым, уверенным шагом.
Увидев Герхарда, он не стал бледнеть и валиться в обморок. Сделав вид, что видит его впервые, он предложил сразу осмотреть оружие и доспехи, предлагаемые на продажу, и Герхард лишний раз порадовался, что не стал предлагать свой товар кому-то другому. Слуги купца быстро сняли поклажу с заводных лошадей и оттащили весь товар в лавку. При этом никто из них не начал дрожать от страха, или валиться в обморок, и Герхард немного успокоился. Видя реакцию Людвига, он подумал, что похож скорее на нежить, чем на живого человека. Но остальные слуги купца то ли не запомнили его внешность, то ли вовсе сменились, с тех пор, как Герхард приезжал к купцу последний раз, и, не заметив разительной перемены его внешности, отнеслись к ней совершенно спокойно. Так же, как отнеслись бы к любому рыцарю-бродяге дожившему в полном здравии до сорока лет: давно потерявшему ощущение жизни и живущему лишь воинским искусством – отточенным за долгую и трудную жизнь, прожитую в дороге и постоянных схватках с теми, кто вставал у него на пути. Герхарда боялись, но не считали живым мертвецом – и это ему даже нравилось.
В лавке мастера Штольца броню и оружие, следуя указаниям купца, разложили на дощатых столах, специально предназначенных для разбора трофеев, которые часто привозили на продажу рыцари, победившие кого-то из собратьев. Купец очень тщательно осмотрел весь предложенный товар, в котором разбирался лучше многих рыцарей и оружейников. Хотя сам Герхард чувствовал себя с ним не равных, благодаря выучке и знаниям, вколоченным в него в отцовском замке. При этом Герхард отметил, что купец стал относиться к нему так же, как его слуги. С той разницей, что он привык иметь дело с такими закаленными жизнью рубаками и опасался их куда меньше.
Затем дело дошло до торга, и вот тут купец показал, что помнит Герхарда, знает, кто он такой и доверяет ему, зная честность молодого рыцаря, несмотря на то, что честность его изменилась. Купец искренне радовался возможности поторговаться с тем, кто не хочет его обмануть ради дополнительной прибыли, да к тому же знает и ценит предложенный товар не хуже его самого, так что ему не нужно втолковывать, почему железный наплечник стоит много дешевле стального, особенно если железо ржавое, а на стали нет ни царапинки. Естественно, Герхард не стал позориться, предложив на продажу свой старый доспех и фламберг из оружейной отцовского замка. И то и другое он оставил в одной из ухоронок возле разбойничьей стоянки, куда, после разбора добычи, сложил оружие и броню схожего качества, добавив к доспеху недостающие части. Для того, чтобы скрыть необычность магического доспеха, он подобрал гораздо лучшие детали латной брони, видимо взятые разбойниками с с достаточно богатого рыцаря – возможно, решившего, что на малоезжей дороге меньше шансов нарваться на разбойников – который не смог в одиночку отбиться от целой оравы душегубов. Все детали были из одного комплекта, но прочие части того же доспеха Герхард не нашел, поэтому на магический доспех приладил именно их, чтобы не оставлять неполными комплекты брони, которые он собирался продать: неполный доспех стоил намного дешевле, а отдельные части и того меньше.
Мастеру Штольцу Герхард привез только лучшее из того, что успели награбит разбойники, по всей видимости, промышлявшие на одной и той же дороге достаточно долго и успешно. Большинство путников и купцов опасались ее потому, что она шла через густые леса, вдали от человеческого жилья и никому из феодалов не было дела до того, кто кого убивает и грабит на этой дороге. Но всегда находились те, кто считал, что сидеть возле такой дороги для разбойников не имеет смысла, ведь грабить почти что некого. Тем и пользовалась разбойная ватага, которая на этой дороге действительно была всего одна (засевшая в самом глухом месте, где ее никто и не пытался искать и ловить), но миновать ее было нельзя – свернуть с той дороги можно было лишь к глухой лесной деревне, возле которой находилась пещера мертвого колдуна. А среди путников, опрометчиво избравших этот путь, попадались и аристократы, и богатые рыцари, и купеческие караваны, вроде того, что был разграблен последним. Разбойники, пользуясь безнаказанностью, не один год промышляли на одном и том же месте. Благополучно питаясь припасами разграбленных караванов. Прежде всего – кониной, подкармливая доставшихся им коней награбленным фуражом до тех пор, пока им не понадобиться мясо. И, естественно, питались всем, что мог дать им богатый, нехоженый лес, не знавший других охотников и собирателей.
Окончательно сторговавшись с купцом, Герхард в очередной раз убедился, что мастер Штольц не обманул его. Тогда он лично сходил во двор за лавкой купца и принес седельные сумы, в которых хранилась самая ценная часть его боевых трофеев. На сей раз, торг переместился в кабинет на втором – жилом этаже, над лавкой. Прежде Герхард бывал только в самой лавке, но мастер Штольц сразу понял, что дело серьезное, и обсуждать его нужно с глазу на глаз. Заодно, Герхард познакомился с семьей купца. Его жена Грета была крепкой, очень красивой (по мнению Герхарда) женщиной в самом расцвете женственности и красоты. Старшая дочь, Матильда была очень похожа на нее, а младшая, Жозефина была высокой, стройной и немного хрупкой, но при этом очень красивой – совершенно иначе, чем ее мать и сестра. Сыновья купца, Рудольф и Ганс были крепкими коренастыми парнями (очень похожими на отца), которым мастер Штольц уже мог доверить небольшой обоз, или караван с товаром, чем и пользовался по мере необходимости.
Мебель на жилом этаже лавки была тяжеловесной, добротной и надежной, но при этом не лишенной красоты. Обилие потемневшего от времени дерева, на первый взгляд, выглядело мрачноватым, но, в данном случае, скорее создавало уют, дополненный великолепной кожей и сукном обивки, за которыми, как и за самой мебелью, ухаживали очень тщательно. Когда мастер Штольц запер тяжелую дубовую дверь кабинета затейливым железным ключом, Герхард, с удовольствие и без спешки, разложил на обширном письменном столе вначале драгоценные камни и слитки маталла, а затем, прочие ценности, которые удалось найти в разбойничьих ухоронках. Купец окинул их беглым взглядом, молча кивнул и задумчиво уселся в монументальное кресло за столом. Только после этого он начал перебирать, осматривать и оценивать товар, начиная с самого ценного. Покончив с этим, мастер Штольц без торга предложил цену, приятно удивившую Герхарда. Фон Штрехер не был купцом, но знал толк в дорогих товарах, насколько это положено рыцарю, который должен уметь оценить доставшуюся ему добычу. При этом, благодаря ментальной магии, он знал, что мастер Штольц не собирался облагодетельствовать его, и будет рад заплатить столько, сколько предложил Герхарду. Цена была очень хорошей, но купец мог получить от этой сделки гораздо больше. Поэтому Герхард с удовольствием согласился на предложенные условия. Честность мастера Штольца он ценил куда больше, чем дополнительную выгоду, которая, по сути, была ему не нужна, учитывая возможности доступной ему магии. Не зная этих подробностей, купец, тем не менее, понял, что именно двигало Герхардом, и был очень рад этому.
Он уже собрался открыть вместительный сейф, вмурованный в стену кабинета за сдвижной дубовой панелью, но Герхард остановил его. Он прекрасно понимал, сколько будет весить золото и серебро, которое должен выплатить ему мастер Штольц, как и то, что возить с собой подобную тяжесть нельзя. Место в седельных сумах было необходимо ему, прежде всего, для фуража, позволяющего не останавливаться лишний раз в деревнях и трактирах, что Герхард считал бессмысленным за отсутствием естественных потребностей.
Подобная проблема возникала не только у него. Богатые купцы, дворяне и феодалы давно решили ее для собственного удобства. Золото можно было сдать в Королевский Банк, а затем получить, предъявив права на него. При этом все заинтересованные стороны тщательно следили за честностью работы банка (отличии от тех, что принадлежали богатым купцам, купеческим гильдиям, или отдельным ростовщикам), опять же, в своих интересах. Герхард попросил мастера Штольца положить деньги в Королевский Банк на его имя, и купец прекрасно понял его, одобрив такое решение. Герхард с удовольствием отдал бы все деньги ему, в обмен на небольшой, но вполне выгодный процент от торговли – но не хотел становиться кредитором, предпочтя сохранить прежние отношения с купцом.
После заключения сделки, мастер Штольц предложил Герхарду выпить кофе и поговорить, и он не стал отказываться от предложения, выдающего не только доверие, но и уважение купца. Он прекрасно понимал, что ему нужно узнать хоть что-то о приобретенном товаре и о том, что произошло с самим Герхардом с тех пор, как они виделись в последний раз. После этого старшая дочь купца принесла большой серебряный поднос очень искусной работы, с фыркающим кофейником и небольшим кофейным сервизом из тончайшего, очень дорого фарфора. Однако внимание Герхарда, в первую очередь, привлекли вместительные вазочки с великолепными пирожными, которые Герхарду сразу захотелось съесть до последней крошки, хотя он не испытывал, и не мог испытывать голод. Когда Грета расставила все это на обширном письменном столе, и, сделав изящный книксен (адресованный то ли Герхарду, то ли отцу), вышла из кабинета в коридор, мастер Штольц вновь запер дверь на ключ, и лишь затем уселся в свое рабочее кресло, налив кофе себе и своему гостю.
После этого Герхард, прихлебывая горячий, сладкий и ароматный напиток, рассказал купцу все о расправе над бандой разбойников. Предложив мастеру Штольцу стать его поручителем и, с его же помощью, оформить бумаги, передав ему свое право на захваченное добро. С тем, чтобы он мог вывезти и продать его, по мере возможности вкладывая деньги, причитающиеся Герхарду, на его счет в Королевском Банке. Благодаря ментальной магии, он знал, что купец растерялся. Но внешне мастер Штольц ничем не показал этого. Он повел себя так, словно ему не раз делали такие предложения, и не стал раздумывать слишком долго, решив рискнуть ради вполне законной выгоды. При этом решив собрать достаточно крупный обоз и вывести все за один раз, чтобы не рисковать добром, которое уже считал своим, и прикидывал, как распорядиться им наилучшим образом. Он опасался только одного, что обоз с товаром разграбит другая шайка разбойников. Поэтому Герхард предложил ему сопровождать обоз, на случай такого нападения. После этого купец успокоился окончательно, ведь Герхард уже уничтожил в одиночку большую шайку разбойников. В том, что это действительно так, мастер Штольц не сомневался, после того, как увидел трофеи Герхарда и выслушал его рассказ о расправе над разбойниками. Но принимать безоговорочно условия выплаты, предложенные Герхардом, он не хотел. Купец не любил долговые обязательства не меньше, чем сам Герхард. Сошлись на том, что мастер Штольц выкупит у Герхарда все, что сможет, опять же, не занимая деньги у кого-либо, и только после этого будет постепенно выплачивать деньги, распродавая остальные его трофеи – долг странствующему рыцарю, не раз доказавшим свою честность был куда выгоднее любых других долговых обязательств. Купец был достаточно богат, и надеялся просто выкупить все, что успели награбить разбойники. Впрочем, Герхард надеялся на это даже больше. Уж очень он не любил долги – свои и чужие.
Дальше разговор пошел о том, как снаряжать обоз, сколько понадобиться телег, лошадей и фуража, и, главное, как охранять все это, особенно на обратном пути. По всему выходило, что он будет невелик, и защитить его будет куда проще, чем купеческий караван. Но справиться с этим в одиночку, не применяя магию, Герхард не мог, поэтому он предложил нанят небольшой пеший отряд наемников. Которые будут защищать телеги, дав ему время перебить нападавших. Оплата наемникам за охрану каравана выплачивалась после того, как они выполнят свою задачу и, прежде всего, зависела от ран, порчи снаряжения, потери лошадей, принадлежащих наемникам, и другого ущерба, понесенного при защите купеческого добра. Герхард отлично знал, как происходит выплата наградных. Ему не раз приходилось участвовать в охране караванов, если командир отряда наемников не был рыцарем. Этому искусству в отцовском замке тоже учили на совесть. Барон фон Штрехер знал, чем зарабатывают рыцари-бродяги, не желающие пятнать свое имя разбоем и грабежом (или идти под руку слабого сюзерена на условиях, недостойных рыцарской чести), и не хотел ударить в грязь лицом перед купцами, снаряжающими караваны, и наемниками, которые их охраняют.
Формально, даже самый опытный и умелый наемник не ровня рыцарю – будь он хоть беспомощным увальнем, не умеющим держать в руках меч. Но в роду баронов фон Штрехер воинское мастерство и выучку ценили гораздо выше титулов и никогда не забывали о том, что основатель рода был ландскнехтом, а до того – удачливым наемником, получившим опыт и мастерство в бою, а не на тренировочной площадке в стенах родового замка. Собираясь принять командование охраной каравана, Герхард всегда затевал разговор с командиром наемников, выясняя его умение командовать отрядом со своим собственным, а затем бросал наемнику вызов, чтобы проверить воинское мастерство. Если то и другое вместе было выше, чем у него, он подчинялся приказам более опытного воина, лишь формально возглавляя охрану каравана. Поэтому он хорошо знал, что наемники не полезут на рожон, предпочитая избежать ран, снаряжения и оружия. И будут именно обороняться, имея такую возможность.
По той же причине он не хотел нанимать конных латников. Это значительно дороже. Латной брони на лошадях нет: на нее имеют право только рыцари, они же имеют лошадей, способных нести такую тяжесть – при этом в обороне толку от них не много. Герхард собирался нанять пеших воинов, вооруженных и снаряженных так же, как ландскнехты на службе феодалов. Он не раз убеждался в мастерстве этих крепких, спокойных, немногословных рубак и гордился те, что основатель его рода был одним из них. При этом, скорость передвижения пеших воинов – уступающая походной скорости отряда умелых всадников на крепких, выносливых лошадях – не имела особого значения. До места разбойничьей стоянки они поедут на телегах, которые будут пусты, а с гружеными телегами лошади будут идти шагом, подгонят их не имеет смысла, поэтому именно пешим воинам будет легче всего защищать обоз. Для разведки и уничтожения засад хватит самого Герхарда, учитывая доступные магические возможности. Явно демонстрировать их нельзя, но и пренебрегать ими там, где результат можно списать на удачу, чутье, опыт и воинскую выучку, не имеет смысла.
Все это он кратко и просто изложил мастеру Штольц, не вдаваясь в ненужные подробности о магии и воинском искусстве. Купец выслушал его очень внимательно, затем начал задавать вопросы, и Герхард понял, что об охране караванов он знает больше его самого. В результате сошлись на том что наймом отряда для охраны каравана, или людей, чтобы создать временны – сводный отряд, займется Герхард, как и положено рыцарю, который должен возглавить наемников. А мастер Штольц обеспечит наилучшее отношение к Герхарду, упрощая ему работу. Репутация купца была безупречна. Ему доверяли на слово и очень церили его дружбу. Тем более, что друзьям он всегда помогал всем чем мог, но при этом всегда никогда не требовал благодарности и ответных услуг, и никогда не давал денег в долг, превращая друзей в должников. За его товар наемники бились до последнего и никто из них ни разу не пожалел об этом. Это приносило купцу куда больше прибыли, чем любые барыши, умение обмануть клиента, загнать в долги конкурентов, или недоплатить наемникам. Организацию обоза мастер Штольц, естественно, брал на себя. Тем более, что он был не велик и телег, и лошадей, которые имелись у купца, для этого хватало с избытком.
Когда разговор о делах был закончен, мастер Штольц все же решился спросить Герхарда, почему он выглядит лет на сорок, вместо прежних двадцати. В ответ Герхард рассказал, как отправился искать магический доспех и пещеру мертвого колдуна, и, в конце концов, нашел и то, и другое – в доказательство Герхард осторожно (чтобы не пугать домочадцев мастера Штольца) ударил кулаком в латной перчатке в нагрудник, украшенный сложным узором линий, и символами Искаженного Наречия – при этом он не стал уточнять, где и как закончились его поиски. Вместо этого он рассказал, как вошел в пещеру, нашел доспех и тело мертвого колдуна, и, попытавшись одеть доспех на себя, нарвался на оставленное колдуном проклятие, прятавшееся в его останках.
При этом, тело колдуна окончательно превратилось в прах, а магия, охранявшая доспех и пещеру состарила тело Герхарда. Будь он старше, он стал бы немощным стариком, но молодость спасла его – он превратился в зрелого сильного воина, получив ту силу, которую мог дать такой возраст опытному, многое повидавшему бойцу, всю жизнь прожившему в странствиях и схватках. Благодаря этому, да найденному в пещере великолепному бердышу, и конечно, прочности доспеха сделанного мертвым колдуном, он и смог в одиночку перебить большую шайку разбойников. В доказательство он продемонстрировал купцу бердыш (изрядно удивив его тем, что войдя в дом со столь громоздким оружием, и даже сидя в кресле, скрывал его под плащом) и рассказал, что бердыш – фамильное оружие рода фон Штрехер, которым любой его потомок обязан владеть в совершенстве. Скрывать это Герхард не видел смысла, тем более, что это позволяло окончательно списать победу над шайкой разбойников на его воинское мастерство, отличный доспех, оружие, и силу, которой наделило его тело проклятие мертвого колдуна.
Видя лицо Герхарда, купец не усомнился даже в этом последнем утверждении и поверил ему безоговорочно, чего и добивался фон Штрехер. После этого он попросил мастера Штольца не упоминать о том, как изменился Герхард. Это было тем более важно, что купец был одним из немногих, вне стен родового замка, кто успел запомнить Герхарда достаточно хорошо, чтобы понять, что он разом постарел на двадцать лет. Мастер Штольц понял его, и обещал молчать. Герхард поверил ему, зная честность купца и, прежде всего то, что ему очень невыгодно, чтобы Герхарда объявили проклятым. Такое уже бывало, и для жертв мнимых проклятий всегда заканчивалось травлей и скорой смертью: от рук церковников (не владеющих и каплей магии), или рыцарей, желающих бороться со злом.
За разговорами весь кофе был выпит – причем пил его в основном Герхард, за одно употребивший все предложенные к нему сладости. Он честно признался купцу, что в жизни не пробовал ничего подобного, и тот лишь понимающе улыбнулся, охотно прощая сорокалетнему на вид рыцарю искреннюю детскую страсть к сладостям. Видя аппетит собеседника, он никак не мог предположить, что видит перед собой одержимое призраком умертвие, лишенное естественных потребностей. Когда Грета убрала поднос с пустыми чашками и вазочками, мастер Штольц заторопился в банк, желая поскорее выполнить свою договоренность с Герхардом. При этом он весело подмигнул ему, словно обещая сюрприз ребенку.
Герхард, чувствующий себя неловко после жадного уничтожения сладостей и великолепного кофе (который живому человеку, в таком количестве, точно не пошел бы на пользу), только поправил висящий за спиной бердыш, надежно укрытый плащом. И, сделав вид, что не заметил улыбки купца пошел к лестнице на первый этаж, ближе к двери во двор – решив брать пример с мастера Штольца и поскорее заняться тем, что собирался сделать. Заводных лошадей он тоже продал купцу, и они уже стояли в стойлах просторной конюшни, рассчитанной на снаряжение небольшого каравана с товаром, но его конь по-прежнему стоял у коновязи. Герхард не стал снимать с него броню, седло и поклажу, рассчитывая вскоре уехать от купца (и зная, что его конь может долго выдерживать такой груз). Теперь это изрядно сэкономило ему время. Он лишь стребовал с конюха мастера Штольца дорожные припасы для своего коня и до отказа набил седельные сумки (пользуясь тем, что ему пища была не нужна) – следуя въевшейся привычке всегда быть готовым к чему угодно. Затем, ведя коня в поводу, подошел к воротам и приоткрыл тяжелую воротину, не дожидаясь, когда это сделает слуга купца. Легко поднявшись в седло, Герхард повесил на левую руку щит и выехал на шумную городскую улицу, привычно придерживая коленом упертое в стремя древко копья. Рыцарь в доспехах должен ехать верхом, поэтому у Герхарда не было выбора, но даже если бы он и был, это ничего не меняло. В городской толчее преимущество в любом случае на стороне всадника, он, по крайней мере, может распугать и растолкать конем встречных, освобождая себе дорогу.
В городской гильдии наемников, представляющей собой небольшую крепость с башнями, и зубцами на крыше – и небольшим внутренним двором – стоящую на отдельной квадратной площади, Герхард столкнулся со знакомым командиром наемничьего отряда и очень обрадовался этой встрече. Отряд рубаки Густава был невелик, но состоял из отборных, опытных бойцов, причем вооружены они были как ландскнехты, что и требовалось в данный момент Герхарду. Густав его не узнал, но сразу оценил новое лицо Герхарда, его доспех и, прежде всего, висящий за спиной бердыш, который Герхард специально перевесил поверх плаща. В результате опытный, битый жизнью наемник пришел к выводу, что имеет дело с равным, или с тем, кто сильнее его самого. Поэтому, когда Герхард предложил обсудить найм его отряда для сопровождения купеческого обоза, он отнесся к этому с должным вниманием. Имя мастера Штольца убедило его окончательно. Несмотря на то, что заказ был разовым и кратковременным, командир наемников знал, что он выгоднее многих других.
Это сэкономило Герхарду силы и время, и он с удовольствием остался в таверне, занимающей почти весь первый этаж здания гильдии наемников, пьянствовать с ландскнехтами Густава. Отправив мальчишку посыльного к мастеру Штольцу с запиской, где сообщал, что завтра утром отряд для охраны обоза будет ждать его в таверне у северных ворот города. В отличие от многих других, барон фон Штрехен признавал грамоту, и другие умения, не обязательные для рыцаря согласно рыцарскому кодексу королевства. Герхард умел не только читать и писать, но и считать не хуже опытного купца, читать сухопутные и морские карты, и делать геометрические расчеты. За два года бродячей жизни, это выручало его куда чаще, чем он ожидал, покидая родительский замок. Знания, полученные из памяти сайдеаров, дали ему неизмеримо больше, но это не имело значения. Пока, Герхард продолжал жить реалиями родного мира, и знания, преподанные седым, сухопарым книжником, живущем в отцовском замке, были значительно ценнее.
Вечер он провел в компании подвыпивших, горластых рубак в грубых кожаных доспехах и железных кирасах (даже шлемы лежали на добросовестно выскобленной столешнице неподъемного стола из толстых дубовых плах). Наемники не слишком любили расставаться с доспехами и оружием даже там, где это было возможно. Поэтому в их компании Герхард, чьим телом стал его великолепный доспех, чувствовал себя лучше, чем где-либо еще. Он искренне радовался возможности жрать без всякого воздержания подгоревшее жаренное мясо, и пить пиво, которое в таверне наемничьей гильдии всегда было куда лучше, чем еда. Тем более, что ни пиво, ни обильная пища совершенно не туманили разум. Он с удовольствием горланил хорошо знакомые солдатские песни вместе с ландскнехтами Густава, пользуясь тем, что может не жалеть голосовые связки умертвия (повредить их было очень сложно, даже если не учитывать возможности регенерации) – смеялся над солеными шутками и хорошо знакомыми похабными байкам, словно слышал их в первый раз.
На ночь Герхард снял комнату на втором этаже здания гильдии наемников, где селились те, кто ждал найма, или наоборот отдыхал после очередного похода с купеческим караваном, или драки на стороне кого-то из феодалов, если тому не хватало своих людей, чтобы напасть на соседа, или защитить свои владения. Комната была довольно тесной, рассчитанной на одного постояльца. Окованный железом сундук с хорошим замком, шкаф для одежды и воинского снаряжения, стойка для оружия, да ширма, за которой находился вместительный ночной горшок, кувшин с водой и бадья для умывания – занимали почти все свободное место. Но кровать была не менее капитальной чем дубовые столы в таверне. Матрас, набитый сеном (которое слуги регулярно меняли, опасаясь получить по голове кулаком в латной, или кольчужной перчатке), был достаточно толстым, а грубое шерстяное одеяло вполне годилось для ночной прохлады. Но главное, кровать была широкой, насколько это было возможно, и имела две подушки (пять же, набитые сеном) – наемники редко пренебрегали женской лаской и владельцы таверны в здании гильдии с удовольствием пользовались этим, получая дополнительную прибыль, которая была куда больше того, что платили за комнаты, выпивку и еду. При этом они же тщательно следили, чтобы девицы в таверне были чистыми: крепкими, достаточно привлекательными и, прежде всего здоровыми. Подцепив срамную болезнь, озверевший наемник вполне мог убить и девицу, и владельца таверны, и при этом был в своем праве – избавиться от подобной дряни, в родном мире Герхарда, было чрезвычайно сложно, поэтому виновных, в лучшем случае, просто убивали.
Герхарду подобные неприятности, с недавних пор не угрожали, как и опасность обрюхатить девицу, отравлявшая жизнь многим наемникам, совершенно не стремившихся к семейной жизни и связанным с нею сложностям. В добавок, во время пьянки в таверне, ему попалась на глаза знакомая девица, которую звали Генриетта: высокая, статная, белокожая, и крепкая как упряжная кобыла. Герхарду она очень нравилась. Пожалуй, именно сходством с лошадью, которое усиливали большие, крепкие белые зубы, и широкая улыбка, позволяющая их увидеть. Выбравшись из за стола с окончательно осоловевшими наемниками, Герхард подошел к Генриетте, вытирающей тряпицей другой стол, и аккуратно шлепнул ее раскрытой латной перчаткой по крепкому широкому заду. А когда она обернулась, оставив тряпку лежать на столе, без лишних слов подхватил на руки, радуясь своей силе, позволяющей не чувствовать вес тяжелого, по человеческим меркам тела.
Генриетта сразу прильнула к нему, обняв руками за шею, и ни сколько не смущаясь прикосновения к телу, через достаточно тонкую ткань рубашки, гладкого, холодного металла кирасы – ей было не привыкать. В то же время, чуткость магического металла позволила Герхарду чувствовать ее теплую, упругую грудь, с крупными сосками, которые уже затвердели от возбуждения. Даже зная, что это не так, он опасался, что тело умертвия не среагирует должным образом. Обычного человеческого возбуждения и, прежде всего, потребности в женской ласке, он действительно не почувствовал, но, как и в случае с пищей, хватило мысленного посыла, чтобы добиться необходимого результата. Соответствующая часть тела умертвия напряглась, и тут же расслабилась потому, что ее возбуждение не было нужно Герхарду прямо сейчас. При этом Герхард почувствовал именно то, что должен был чувствовать, держа на руках весьма соблазнительную девицу и предвкушая ее ласки. Но это ощущение, не было тем, которое он испытывал, когда общался с Генриеттой прошлый раз. Оно было гораздо более сильным, чем лихорадочное возбуждение двадцатилетнего юнца (не дающее толком насладиться происходящим) и обещало куда более долгое и полноценное удовольствие. Сравнивая эти ощущения, Герхард пришел к выводу, что именно так должно реагировать здоровое сильное тело зрелого сорокалетнего мужчины.
Взбежав по ступеням основательной дубовой лестницы (рассчитанный на вес могучих наемников, увешанных броней и оружием), Герхард, уже не спеша, прошел по коридору, довольно ярко освещенному масляными лампами. У двери снятой на ночь комнаты, он поставил на пол хихикнувшую Генриетту, извлек из поясного кошеля затейливый железный ключ и отпер весьма непростой замок, врезанный в толстые дубовые доски двери, вдобавок, обитые железом – в расчете на удары пьяных наемников, желающих кого-то разбудить, или вовсе вышибить дверь. Подавив, вызванное новыми возможностями и знаниями, желание создать в полутемной комнате Сферу Света, Герхард, пользуясь светом ламп из коридора, зажег такую же масляную лампу, предусмотрительно закрепленную на стене возле двери. Спрятав в поясной кошель кремень и кресало, Герхард, посторонился и – галантным жестом, отвесив куртуазный полупоклон, предложил Генриетте проследовать в комнату. Девица снова хихикнула и, покачивая бедрами, вошла в комнату, очень умело, красуясь в трепещущем свете масляной лампы. При этом Герхард пришел к нескольким очень интересным выводам. Возможности ментальной магии лишь подтвердили их.
Генриетта действительно боялась его куда больше грубых, сильных и опасных (особенно в подпитии) наемников, с которыми привыкла иметь дело. Она воспринимала его так, как те же наемники, в таверне внизу: которые считали его сильнее, опаснее и опытнее себя – хотя последнее было неверно. Но результат был совершенно иным. Герхард привлекал Генриетту как очень сильный и опасный самец, способный отбить ее у любого другого. Она заранее признала за ним право обладать ею, и Герхард мог творить с ней все, что угодно. Доставляя только удовольствие, если держаться в разумных пределах. Осознав это, Герхард еще больше порадовался ментальным возможностям магического доспеха: Генриетта готова была стерпеть многое, что на его взгляд терпеть не стоило совершенно – демонстрируя даже не удовольствие, а наслаждение. Без помощи ментальной магии разобраться в ее истинных чувствах было бы крайне сложно, но эта часть магии, как и все остальное, уже стала неотъемлемой частью того, чем он стал, так что думать об этом не имело никакого смысла.
Вместо этого Герхард закрыл дверь и, вернув ключ в поясной кошель, снял свой рыцарский пояс и повесил его на один из основательных железных крючьев, вбитых в стену. На втором обосновался его плащ. После этого Герхард начал сосредоточенно снимать доспех, начав с навесных элементов обычной латной брони. Все это он сложил во вместительный шкаф, предназначенный не столько для одежды, сколько для разного рода доспехов и воинского снаряжения. С таким расчетом, чтобы, в крайнем случае, можно было прервать связь с телом умертвия и, соединив части пустого доспеха, ворваться в комнату из шкафа, в полной мере используя эффект неожиданности. Шкаф, как и сундук, был крайне основательным: сделанный из толстых дубовых плах, окованных железными полосами на массивных заклепках-штырях, он был, вдобавок, надежно прикреплен к полу – ключи от шкафа и сундука выдавались постояльцу вместе с ключом от двери. Но физическая сила доспеха, движимого силой заключенного в нем призрака, позволяла одним движением (словно стряхивая тесную одежду) превратить шкаф в облако обломков дерева и острых щепок, разлетающихся во все стороны, чтобы еще больше ошеломить и деморализовать противника. На случай такой внезапной атаки, Герхард поставил бердыш в угол шкафа, а не в стойку для оружия, стоящую рядом с кроватью.
Генриетта явно знала толк в воинском снаряжении, и удивилась тому, что, сняв доспех, Герхард остался обнаженным – ни поддоспешника, ни кожаной воинской одежды, ни, хотя бы тонких обтягивающих штанов и свободной рубашки, предназначенных для одевания под доспех, на нем не было. Но ее удивление было недолгим. Обнаженное тело Герхарда изгнало из прелестной белокурой головки все прочие образы и мысли. Взглянув на себя ее глазами, с помощью ментальной магии, он пришел к выводу, что распутная девица имела для этого все основания. Повернувшись определенным образом в трепещущем свете масляной лампы, Герхард с наслаждением потянулся. Давая Генриетте как можно лучше рассмотреть себя, он наслаждался охватившим ее желанием и предвкушением предстоящей ночи.
Его чувства, и реакция одержимого призраком тела умертвия, были не менее сильными, но призраку, заключенному в магический доспех они не туманили разум. Призрак не способен что-либо чувствовать. Все чувства принадлежали разуму Герхарда – части души, превращенной в призрак магией доспеха-артефакта. Но молодому рыцарю было глубоко плевать на эти подробности, интересные разве что магам, столь же фанатично преданным своему искусству, как создатель доспеха, убитый магией своего творения. Герхард по-прежнему чувствовал себя двадцатилетним юношей и искренне радовался сильному, совершенному телу взрослого мужчины в самом расцвете сил: каким (в смысле плотских наслаждений) было тело умертвия, созданного магией доспеха.
Чувствуя предельное нетерпение Генриетты, он начал быстро раздевать ее, при этом, лаская и целуя тело так, как ей хотелось больше всего. Ее тело было великолепно, во всяком случае, на взгляд Герхарда: не слишком мускулистое, оно было крепким, но при этом упругим и мягким, хотя Генриетту никто не назвал бы толстушкой. Ее кожа была молочно-белой, оттеняя большие синие глаза и чувственный, но аккуратный рот с великолепного цвета губами, не требующими искусственного цвета помады. Генриетта вообще не пользовалась какой-либо косметикой. Ее красивые полные щеки и так были румяными, а длинные густые ресницы – черными, словно их умело накрасили самой лучшей тушью, которую умеют делать только мастера из таинственных, в родном королевстве Герхарда, стран далеко на востоке. Но ценнее и лучше всего был запах здорового сильного и чистого женского тела. И зовущий запах возбужденной до предела самки.
Первое их соитие никто не назвал бы любовью. Это было животное совокупление, полное страсти, которую редко испытывают люди, но ни Генриетта, ни сам Герхард, в тот момент не хотели ничего иного. Для того, чтобы удовлетворить это чувство, охватившее их обоих, ему пришлось трижды овладеть своей любовницей. Только после этого Герхард смог мысленно порадоваться тому, что тело умертвия не знало ни усталости, ни истощения мужской силы. Повинуясь желанию разума, его жеребцовая плоть вновь и вновь приходила в состояние максимального возбуждения. Для Генриетты это ничем не отличалось от проявления подлинной страсти, и она была счастлива, что может удовлетворить столь сильного самца, избравшего именно ее. При этом, отсутствие семени, которое не могло произвести тело умертвия, снимало с Герхарда всякую возможную ответственность в будущем, которой, обычно, грозило столь активное совокупление. А отсутствие пота позволяло сохранить тело сухим и лишенным собственного запаха возбужденного самца, и Герхарду это очень нравилось – такой запах всегда действовал ему на нервы, даже если исходил от него самого. Он мог бы возбуждать Генриетту, но и она, и Герхард были возбуждены настолько, что это не имело значения.
В то же время, ни что не мешало Герхарду наслаждаться запахом ее тела. При этом он вновь убедился в совершенстве обоняния, которым обладало тело умертвия, созданного магией доспеха-артефакта. Лишь удовлетворив животную страсть друг друга, они смогли перейти к ласкам, приводящим к новым соитиям: медленным, нежном, доставляющим всякий раз иное чувственное наслаждение. Постепенно Герхард убедился, что Генриетта удивительно искусна в постельных утехах (чего трудно ожидать от молодой девицы из таверны гильдии наемников) и при этом вынослива, как ломовая лошадь. Даже выносливость тела умертвия утомила ее лишь под утро, и она заснула в объятиях Герхарда, который был совершенно счастлив. Прежде всего, потому, что окончательно убедился – превратившись в призрак, заключенный в магический доспех, он не потерял ничего, что было доступно человеку. Создатель артефакта очень хорошо позаботился об этом, приложив все свои знания и умение фанатика магического искусства. Он очень боялся, что, обретя его полноту, будет тосковать по простым телесным радостям, недоступным призраку, или нежити, подобной умертвиям – поэтому превзошел самого себя, вложив в решение этой, последней, задачи весь свой талант артефактора и адепта Классической Магии.
Утром Герхард осторожно выбрался из объятий уснувшей любовницы, затем облачился в доспех. Стараясь не разбудить Генриетту, он очень осторожно открыл шкаф, ухитрившись не лязгнуть замком, и поддерживая тяжелую скрипучую дверцу. После этого ему понадобилось все его мастерство рыцаря, полученное в отцовском замке, ловкость и подвижность тела умертвия, чтобы надеть магический доспех, а затем дополнительные части латной брони, не разбудив спящую девушку. Его наставник был бы очень доволен, ведь рыцарей специально учат надевать доспех без лишнего шума, чтобы не привлечь внимание возможного противника.
Повесив за спину бердыш, накинув плащ и привычно застегнув на себе рыцарский пояс, Герхард вышел из комнаты, осторожно притворив за собой дверь. Спустившись в таверну, он расплатился с хозяином, возвышавшимся за стойкой могучей кряжистой фигурой, немало накинув сверху и при этом пообещав вернуться и лично набить ему морду не снимая латных перчаток, если Генриетту кто ни будь разбудит, не накормит как полагается, или заставит работать раньше завтрашнего вечера. Хозяин таверны – удачливый наемник, сумевший дожить до преклонного возраста, скопив достаточно денег, чтобы выкупить таверну в здании гильдии у ее прежнего владельца, пожелавшего уйти на покой – обещал исполнить все в точности. И Герхард знал, что он так и сделает. Бывалый наемник хорошо знал тех, кем считал Герхарда: странствующих рыцарей, так и не сумевших (или не желающих) получить свой феод, у которых давно не осталось надежды и желаний, зато были закаленное в боях тело, с возрастом ставшее лишь крепче, воинское мастерство и опыт бесчисленных схваток. Он знал, что перечить такому не стоит. Особенно, если он закован в великолепный доспех, покрытый узорами и рунами, а за спиной, под плащом, спрятан такой же бердыш, выдающий скорее ландскнехта, который, в любом реальном бою куда опаснее благородного воина.
Когда Герхард выбрался из уютной постели, согретой телом спящей в его объятиях девушки, летнее солнце уже заливало дневным светом тесную комнату через узкое окно-бойницу в толстой каменной стене, но час был еще ранний. Тем не менее, наемники Густава уже сидели в таверне, снова заняв один из столов, и активно похмелялись квасом и капустным рассолом, закусывая то и другое ржаным хлебом и холодным копченым мясом. При этом ни один не притронулся к выпивке, чтобы унять боль в гудящей голове. Бывалые вояки знали установленный порядок и, несмотря на вчерашнее обжорство и возлияния, в которых поучаствовал Герхард, были готовы не только подняться по его в седло, но и вступить в сражение хоть сейчас, случись обнаружиться врагу в зале гильдийной таверны. Герхард не стал изображать похмелье, и только махнул наемникам, поступившим под его начало, подавая понятный любому воину сигнал «за мной».
Таверну они покинули через дверь, ведущую на задний двор небольшого квадратного двора в центре здания-крепости. По периметру располагались конюшни. При этом, несмотря на тесноту, здесь же имелись мастерские для починки сбруи и воинского снаряжения – включая небольшую кузницу. Они располагались за конюшнями, в самом здании гильдии и, частично, под ним, среди обширных складов с припасами, рассчитанных на долгую осаду (которые всегда были заполнены, а то, что могло испортиться, регулярно меняли, распродавая по мере необходимости). В тех же подвалах имелся глубокий колодец с чистой водой, который нельзя было отравить из вне, так что взять здание гильдии наемников штурмом было по сложнее иной крепости. Теоретически могло случиться так, что, в момент нападения, постояльцев в здании будет немного. Но даже в этом случае, взять его будет непросто. Случайных людей здесь не было. Вся обслуга, исключая девок в таверне – либо бывшие наемники, либо наоборот молодежь, которую учат военному делу, прежде чем отправить с одним из наемничьих отрядов. Чаще всего, это дети и внуки бывалых наемников, которые в пять лет опаснее, чем иной графский наследник в тридцать. К тому же, в таверне и гостинице гильдии очень редко бывало малолюдно.
Обихаживая, а затем седлая и снаряжая, своего боевого коня, которого вчера устроил в одной из конюшен, прежде чем войти в таверну в здании гильдии (вернувшись для этого к двери, выходящей на площадь), Герхард не спешил, не взирая на то, что поднял свой отряд из-за стола в таверне. По традиции, командир выходит во внутренний двор вместе с отрядом через заднюю дверь таверны. Если отряд конный, то они вместе седлают и снаряжают в поход коней. Пеший отряд тоже снаряжается вместе. Если пешим отрядом командует рыцарь, он имеет право, и обязан, со всем тщанием подготовить к походу своего боевого коня, пока пешие наемники готовят снаряжение и собирают припасы в дорожные мешки.
Когда Герхард вывел во двор закованного в броню коня, с набитыми седельными сумками, прикрепленными сумками, прикрепленными к высокому рыцарскому седлу, наемники Густава, без спешки, но очень быстро построились в шеренгу. Когда Герхард поднялся в седло и повесил на руку щит, привычно придерживая коленом древко рыцарского копья, они дружно грохнули кулаками в железные кирасы. Наемники не были ландскнехтами. Они лишь временно подчинялись Герхарду, поэтому не салютовали ему оружием – бердыши висели у них за спиной, вместе с походными мешками. Но они были обязаны приветствовать его как рыцаря, которому будут подчиняться. Соблюдая рыцарское достоинство, он лишь молча махнул рукой, пустив коня шагом, с удовольствием захлопнув забрало, возвращая себе взгляд магического доспеха, пронзающий любые препятствия. Находясь во главе отряда, Герхард имел право сделать это даже в городе, подчеркивая, что выступил в поход и в любой момент готов к бою.
Ворота, закрывающие проход во двор здания-крепости, днем были распахнуты настежь, а зубья поднятой катаракты лишь обозначали себя стальными остриями, но Герхард знал, что в стенах стрельчатого прохода, способного пропустить не больше одного всадника с поклажей у седла и пары заводных лошадей, скрыта хитрая система противовесов. В отличие от городских ворот, наружные и внутренние ворота здания гильдии наемников могли захлопнуться в мгновение ока, оставляя между собой каменный проход с бойницами в потолке, а могучая дверь, ведущая в таверну на первом этаже здания, вовсе никогда не оставалась открытой.
Миновав каменную площадь, окружающую здание гильдии, Герхард направил коня по достаточно узкой улице, ведущей в путаницу таких же, которые, тем не менее, приводили к самой широкой – центральной, соединяющей ворота города, оседлавшего торговый тракт. Пешие наемники выстроились у него за спиной в короткую шеренгу по двое, сразу получив преимущество в городской толчее. Сунуться навстречу рыцарю во главе отряда, да еще опустившему забрало, показывая готовность к бою, мог только самоубийца. Невзирая на тесноту сжатой высокими каменными домами улицы, Герхарду уже не приходилось расталкивать встречных закованной в сталь грудью боевого коня, а наемники Густава с удовольствием маршировали следом, звонко печатая шаг по каменной мостовой подкованными подошвами крепких кожаных сапог, повидавших очень много дорог и драк.
У северных ворот Герхард со своим отрядом оказался значительно раньше, чем обоз мастера Штольца, в чем был уверен с самого начала. Купеческий обоз, особенно небольшой, не имеет в городской толчее таких преимуществ, как отряд наемников, возглавляемый рыцарем. Поэтому у тракта рядом с городскими воротами была выстроена таверна где охрана могла подождать обоз, или караван, который должна охранять. Могучее приземистое здание из тесаного камня было, скорее всего, даже старше городских стен. Привязал коня к коновязи у входа в таверну, Герхард оставил одного из наемников на посту у двери, а сам, вместе с остальными вошел внутрь. При этом поклажу он спокойно оставил у седла. Его боевой конь был приучен часами стоять под седлом и броней, а седельные сумы были набиты в основном фуражом, не представляющим особой ценности. Теоретически злоумышленник мог украсть меч, щит, или рыцарское копье, но даже без охраны стоящего на посту наемника, эта затея была смертельно опасна. Могучий рыцарский конь был приучен сражаться вместе с всадником и незнакомого человека мог не только лягнуть, или ударить передними ногами, оставив страшную рану, от которой незадачливый вор, скорее всего, умрет весьма нехорошей смертью.
В таверне рубаки Густава заняли один из столов, за который первым уселся Герхард, как рыцарь, и командир отряда. Он же жестом подозвал служанку, заказав квасу и закуски на всех и сразу же расплатившись. Угощение появилось очень быстро. Хозяин таверны знал, что охрана караванов не засиживается у него подолгу и очень не любит ждать того, что можно было бы съесть и выпить за имеющееся время. На сей раз, Герхард с удовольствием присоединился к бойцам своего отряда, закусывая отличный сладкий квас нехитрой снедью, но при этом поглядывал на входную дверь, не доверяя магическому восприятию, обретенному совсем недавно. Наемники тоже не расслаблялись, как и он сам, держа под рукой бердыши, шлемы и заплечные мешки. Поэтому, когда в таверну вошел мастер Штольц, никто из них не жалел об этом.
Купец явно был доволен собой больше, чем можно было бы ожидать в данный моменты, и Герхард сразу заподозрил, что это связано с тем сюрпризом, который он задумал вчера. Тогда Герхард не стал пользоваться ментальной магией, и теперь смотрел на него с искренним интересом. Когда купец подошел к занятому наемниками столу, молодой рыцарь (выглядящий зрелым рубакой – закаленным, опытным и очень опасным) поднялся ему навстречу одним текучим движением, на грани того, что доступно обычному человеческому телу, одновременно переступив через мощную дубовую лавку. При этом он с удовольствием отметил, что мастер Штольц восхищен, как и хозяин таверны, но ни тот ни другой не заметили в его заметили в его движениях ничего невозможного. Наемники Густава отнеслись к этому куда спокойнее, восприняв скорее как нечто естественное для столь умелого и опытного воина, каким выглядел Герхард.
С купцом он поздоровался достаточно холодно, сохраняя достоинство, но при этом был искренне рад его видеть, и купец почувствовал это. Ответив на приветствие, мастер Штольц, столь же искренне, смутился, что немного удивило Герхарда.
– Простите меня, сэр Герхард. Я не знал, что вы обучены грамоте. Получив Вашу записку, я понял свою оплошность, но уже сделал то, что собирался. Надеюсь, Вам, все же, понравиться мой подарок – купец извлек из поясного кошеля массивный серебряный перстень с надписью красивым геральдическим шрифтом, выполнено крупными буквами, занимающими всю ширину ободка.
– Это колесцовая печать Королевского Банка, рыцарям, не знающим грамоты она заменяет подпись.
Присмотревшись, Герхард понял, что витиеватые буквы на ободке кольца складываются в очень знакомую надпись. Он видел лишь ее часть, но уже не сомневался, что это его полное имя – Герхард фон Штрехер. Это его не удивило. Он знал, что многие рыцари, презирающие грамоту и прочие науки кроме воинского мастерства и искусства ведения войны, часто используют в качестве подписи оттиск герба на пряжке рыцарского пояса, но кольцо королевского банка было куда более изящным решением. Тем более, что обрамление надписи, скорее всего не повторялось и подделать такой оттиск очень сложно.
– Она великолепна мастер Штольц, – Герхард был искренне, по детски, рад подарку и купец это понял, хотя его собеседник говорил с холодной отрешенностью закаленного сорокалетнего рыцаря-бродяги, давно утратившего интерес к жизни, – Но, пожалуй, немного неудобна. Нанести чернила на кольцо, а затем прокатать его, не испортив надпись, сложно. При этом, банковские векселя не терпят подобных помарок.
– Вы правы, сэр Герхард, но эта задача давно решена. Это проще показать, чем объяснить.
Купец весело улыбнулся (пользуясь тем, что ему, сейчас, в отличие от Герхарда, не нужно было держать привычную маску прожженного дельца), надел серебряное кольцо на указательный палец, затем извлек из поясного кошеля плоскую металлическую коробочку и клочок бумаги, демонстрируя, что колесцовая печать нисколько ему не мешает. Положив бумагу и коробочку на стол, он осторожно открыл ее, щелкнув маленьким замком-защелкой. В коробочке обнаружилась мягкая ткань, пропитанная чернилами, и мастер Штольц, с видом фокусника, провел по ней надетым на палец серебряным кольцом: длины и ширины плоской чернильницы как раз хватило, чтобы сделать это. Затем он точно так же провел кольцом по бумаге, и на ней очень четко отпечатался весь рисунок колесцовой печати. Купец аккуратно протер кольцо чистой тряпицей и повернулся к Герхарду с очень довольным видом, на что имел полное право.
– Как видите, сэр Герхард, это достаточно просто.
– Не спорю, но мне хотелось бы знать, как достигается такой результат.
– О, это настоящий шедевр механики, сэр Герхард. Основа кольца стальная, к ней очень точно пригнано еще одно стальное кольцо, которое цепляется за первое пазами, сделанными по краям. Оба кольца очень тщательно полируются и легко скользят друг поверх друга. После изготовления основы, на внешнее, более массивное стальное кольцо наливается слой серебра. Края основы тщательно зачищаются, чтобы стальные кольца могли двигаться, а серебро покрывается гравировкой.
– У Королевского Банка великолепные ювелиры, если они сумели сделать это за вчерашний вечер и ночь.
– В каждом отделении банка есть такой умелец, и поверьте, он очень хорошо знает свое ремесло. Аристократы нетерпеливы и высокомерны, враждовать с ними очень опасно. Тем более, Королевский Банк зависит от их благосклонности. Такое кольцо можно сделать за два три часа. При этом подделать рисунок очень сложно даже умелому ювелиру, а тех, кто делает колесцовые печати, охраняет Королевский Банк. Случалось, что их убивали, но еще никому не удалось выкрасть такого умельца и заставить работать на себя. Хотя они держат собственные лавки, пользуясь надежной охраной и репутацией ювелиров Королевского Банка.
– С которым не рискнет связываться ни один злоумышленник, включая рыцарей и аристократов, поступившихся частью.
– По их заказам работали воры и убийцы гильдий, но из этого ничего не вышло. Легче выкрасть печать у ее владельца. Такое бывало не раз.
– Поверьте, мастер Штольц, у меня ее отобрать не удастся – губы Герхарда сами собой скривились в презрительной усмешке. Сейчас он в полной мере чувствовал превосходство призрака заключенного в доспех-артефакт дающий полный доступ к хэллаанскому искусству магии, и тело очень сильного умертвия над обычным человеком (тем более, что недостаток воинского опыта вполне компенсировало совершенное владение бердышом) – так что, видя его лицо, вздрогнул не только купец, но и опытные рубаки Густава, повидавшие очень многое.
– Тогда вы можете носить ее открыто. Так поступают многие аристократы и рыцари. Колесцовую печать можно получить, только положив в банк достаточно крупную сумму. Поэтому она служит явным символом благосостояния, которое не нужно демонстрировать иным способом.
Взглянув на руки самого мастера Штольца, Герхард убедился, что это действительно так. Из украшений он носил лишь перстень-печатку купца Королевской Купеческой Гильдии и колесцовую печать Королевского Банка, но если купеческий перстень Герхард узнал с первого взгляда, то колесцовую печать прежде принял за обычное украшение. При этом мастер Штольц действительно был одет очень добротно, но просто. Не зная, кого видишь перед собой, его можно было принять не за купца королевской гильдии, а за умелого и потом зажиточного мастера-ремесленника. В определенном смысле, это было действительно так, ведь торговля тоже ремесло, и мастер Штольц владел им в совершенстве. Избрав собственный путь в этом непростом искусстве, основанный на честности любых договоренностей и сделок, даже в ущерб возможной прибыли, он никогда не проигрывал на этом.
Взяв колесцовую печатать со стола, куда положил его мастер Штольц, Герхард задумчиво взвесил тяжелое кольцо на ладони, осторожно повертел в пальцах, разглядывая затейливый рисунок, и при этом, опасаясь повредить серебро сталью латной перчатки. Хотя она была более чуткой, чем рука живого человека, а движения доспеха, движимого силой заключенного в них призрака, были идеально точны – иногда движения помещенного в доспех тела умертвия могли им помешать, но, при менее филигранных движениях, лишь дополняли их своей силой и точностью. Создатель доспеха очень хорошо знал, насколько важна для мага точность движений, и сделал все возможное, чтобы в полной мере наделить ею свое лучшее творение.
Рассмотрев кольцо, Герхард надел его на указательный палец латной перчатки, убедившись, что оно сидит не хуже, чем на живой человеческой руке – очень надежно, при этом легко снимается. На палец обычной латной перчатки, не столь плотно сидящей на руке, как перчатка доспеха, ставшего телом Герхарда, одеть кольцо тоже можно. Это будет не столь удобно, но рыцари и, прежде всего, аристократы часто носят поверх доспеха украшения, имеющие особый смысл, подобно поясу рыцаря: перстни-печатки, геральдическую цепь на шее – символ достоинства владетеля феода, позволяющий видеть его звание и герб феодала так же, как пояс показывает рыцарское достоинство и родовой герб владельца. За два года жизни странствующего рыцаря, Герхард повидал немало подобных украшений, надетых поверх полированной стали доспехов, на первый взгляд, не сильно отличавшейся от магического сплава доспеха, поглотившего его душу. Теперь, вспоминая все это, он отметил, что большинство феодалов и богатых рыцарей открыто носили колесцовые печати Королевского Банка, не опасаясь потерять их, хотя это грозило куда большими неприятностями, чем потеря, или кража, например, геральдической цепи графа, или барона. Ее медальон служит печатью феодала и, теоретически, позволяет отдавать письменные распоряжения от его имени, но быстро нанести таким способом серьезный вред феоду, или разорить его владельца, очень сложно. Тем более, что на любых бумагах, помимо печати, нужна подпись, или, опять же, оттиск колесцовой печати. Имея такую печать и вексель Королевского Банка, напротив, можно быстро заполучить все, что вложил в банк их владелец. Магии в родном мире Герхарда не было (хотя природной магической энергии вполне хватало, чтобы пользоваться этим искусством, на ряду, с самой сложной техникой), как и других средств связи. А изобразить чванливого рыцаря, или аристократа не так уж сложно, для тех, кто решиться на подобное преступление, грозящее преступнику очень мучительной смертью в случае поимки.
Герхарда всегда удивляло, как можно носить очень дорогие украшения, или ту же геральдическую цепь, поверх доспеха. Ведь спрятать их под доспех, или снять, перед боем не всегда возможно, а в бою сохранить нечто подобное очень сложно. Аристократы редко ездили без отряда охраны, даже провинциальный барон, выбравшись из своих владений, брал с собой несколько конных ландскнехтов. Согласно рыцарскому кодексу королевства, и уложению Королевской Геральдической Палаты, наследник феодала может наследовать феод и звание аристократа, только получив звание рыцаря. Любой вельможа, прежде всего, рыцарь и только потом барон, маркиз, или граф. В бою он должен полагаться на свой меч, доспехи и мастерство воина. Но потомственные аристократы давно привыкли соревноваться в этом умении лишь на турнирах, во всех прочих случаях стараясь превзойти друг друга великолепием оружия, доспеха (а то и просто пышностью одежд), числом, вооружением и выучкой охраны, с которой пускались в путь. Они не хотели сражаться сами, тем более, что многие из них, не были умелыми воинами. В отличие от потомков провинциальных баронов, у которых не было почти ничего, кроме звания рыцаря и воинского мастерства, даже если в будущем они могли наследовать владения предков. Звание рыцарей, сыновья феодалов, как и сам Герхард, получали от своих отцов – это было вписано в рыцарский кодекс королевства. Различалась лишь выучка, которую они получали в стенах родового замка, и желание пользоваться воинским мастерством.
Даже младшие сыновья аристократов получали земли и замки в родовых владениях, становясь вассалами старших братьев. Многие считали недостойным сражаться с шайками разбойников на дорогах и лишь руководили боем, в окружении ландскнехтов и рыцарей – получивших лены в их владениях. Даже если аристократу бросал вызов рыцарь, с ним сражался один из его рыцарей-вассалов, выбранный своим господином. Лишь встретив равного, или достаточно родовитого странствующего рыцаря (вместо надела в родовых землях получившего немалую сумму на счету в Королевском Банке), аристократ мог вступить в бой. Но это не происходило мгновенно, противники готовились к бою и могли не опасаться за регалии и украшения, которые носили поверх доспеха.
Достаточно богатые, но не родовитые рыцари, напротив, всегда носили перстни, кольца, или цепь под латной броней, надевая их поверх поддоспешника. Основа обычной латной перчатки представляет собой перчатку из прочной (чаще всего, просто грубой) кожи, под которой вполне поместится перстень-печатка, или массивное кольцо. Именно это имел в виду мастер Штольц, когда говорил о скрытом, или открытом ношении колесцовой печати. Герхард, имей он такую возможность, носил бы печать на пальце под латной перчаткой – под ее надежной защитой, но, увы, этот способ был ему недоступен. Конструкция доспеха-артефакта была рассчитана лишь на ношение разного рода магических предметов, ценных именно своей магией. Любые кольца, амулеты, артефакты и прочие магические предметы, даже плотно сидящую и не слишком объемную одежду, можно было внедрить в плоть помещенного в доспех умертвия.
Его тело служило идеальной основой для этого, дающей дополнительную связь с магией доспеха, через удерживающие ее камни-тальдеары, вдавленные в плоть умертвия снаружи. Иного способа поместить что-либо внутрь магического доспеха просто не было. Он уже был заполнен обитающим внутри призраком, и то, что он был нематериален, в данном случае, ничего не меняло. Именно его сила связывала между собой артефакты, внедренные в плоть умертвия. Создавая единую систему, которой призрак, заключенный в доспехе мог управлять куда тоньше, чем живой маг, надевший на себя множество артефактов. Которые часто конфликтуют друг с другом, и примирить их между собой обычным способом очень сложно. Сила призрака могла служить подпиткой обычных артефактов, усиливая их до предела сохранности того, или иного магического предмета. Обычно сила артефакта при этом куда выше той, которую он проявляет в обычном состоянии, но результат зависит, прежде всего, от собственной силы призрака, заключенного в доспех. Магической энергии, которую удалось собрать Герхарду из астральных тел убитых разбойников, было уже достаточно, чтобы контролировать разнообразный набор сильных артефактов, и частично подпитывать их силой. Но для того, чтобы реализовать всю мощь этой магии доспеха, вложенной в него умершим магом, требовалось значительно больше жертв.
Вторая часть тех же возможностей доспеха позволяла надевать на него артефакты, которые нельзя внедрить в помещенное внутрь тело умертвия. Магия доспеха могла передавать надетым на него артефактам энергию заключенного в доспехе призрака, и позволяла ему управлять ими почти так же, как и внедренными в плоть умертвия, но уровень контроля и, прежде всего, эффективность магической подпитки при этом, все-таки, были хуже. При этом собственные свойства доспеха могли пассивно усилить дополнительные части зачарованной брони, надетые на него сверху, независимо от ее типа: от кожаной, клепаной, кольчужной разной толщины и плетения, до элементов латной брони – но усилить обычные детали брони так же, как это происходило с оружием, эта магия не могла. Все остальное, что было надето на доспех, как на человеческое тело, его пассивная магия защищала тем надежнее, чем сильнее становился заключенный в доспехе призрак.
Герхард мог не опасаться за свой плащ, или рыцарский пояс, пока они были надеты поверх доспеха, поглотившего его душу. Тем более, в своем родном мире, где, на данный момент, не было ни одного мага, кроме него самого, судя по информационному полю планеты, к которому дала ему доступ магия доспеха-артефакта. Бердыш, висящий у него за спиной, тоже находился под пассивной защитой доспеха, хотя не особо в ней нуждался. Значительно важнее было то, что та же магия защищала висящий на поясе кошель (заменяющий жителям его мира карманы на одежде), кошель с монетами и несколькими драгоценными камнями, которые Герхард решил пока оставить себе, а теперь еще и кольцо Королевского Банка – стоившее всего остального, что можно было у него отобрать. Ни повредить, ни украсть все это, не преодолев пассивную защиту доспеха, было невозможно. При этом действовала она совершенно незаметно, и понять, почему не был поврежден в бою некий предмет, надетый поверх доспеха, было так же сложно, как и определить, что представляет собой сам доспех, и кто на самом деле заключен внутри него. Тем более, что эти части магии артефакта, созданного мертвым колдуном, были во многом схожи.
Поэтому Герхард мог не опасаться вспышек, искр, появления радужных или полупрозрачных пологов, или чисто магических – невидимых в материальном мире, эффектов, сопровождающих срабатывание многих защитных артефактов даже от самой ничтожной угрозы. Поразмыслив, он решил последовать совету мастера Штольца и оставить колесцовую печать на пальце латной перчатки. Но не на указательном, как решил сделать в начале – это было бы слишком неудобно, а на среднем, как носил свое кольцо купец. После этого ему стало интересно, как пользоваться новой игрушкой. Естественно, Герхард не показывал этого, но самому себе он признался, что подарок купца, при всей его ценности, воспринимает именно так, чувствуя себя мальчишкой, которому, наконец, подарили стальной кинжал в крепких деревянных ножнах, сверху обтянутых кожей и разрешили носить его у пояса.
Мысленно улыбнувшись этому воспоминанию, Герхард попросил купца обучить его обращению с колесцовой печатью. Раскрывать точность движений, доступную магическому доспеху, движимому силой заключенного в нем призрака, было нельзя. А ловкости и точности движений опытного, закаленного воина, которым считали Герхарда, для этого было мало. Даже новое тело Герхарда не могло справиться с этой задачей, пока он не поймет ее разумом. Мастер Штольц собрался достать из поясного кошеля плоскую коробочку-чернильницу, но Герхард остановил его. Он извлек из поясного кошеля собственную походную чернильницу, не имеющую никаких украшения, но сделанную из очень хорошей, не подверженной ржавчине стали (тонкой, но при этом очень прочной) – и поставил чернильницу на стол, аккуратно открутив пробку на надежной, тугой резьбе. Затем Герхард добавил к чернильнице короткий стальной стержень с колпачком на резьбе, закрывающим плоский, но достаточно острый конец, которым, при должной сноровке, выводить буквы было значительно удобнее, чем очиненным гусиным пером, какими учили писать сыновей барона фон Штрехера.
Зная, что ученики изведут их немало, а стальным стилусом, который сложно сломать, мгновенно приведут в негодность даже достаточно прочный пергамент, который, при осторожном обращении, можно не раз отскоблить и снова использовать для письма. Чернила старый книжник делал сам, но о такой роскоши, как бумага, он мог только мечтать. Даже тонкий пергамент стоил слишком дорого для небогатого провинциального барона. Но пергамент был нужен для ведения хозяйства: расчетов, записей, составления учетных книг, которые снабжали кожаными обложками, когда подшивка пергаментных листов становилась слишком объемной. Поэтому старого, не раз скобленого, пергамента в замке вполне хватало для обучения грамоте детей самого барона. Их сверстники, которых учил седой книжник, обходились вощеными дощечками и деревянными стилусами. Точно такими же, но получше, пользовались для временных записей и сам барон, и те, кому он доверял ведение дел в какой-то части своего хозяйства.
Старый барон фон Штрехер очень хорошо понимал, что не богат и его феод не может дать больше, но при этом находил удовольствие в ведении хозяйства. Обокрасть его не смог бы ни один управляющий, но своему он доверял как самому себе. Крепкий старик служил еще отцу барона и учил его самого управлению феодом, открыв в наследнике своего господина, которого очень уважал, родственную душу – прирожденного счетовода за которого передрались бы самые именитые купцы. Что не помешало наследнику барона стать суровым рубакой, в полной мере достойным звания рыцаря и феодала, но не забывшим наставления своего учителя, который стал его верным слугой. Поэтому барон фон Штрехер, как и его отец, придавал очень большое значение обучению своих детей и грамоте, и прочим наукам, которые считал необходимыми.
Выложив на стол свой походный письменный прибор, Герхард поинтересовался, можно ли воспользоваться колесцовой печатью, имея лишь обычную чернильницу. Мастер Штольц, осторожно, словно боялся рассердить собеседника, ответил, что это будет очень неудобно. Если каждый раз пропитывать чернилами тряпицу, ее все равно будет негде хранить, и чернил понадобится очень много. Поэтому те, кто пользуется колесцовой печатью, носят при себе коробочки-чернильницы, вроде той, которой пользуется он сам. Она не позволяет высохнуть тряпице, пропитанной чернилами, и они расходуются очень экономно. Даже если хозяин колесцовой печати неграмотен, что случается очень часто даже среди аристократов, и потому не носит при себе походную чернильницу, она всегда найдется у тех, кому может понадобиться подпись.
Все это купец произнес торопливо, словно опасаясь удара мечом, который последует прежде, чем он ответит на заданный вопрос. Помня доверие, явно возникшее между ними во время торга, который увлек их обоих, Герхард был сбит с толку его поведением. Его выручили лишь навыки, полученные вместе с памятью мертвого мага. Воспользовавшись ментальной магией, Герхард понял, что мастер Штольц по-прежнему доверяет ему, и сохранил уважение: которое сын барона фон Штрехера сумел заслужить благодаря науке управляющего, учившего еще его отца – но сейчас видит в нем того, кем он выглядит для всех остальных. Закаленного невзгодами сорокалетнего рыцаря-бродягу, которому боевое мастерство и опыт давно заменили жалость и другие человеческие чувства, способного убить за малейший урон гордости и чести, которые заставляют его жить, а не искать смерти в бою.
Герхард с сожалением понял, что не может ничего изменить. Этот образ был нужен ему тем больше, чем больше была угроза, исходящая от окружающего мира. При этом, зная о мрачном мире Хэллаана, господствующем над измененным, перестроенным потоком миров, он не мог игнорировать это знание даже в относительной безопасности родного мира. Зная, что хэллаанские маги умеют перемещаться между потоками миров и могут появиться где и когда угодно, он мог быть лишь тем, кем мог выглядеть в мире Хэллаана и чувствовать себя в относительной безопасности. Наемником, воином-магом – одиноким, но смертельно опасным своим боевым мастерством, опытом, несгибаемой волей и силой, не имеющей ничего общего с магией: человеком без прошлого, в котором может скрываться все что угодно. В многоликом, смертельно опасном мире двух миров света и тьмы, и пустошах погибшего мира, лежащего между ними, найдется немало таких безымянных бродяг, с которыми не рискнут связываться даже Обладающие Силой. Для них, и тех, кто еще сильнее, выгода слишком мала. Остальные боятся неизвестности, которая им не доступна. Но таких бойцов охотно берут на службу те, кому не нужно больше ничего. Опытный наемник никогда не обманет честного нанимателя. Это верно даже в мире Хэллаана.
Память мертвого мага и знания, полученные из памяти сайдеаров, изменили Гэрхарда не меньше, чем магия доспеха-артефакта. Кем бы он себя ни считал, он уже принял и то, и другое, и был готов вступить на этот путь, мало чем отличающийся от судьбы того закаленного рыцаря-бродяги, которым он выглядел в своем родном мире. Ему нужна была лишь сила новых жертв, которая усилит его самого и ставший его телом доспех. И боевой опыт, который не менее важен. При этом, и то, и другое может расти бесконечно, чего не скажешь о силе обычного магического дара. Он ограничен в своем развитии, и для того, чтобы развить его выше неких пределов, необходимо внешнее воздействие, которое должно быть тем сильнее, чем выше очередной предел развития и чем ниже изначальная сила дара. Развить до полноценных возможностей природный дар средней силы требовалось нечто вроде вмешательства Обладающего Силой. Такое вмешательство, как минимум, означало вассалитет и пожизненную зависимость получившего силу мага от своего благодетеля. Но возможности доспеха-артефакта уже были полноценными с точки зрения хэллаанской магии, а их сила зависела лишь от магической энергии, накопленной заключенным в доспехе призраком с помощью преобразования магией артефакта энергии астральных тел помещаемых в него жертв. И предела накопленной магической энергии, которую мог собрать в себе призрак, поддерживаемый доспехом, теоретически, не существовало, как и предела силы искусственного дара, созданного магией артефакта.
При этом память его создателя, полученная Герхардом в момент превращения его души в заключенного в доспехе призрака, и информация из памяти сайдеаров, образующих очень мощный и совершенный вычислитель, реализованный с помощью магии, позволяли искать и изучать новые знания самостоятельно, не отдавая за это свободу и деньги. Которые в большинстве миров означают ту же свободу и важны, прежде всего, в мрачном мире Хэллаана, признающем лишь силу и жестокость. Герхарду нужен только опыт: опыт воина, наемника и мага. Опыт воина-мага он может получить только в магических мирах, но все остальное может дать ему жизнь в родном мире. Со временем, он затеряется среди рыцарей, странствующих по дорогам королевства, или уедет в иные земли, и герб рода фон Штрехер на пряжке его рыцарского пояса не будет иметь значения. Те кто помнит третьего сына нынешнего барона фон Штрехера умрут и не соответствие герба, и внешности его обладателя уже никого не удивит.
Герхард действительно станет тем, кем выглядит уже сейчас и останется бесконечно долго – пока его существование не оборвет сила, или некая случайность, против которой не помогут ни мастерство и опыт мага, ни умение опыт воина, ни сила магического дара. Он уже успел убедиться, что эта новая форма существования не помешает ему получать ни простые телесные удовольствия (столь привлекательные для двадцатилетнего юноши), ни иные, куда более тонкие, которые может дать ему жизнь. Например, удовольствие от дружбы и уважения тех, кто достоин того и другого. Честных рубак из гильдии наемников, вроде Густава и его бойцов, среди которых он чувствовал себя легко и свободно, потому что им нужно было от жизни не больше, чем ему самому, но они умели искренне радоваться всему хорошему, что получали от нее. Или дружбе таких людей как мастер Штольц, совершенно непохожих на грубоватых и простодушных рубак, но столь же преданных честности, дружбе и, раз и навсегда избранным принципам, которые ничем не уступают рыцарской чести.
Герхард понял, что сложнее всего в этом новом, бесконечно долгом существовании (которое не было жизнью, хотя ничем не уступало ей) будет сохранить собственный разум – единственное, что отличало его от равнодушного призрака, заключенного в совершенный артефакт-доспех, дающий столь же совершенный доступ к магии. Призрака, способного двигать свою оболочку, придавая ей огромную физическую и магическую силу. Единственным, что связывало его с миром живых, была способность контролировать тело похожей на умертвие нежити – столь же похожее на тело человека извне, сколь отличное от него своей природой. У него не было прежних чувств, эмоций, порождаемых физическими потребностями. Сохранились лишь разум и воля. При этом воля стала несгибаемой, как стальной стержень, который невозможно сломать. Но разум остался прежним, именно он порождал все желания и порывы превращенной в призрак души, заставляя это призрак действовать подобно живому человеку и жить, не замечая своего нового состояния, которое не было жизнью.
Разум Герхарда тоже изменился, но та его часть, которую изменили новые знания (вплетенные в память столь тесно, что стали неотличимы от умения и мастерства), стала лишь оболочкой – надежной защитой и совершенным инструментом, подобным доспеху-артефакту. Внутри нее Герхард остался прежним: двадцатилетним юношей, воспитанным на рыцарских идеалах и мастерстве воина, которому его учили с детства. Он хотел радоваться жизни и умел радоваться ей с искренностью ребенка, но уже знал, что такое, ненависть, боль, кровь и смерть – своя и чужая. Он знал, что страшнее всего видеть, как умирают от тяжелых ран те, с кем сражался плечом к плечу, и не иметь возможности помочь, вернуть угасающую жизнь. Но это не сломило его. За два года жизни странствующего рыцаря, и наемника, охраняющего обозы и караваны, он научился радоваться дружбе соратников, даже если она мимолетна, и учиться у них всему, чему они могли научить. Его опорой была честь рыцаря и рыцарский кодекс, который вколачивали в него не как набор правил и формальностей, а как способ принимать решения перед лицом врага так, чтобы после боя не пришлось жалеть о них.
Для живого двадцатилетнего юноши, живущего жизнью странствующего рыцаря, все это было естественно, но для призрака, заключенного в магический доспех, это была лишь память, часть состояния разума, которая уже не соответствовала всему остальному. Тем сложнее было сохранить ее, приняв новое существование и, прежде всего, новый образ и поведение, позволяющие соответствовать своей внутренней сути. Они были необходимы, как и все остальное в его новом состоянии, нужно лишь не позволить им изменить себя, постепенно увеличивая субъективный возраст, убивая желание жить – оставляя лишь опыт и мастерство, уже не имеющие смысла. Это было вполне возможно, потом что только так могло разрешиться противоречие между внешним и внутренним состоянием его разума, но Герхард понял, что может избежать этого.
В определенном смысле, то, что он рассказал мастеру Штольцу о проклятии мертвого колдуна, было правдой. Герхарда спасла молодость. Для него все осталось таким, каким было в момент его смерти, обернувшейся превращением вырванной из тела души в призрака, заточенного в магический доспех. У призрака не было чувств, поэтому все, что могло произойти с Герхардом, пока будет длиться его новое существование, не могло изменить его, если разумом он отрицал такие изменения. Будь у него желание внутренне соответствовать тому образу, который он был вынужден выбрать для себя, он изменил бы его. Но до тех пор, пока этого желания не было, он мог оставаться молодым, двадцатилетним, странствующим рыцарем, лишь начавшим свой жизненный путь, который дал ему многое, но еще не успел изменить его к худшему – сделав жестоким, надменным, или равнодушным к собственной жизни.
Только сейчас Герхард понял, что новое состояние может помочь ему сохранить себя, радость молодости и новой, еще неизведанной, жизни, сколь бы долгим ни оказалось сменившее ее существование. Внутренне он улыбнулся, и был искренне, по-настоящему, рад этой мысли, но внешне ничего не изменилось, хотя Герхард не прилагал для этого никаких усилий – внешняя, изменившаяся часть его разума вполне соответствовала тому, каким его воспринимали окружающие. Поэтому, мастер Штольц боялся его, хотя при этом гордился доверием молодого фон Штрехера, внезапно ставшего зрелым, закаленным воином. Опытный и умный купец знал, что за друзей этот, оставшийся молодым в душе, рыцарь будет сражаться до последнего. Но понимал он и то, что воин, которым сделало молодого рыцаря проклятие мертвого колдуна, был очень опасен для врагов даже без боевого опыта, который мог получить, действительно дожив до сорокалетнего возраста.
Поэтому мастер Штольц не полагался на возникшее между ними доверие, и вел себя с Герхардом так, как следовало вести себя с теми, кем он выглядел со стороны. Тем более, что купец хорошо знал таких людей, и умел не только бояться, но и искренне уважать их, что не раз спасало ему жизнь. Очень осторожно, он извлек из поясного кошеля плоскую коробочку-чернильницу, вроде той, которую использовал сам, но сделанного не из черненого, гравированного серебра, а из тонкой полированной стали без всяких узоров и украшений. Когда он положил ее на стол рядом с письменными принадлежностями Герхарда, она вписалась в этот набор так, словно была его частью всегда, и купец был очень рад этому и мысленно похвалил себя за то, что смог вспомнить прежний доспех молодого фон Штрехера и верно угадал его вкусы.
Герхард молча взял чернильницу со стола, слегка обозначив кивок, щелкнул замком защелкой, осмотрел тряпицу, пропитанную чернилами, и вновь поставил чернильницу на стол рядом с клочком бумаги, на котором уже имелся один оттиск колесцовой печати. Затем он так же молча посмотрел на купца, задавая вопрос взглядом, куда более выразительно, чем это можно сделать словами. Мастер Штольц с готовностью продемонстрировал собственное кольцо. Пояснив, что на стальном ободке основы и серебряной части колесцовой печати имеются специальные метки, и, если всегда носить кольцо к верху меткой на его неподвижной части, то нужно лишь провернуть подвижную часть до совмещения меток, чтобы начало надписи на кольце оказалось в нужном положении. После этого кольцо нужно прижать к ткани пропитанной чернилами, не допуская смещения меток, а затем провести рукой над тканью, заставив печать прокатиться по ней. Это достаточно просто, но нужно следить за нажимом на ткань, чтобы не мешать кольцу катиться, и двигать рукой медленно и равномерно, тогда чернила на печати хватит на четкий оттиск и, при этом не останется излишков, которые придется вытирать.
Если чернил, все-таки будет много, печать можно очистить тканью так же, как очищают стилус для письма. Герхард вновь обозначил кивок, снял кольцо и, тщательно осмотрев, снова надел на палец, так что метки на стальном ободке оказались именно там, где они должны быть. Мастер Штольц даже восхитился ловкости его рук, в латных перчатках, зная, что правильно надеть печать, даже просто на палец, с первого раза сложно. Затем Герхард провел кольцом по пропитанной чернилами ткани и, вновь осмотрев его, провел уже по клочку бумаги, нажав при этом сильнее, чем сделал это мастер Штольц, демонстрируя работу колесцовой печати. Оттиск получился очень четким и черным настолько, словно бумага не покрашена, а скорее пропитана чернилами. При этом на рисунке печати чернил не осталось, но Герхард, придирчиво осмотрев ее, извлек из поясного кошеля мягкую тряпицу с пятнами достаточно дешевых чернил (которые мог позволить себе небогатый странствующий рыцарь) и протер серебряное кольцо. Столь умело и осторожно, что мастер Штольц безошибочно признал в нем очень умелого писца, привыкшего ценить письменные принадлежности. Купец с удивлением понял, что сын барона фон Штрехера мог служить писарем у любого аристократа, градоначальника, или купца и зарабатывать куда больше, чем может дать странствующему рыцарю его боевое мастерство и выучка. В которых он тоже не сомневался. Подобное сочетание умений было удивительной редкостью, но мастер Штольц знал, что его наметанный глаз не обманул его в их прошлую встречу, опознав в молодом рыцаре воинскую выучку, мастерство и небогатый, но настоящий боевой опыт, стоящий многих рыцарских схваток и турниров с их строгим соблюдением правил.
Осмотрев оттиск колесцовой печати на клочке бумаги, Герхард вопросительно посмотрел на купца, задавая вполне очевидный вопрос. Мастер Штольц со спокойным достоинством извлек из поясного кошеля миниатюрный серебряный тубус, покрытый очень красивым узором. Открутив крышку, он извлек из стального цилиндра (который был умело покрыт серебром) и положил на стол небольшой лист гербовой бумаги, с печатью Королевского Банка и витиеватым цветным рисунком, какими, обычно, обрамляют только страницы дорогих рукописных книг. В данном случае, он служил не столько украшением, сколько защитой банковских бланков от подделки. На узорчатой бумаге, каллиграфическим, очень красивым почерком были выведены несколько строк, написанных очень дорогими, чуть серебристыми чернилами. При этом нижняя часть листа там, где должна быть подпись, была свободна.
– Вот вексель Королевского Банка на оговоренную сумму, сэр Герхард. Это первый экземпляр, обозначающий нового вкладчика. Вы должны заверить его своей подписью, которую служащие банка сравнят с новой подписью на векселе, выданном после вложения Вами средств на свой счет, или получения денег.
– Подпись должна быть одна?
– Нет. Вы можете использовать и собственную подпись, и оттиск колесцовой печати. В этом случае Вы сможете выбирать, каким способом заверить новый вексель, но подписи должны совпадать.
– Разумеется.
Открутив защитный колпачок, Герхард, привычным, отточенным движением окунул кончик стилуса в чернильницу, и вывел подпись на узорчатом бланке векселя. Не смотря на простые чернила, она была не менее красивой, чем строки, выведенные рукой писца Королевского Банка. Затем Герхард осмотрел колесцовую печать, проверяя совпадение меток, провел ею по ткани в плоской коробочке-чернильнице, с точно отмеренным нажимом, и, вновь проверив совпадение меток, без колебаний провел кольцом по банковскому векселю. Затейливый оттиск под рукописной подписью получился точно таким же, как первый, сделанный на клочке бумаги, и мастер Штольц восхитился хладнокровию молодого рыцаря, который сейчас полностью соответствовал своему новому облику. Обычно те, кому приходилось пользоваться колесцовой печатью, долго тренировались, не решаясь сделать оттиск на банковском бланке, и то не редко портили несколько бланков, которые сами по себе стоили очень недешево.
Подписав вексель, Герхард осмотрел печать, убедившись, что на ней не осталось чернил, очистил тряпицей стилус, аккуратно навинтив на стальной стержень колпачок, закрывающий острие, закрыл чернильницу пробкой, тщательно закрутив ее, и убрал письменные принадлежности в поясной кошель. Затем защелкнул и убрал туда же чернильницу для колесцовой печати, и только после этого повернулся к купцу.
– Все верно, мастер Штольц?
– Несомненно, сэр Герхард, но вы не прочитали вексель, прежде чем подписать его.
– Почему же, столь красивый почерк читается очень легко. Все в точности с тем, что я ожидал получить. У меня нет к Вам претензий.
– В таком случае сделку можно считать завершенной.
– Несомненно – Герхард демонстративно взял вексель со стола, свернул его (при этом мастер Штольц был восхищен тем, насколько осторожно он сделал это пальцами в латных перчатках, так похожих на человеческие руки), вложил в посеребренный стальной тубус, и, тщательно завинтив крышку, убрал его в поясной кошель.
– Если Вы не возражаете, мастер Штольц, мне бы хотелось до темноты уйти подальше от города. Летний день длинный, а дорога будет неблизкой, и я не хочу терять времени.
– Командуете караваном Вы, сэр Герхард, я лишь его хозяин, и в дороге подчиняюсь Вам.
– Отлично.
Герхард одним движением защелкнул забрало, плавно скользнувшее вниз и вперед по острому гребню шлема. При этом шлем, непостижимым для окружающих образом, стал цельным так, словно никакого забрала не было и в помине – и уже из под шлема прозвучал жесткий глухой голос, невольно заставляющий вздрогнуть:«За мной!» Бойцы Густава дружно вскочили, привычно хватая шлемы, заплечные мешки, и привычно закидывая за спину бердыши. Когда опустилось забрало покрытого узорами шлема, Герхард для них словно перестал быть человеком – хотя они не подозревали о его истинной природе. Тот, с кем они вчера вместе пили пиво в таверне гильдии наемников, бесследно исчез, так, словно перед ними был лишь пустой доспех, движимый разумом волей и мастерством воина. Им приходилось видеть рыцарей, утративших все, кроме этого мастерства, но подобного ощущения равнодушной пустоты и абсолютно несгибаемой воли никто из них прежде не испытывал. Как и пронзающего, холодного взгляда узких глазных щелей глухого, лишенного отверстий для дыхания, стального шлема необычной конструкции с острым гребнем, идущим через лоб до основания шеи.
Тем не менее, этот воин в сверкающей узорчатой броне, без всяких видимых щелей и стыков, но при этом в простом плаще из потертой коричневой кожи, вызывал у них скорее восхищение, чем страх, но Герхарду их чувства были глубоко безразличны. Лишь в самой глубине своего разума он был очень рад тому, что мог воспринимать во всех подробностях благодаря возможностям ментальной магии. Развернувшись, Герхард, не оборачиваясь, вышел из таверны. Даже без помощи магии доспеха он знал, что мастер Штолц и наемники последуют за ним.
У дверей таверны Герхард остановился, ощупывая не знающим преград взглядом магического доспеха повозки и лошадей небольшого обоза, который привел с собой к таверне мастер Штольц. И то, и другое ему очень понравилось. Повозки из темного дерева и черного железа были очень прочными, но при этом не такими тяжелыми, какими казались на первый взгляд. Хотя крепкие, ухоженные тяжеловозы, с лоснящейся шерстью цвета паленого сахара, которая сверкала на солнце, легко могли бы тащить и осадные машины для штурма крепостных стен. Сбруя на этих могучих красавцах с длинными волнистыми, черными, черными как смоль, гривами и хвостами была не менее основательной. Широкие черные ремни из толстой дубленой кожи были украшены большими бронзовыми заклепками и в бою вполне могли защитить от случайного удара мечом. Оголовья были такими же и, помимо широкого переносья, имели дополнительные ремешки, лежащие косым крестом на лбу.
Сверху каждая повозка была накрыта толстым надежным пологом из грубого и прочного не отбеленного холста, натянутого на прочных железных дугах. Он был достаточно плотным, чтобы выдержать даже сильный ливень и при этом не боялся огня, как и повозки, пропитанные специальным составом. Задок каждой повозки был надежно закрыт краями полога, ложащимися друг на друге, и понять, есть ли в фургонах груз, было бы сложно даже опытному разбойнику, а нападать на пустые повозки – напрасный риск.
Тем более, если учесть, как выглядели возницы, сидящие на облучках. Крепкие суровые мужики не уступали рубакам Густава, но в то же время отличались от них. Это были не наемники, живущие от одной схватки до другой, а слуги, привыкшие править лошадьми, ухаживать за ними, чинить повозки, загружать и разгружать товары, и вместе устраивать нехитрый быт на привалах во время похода. Тем не менее, у каждого на поясе имелся широкий достаточно длинный кинжал в не менее основательных ножнах из кожи и дерева, а за поясом – топор с достаточно длинным древком и широким тяжелым лезвием. И то и другое годилось как для работ на привале, или починки повозок, так и для обороны тех же повозок от воров и разбойников. Крепкие кожаные штаны и куртки, надетые поверх добротной суконной одежды, вполне могли сойти за легкий доспех, но уступали снаряжению наемников. Зато широкие, кожаные с меховой подкладкой, плащи с глубокими капюшонами были точно такими же, как у рубак Густава, и могли надежно защитить хоть от солнца, хоть от дождя, или снега.
Под пологом каждой повозки имелся надежный дощатый помост, закрепленный на железных дугах, поддерживающих ткань. Более того, по бокам, на тех же дугах, имелись скобы, позволяющие легко взобраться наверх, несмотря на то, что были прикрытии тканью. Выбранная Герхардом тактика обороны обоза, была проверена и отработана поколениями наемников, и купцов, которые их нанимали. В походе охрана караванов ехала в повозках, а в случае нападения взбиралась на устроенные сверху помосты, получая преимущество над противником, остающимся внизу. При этом, численное превосходство не давало нападающим почти никакого преимущества. Снять с такой позиции опытного наемника, вооруженного бердышом, или копьем, мог только лучник, или арбалетчик, но кожаная броня неплохо защищала от болтов и стрел, а среди наемников были либо свои стрелки, либо всадники, уходящие вперед, в тыл противника, пока копейщики и алебардисты защищали добро нанимателей.
Обоз, для вывоза разбойничьего добра, был невелик и Герхард, исходя из прежнего опыта и знания дороги от города до разбойничьей стоянки, был уверен, что вполне справиться в одиночку с задачами конной охраны. На крайний случай в его распоряжении была боевая магия, которую вполне можно было использовать, не привлекая внимания, за отсутствием на месте схватки других магов. Но Герхард не хотел применять это новое для себя искусство без крайней необходимости, рассчитывая скорее на воинское мастерство, которому его учили с детства, и собственный боевой опыт, заработанный потом и кровью.
Удовлетворившись осмотром обоза, Герхард подошел к коновязи, отвязав коня вскочил в седло, привычно повесив на левую руку щит и прижав правым коленом к седлу древко копья, разобрал поводья и, махнув правой рукой, которая осталась свободной, отдал приказ грузиться в повозки. Ландскнехты Густава, споро и привычно заняли места на облучках, рядом с возницами, побросав за дощатые спинки кожаные заплечные мешки и оставив за спиной лишь бердыши, чтобы в любой момент взобраться на верх фургона и вступить в бой с наседающим противником. На облучке передней повозки занял место Людвиг, а мастер Штольц устроился в повозке, имея возможность отлично видеть дорогу впереди и отдавать приказы вознице, оставаясь при этом в относительной безопасности, как положено хозяину обоза.
Герхард развернул коня и, миновав повозки, занял место во главе небольшого каравана. Затем снова махнул рукой, и, нажимом коленей, послал могучего рыцарского скакуна вперед мерной походной рысью. Привычно покачиваясь в седле в такт движению коня, Герхард радовался тому, что может не волноваться, высматривая возможного противника впереди, и по бокам от дороги, как бывало прежде, во время походов с купеческими караванами. Магическое восприятие, которым обладал поглотивший его душу доспех, позволяло заранее обнаружить засаду, не прибегая к иной магии, а пронзающий взгляд глазных щелей шлей шлема давал возможность увидеть врага, где бы он ни пытался прятаться. Герхард знал немало способов решить ту же задачу с помощью Классической Магии, или Магии Форм, но в этом просто не было необходимости.
Тем не менее, он привычно осматривался вокруг, доверяя взгляду магического доспеха больше, чем его сферическому восприятию, и никто не смог бы заподозрить, что командир охраны каравана обладает иными чувствами, кроме доступных обычному человеку. Сзади мерно рысили могучие тяжеловозы, гулко бухая копытами в землю, укатанную до каменной твердости, стучали окованные железом колеса повозок, скрипела добротная кожаная сбруя. Наемники тихо переговаривались с возницами, травили байки, не забывая следить за происходящим вокруг. Хорошо подготовленный обоз катился размеренно и ходко, и Герхард быстро втянулся в привычный походный ритм.
К вечеру они прошли даже больше, чем он рассчитывал, и встали на ночь на общей стоянке, где из года в год останавливались идущие по тракту купеческие караваны, чтобы в случае нападения обороняться совместно. Поставив повозки в круг, возницы выпрягли лошадей, обиходили их, напоили и, стреножив, отпустили пастись. Кто-то остался сторожить лошадей, кто-то отправился рубить дрова для костра, принес воды из ручья для большого походного котла, который повесили над огнем. При этом наемники работали вместе с возницами, а Герхард, обиходив коня и отпустив пастись вместе с остальными, привычно сложил конскую броню, уложил седло и поклажу, устроив себе место для сна, и устроился у костра вместе с купцом.
Они стали переговариваться, обсуждая завтрашний день, затем взяли по миске гречневой каши с мясом и по кружке травяного отвара (чай был слишком дорог для наемников, а купцы, не страдающие тягой к роскоши, в походе предпочитали не выделяться среди слуг и охраны). Ради этого Герхард открыл шлем, но затем вновь захлопнул забрало, возвращая себе все возможности магического доспеха, ставшего его телом. Кашеварить поставили того, у кого это лучше получалось, и походная каша удалась на славу. Причем Герхарду не пришлось участвовать в разбирательствах по этому повод между наемниками и слугами купца, успевшими за день найти общий язык. Хотя так случалось далеко не всегда, и хозяину каравана, вместе с командиром наемников не редко приходилось решать подобные проблемы своей властью.
После ужина, расставив караулы, Герхард отошел к своим вещам и, завернувшись в плащ, изобразил спящего, велев разбудить его перед рассветом: в самое тяжелое время, которое караульные называли собачьей вахтой. Занявшие посты наемники устроились на крышах повозок, держа под рукой бердыши. Остальные, которые должны были сменить их согласно установленному Герхардом порядку, привычно завернулись в плащи и устроились спать поближе к прогоревшему, но еще дышащему теплом костру. Сам Герхард, которому сон был недоступен, стал планомерно перебирать разнообразную информацию о хэллаанской магии, полученную из воспоминаний мертвого мага и из памяти сайдеаров, по мере необходимости обрабатывая ее с помощью магического вычислителя (образованного теми же сайдеарами), чтобы составить уже собственное представление об этом новом для себя знании. Вместе с памятью мертвого мага ему передалась его преданность магическому искусству, не превратившаяся в фанатизм, и эта работа была для Герхарда очень интересной, но, по той же причине, обещала быть долгой. Тем более, что информации, и в воспоминаниях мертвого мага, и в памяти сайдеаров, было очень много, куда больше, чем Герхарду показалось вначале, когда он только осознал ее как часть самого себя, вплетенную в его разум магией доспеха-артефакта, вырвавшей его душу из тела. Но он не жалел об этом, хорошо представляя себе бесконечное число бессонных ночей, ожидающих его, в бесконечно долгом существовании. Природа призрака, в который превратилась его душа, не требовала отдыха, но разум Герхарда остался человеческим и не мог быстро принять естественное для призрака состояние полного бездействия.
Утром караван собрался так же быстро, как расположился на ночлег. Повозки мерно катили вперед, стуча окованными колесами по укатанной земле. Герхард по-прежнему был спокоен, но наемники и возницы нервничали. Караван, свернув с тракта, углублялся все дальше в густые, нехоженые леса. Дорога постепенно становилась хуже. Повозки подскакивали на выбоинах и кренились, когда колеса попадали в промытые дождем канавы. Густой лес по сторонам дороги не позволял ни рассмотреть, ни предугадать засаду. Опытные рубаки Густава напряженно оглядывались по сторонам, каждую минуту ожидая стрелу из-за дерева, или подрубленного ствола, падающего поперек дороги. Они мысленно кляли и нанявшего их рыцаря, с равнодушными глазами потерявшего жалость убийцы, и своего командира, согласившегося на этот найм, и хозяина обоза, который доверился тому же рыцарю, ведущему их неизвестно куда – но молчали. Герхард знал, что опытные наемники не будут роптать до последней возможности, надеясь не только сохранить, но и улучшить репутацию отряда, выполнив сложный и опасный заказ. Их могла вывести из подчинения только бессмысленная смерть товарищей, но этого Герхард допускать не собирался. Защищать наемников магией у него возможности не было, но он уже обдумал, как можно незаметно помочь Магией Жизни достаточно сведущим в лекарском деле рубакам, если в том возникнет необходимость.
Несмотря на все опасения, на обоз так и не напали, и до темноты, благодаря крепким телегам и сильным, привычным к дороге лошадям, удалось пройти даже больше, чем рассчитывал Герхард. Куда большей проблемой стал поиск места для стоянки. В конце концов, Герхард, видя магическим взглядом доспеха, что такого места просто нет, предложил расположиться на дороге, и его предложение было принято без возражений. Лошадей привязали под деревьями, позволив им, в дополнение к мерке овса, объедать листья с деревьев и кустов. Костер разожгли в подходящей выбоине, нарубив веток и сучьев с тех же кустов и деревьев, а воду, для лошадей и для бивачного котла, Герхард отправился искать лично. Отыскав с помощью магии небольшой родник, Герхард углубился в чащу, без всяких затей прорубая дорогу бердышом. Небольшой овражек, где прятался родник, был довольно близко от дороги, но найти его без помощи магии было сложно, а добраться туда, не вырубая густой подлесок и нижние ветви деревьев, было и вовсе невозможно. Прорубив узкую тропу, Герхард отправил за водой одного из возниц, и на этом проблемы с ночлегом благополучно закончились.
Вопреки ожиданиям Герхарда, на третий день на обоз напали, хотя он так и не понял, как и откуда взялась на этой дороге новая шайка разбойников. Разбираться в этом с помощью информационной магии у него не было никакого желания, а живых разбойников, после окончания короткого боя не осталось. Примитивную засаду у дороги Герхард вначале почувствовал магическим восприятием через доспех-артефакт, заменивший ему дар мага, а затем увидел не знающим преград взглядом глазных щелей шлема. Имея собственный опыт наемника, он дождался нужного момента, а затем вскинул руку, приказав каравану притормозить. При этом, сам, напротив, послал коня вперед, выхватив из-за спины бердыш.
Разбойники не успели, или не смогли понять, что происходит, и, бросившись к повозкам, выскочили прямо на Герхарда, попав под страшные удары фамильного оружия фон Штрехеров и удары подкованных копыт могучего боевого коня, который не хотел уступать первенство всаднику. Тем временем, наемники привычно взобрались на крыши повозок, и те, кто прорвался к ним, попали уже под их бердыши. Стрелков среди разбойников не оказалось, и бой закончился, не успев начаться. Но место короткой стычки выглядело так, словно здесь произошло настоящее сражение. Бердыш не копье, и даже не меч, или топор. В умелых руках он наносит страшные раны, и дорога на месте боя превратилась в кровавое месиво, особенно там, где сражался Герхард, убивший большую часть нападавших. Он все больше осваивался с новыми навыками владения любимым оружием, и сожалел лишь о том, что не может пустить их в ход в полной мере, не выдавая при этом.
Убирать с дороги требуху и прочие останки убитых разбойников, естественно, никто не собирался, но тела Герхард приказал отнести в лес, свалив их под деревом не далеко от дороги. Наемники привычно ворчали, жалуясь на лишнюю работу, но приказ выполнили очень быстро. Увидев своими глазами, на что способен их командир в бою, спорить с ним не хотел никто, особенно под взглядом узких темных смотровых щелей глухого стального шлема, которые казались пустыми. Тем более, что в приказе Герхарда не было ничего необычного. Пока наемники приводили в порядок оружие и доспехи, Герхард ушел в лес, к дереву, у которого были свалены мертвые тела. Создав с помощью Магии Форм простейшую оптическую иллюзию невидимости, а затем – схожую конструкцию, заглушающую звуки, он взялся за ставшую привычной работу, одно за другим облачая в магический доспех изувеченные тела, поглощая с его помощью энергию астральных оболочек, а тела обращая в прах.
Вначале ему казалось, что магия артефакта делает это сама по себе, но когда концентрация магической энергии внутри доспеха достигла определенного уровня, Герхард стал явственнее ощущать собственную призрачную сущность внутри него, и то, как она поглощает энергию новых жертв, извлеченную из них творением мертвого мага. Обратив в прах тело последнего разбойника, Герхард привычно облачил в доспех тело умертвия, повесил за спину бердыш, застегнул на себе рыцарский пояс, накинул на плечи плащ и, сняв маскировку, пошел обратно к дороге.
Выйдя из-за деревьев, он убедился, что, ставшая привычной работа не заняла много времени, и его отлучка, фактически осталась незамеченной. Столь же привычно и быстро очистив от крови конскую броню, которая, в отличии от магического металла артефакта-доспеха, была подвержена загрязнению, и, вскочив в седло, он скомандовал выступление стоящему позади обозу. Благодаря ментальной магии, Герхард знал, что наемники очень довольны этой стычкой. Никто из них не был ранен, нападение отбили легко, применив старую, проверенную тактику. При этом их наниматель, по мнению опытных, много повидавших рубак, сделал в бою даже больше, чем обещал командиру отряда. Они откровенно боялись рыцаря в узорчатом доспехе (который казался пустым, словно внутри не было ни живого тела, ни чего-либо еще), но под его защитой чувствовали себя куда спокойнее, чем если бы караван сопровождали конные латники, а в каждой повозке имелся стрелок. Идущая через лес дорога, которая сменилась другой, значительно менее наезженной, ухабистой и ощутимо петляющей, уже никого не смущала. Хотя наемники и возницы понимали, что смотреть необходимо в оба. Они поняли, что перебить любую шайку разбойников, для рыцаря с пустым, пугающим взглядом узких смотровых щелей покрытого узорами шлема, не составит особого труда, но он должен успеть вовремя вступить в бой, и это уже зависит ото всех без исключения.
Брать с перебитых разбойников было нечего, но наемники не огорчались по этому поводу, а Герхарду вполне хватило магической энергии, полученной от новых жертв магического доспеха, и боевого опыта, который он получал в таких стычках. Его было значительно меньше, чем ему бы того хотелось, но он помогал Герхаду осваиваться с новой формой существования. Возможностями доспеха, движимого одновременно силой его собственной, превращенной в призрак, души, и телом помещенного в доспех умертвия. Великолепным оружием, позволяющим в полной мере реализовать эти возможности, несмотря на то, что усиление его магией доспеха-артефакта, Герхарду приходилось сдерживать – и новыми навыками владения этим оружием, дополнившими то, чему учили всех потомков первого барона фон Штрехера.
Больше, за все время пути, на обоз не напали ни разу. Могучие тяжеловозы без труда протащили повозки по дороге, на которой долго орудовала уничтоженная Герхардом шайка, до того места, где располагалась хорошо обустроенная засада – постоянная ловушка для путников, решивших миновать более оживленные дороги, где для лихих людей было значительно больше добычи. Вопреки опасениям Герхарда, разбойничью стоянку в глубине леса так никто и не обнаружил. Понадобилось несколько дней, чтобы извлечь награбленное добро из разбросанных по округе ухоронок, а затем рассортировать его и загрузить в повозки. Но это не имело особого значения. Караван отлично расположился на просторной, хорошо обустроенной стоянке, где разбойники жили много лет, не покидая ее даже зимой.
В обратный путь караван готовили не менее основательно. Тем более, что груженые повозки создавали куда больше сложностей, чем пустые. Особенно сложно было провести их через лес, но могучие, холеные тяжеловозы мастера Штольца легко справились и с этой задачей. При этом Герхард все время ехал перед передней повозкой, выбирая наилучший путь среди деревьев с помощью ставшего привычным магического восприятия, сминая подлесок широкой, закованной в сталь грудью боевого коня и срубая бердышом все, что нельзя было преодолеть таким образом.
На дорогу обоз выбрался с первыми лучами солнца и, выстроившись в прежнем порядке, двинулся в обратный путь, который обещал быть куда длиннее. Герхард все рассчитал правильно. Повозок как раз хватило, чтобы вывезти награбленное разбойниками добро, но нагрузили их основательно, и тащить их рысью не могли даже самые лучшие кони. Великолепные тяжеловозы могли достаточно долго бежать и с таким грузом, причем значительно быстрее обычной походной рыси, но пускать их в рысь без крайней необходимости было нельзя. Герхард не сомневался в собственных возможностях отбиться от любого нападения без применения магии и, с помощью наемников Густава, сохранить груз и повозки, но утомлять лошадей было нельзя. На ухабистых, не знающих, ни брусчатки, ни даже просто наката, дорогах, идущих через густые леса могло случиться все, что угодно – поэтому кони, как положено в таких случаях, шли шагом, экономя силы на крайний случай.
Тем не менее, мастер Штольц был доволен значительно больше, чем ожидал Герхард, прикидывая ценность оставленной в схронах добычи. Сын барона фон Штрехера, под бдительным присмотром отца и старого управляющего, хорошо изучил принципы ведения хозяйства, на примере родового феода, но торговцем он все же не был и не мог учесть все, что было очевидно для опытного купца. Мастер Штольц заверил его, что этот поход не раз окупил себя, и стоит тех опасностей, которые могут ждать их на обратном пути, при условии, что весь товар удастся сохранить. Он сожалел лишь о том, что не послал с обозом одного из доверенных приказчиков. Любой из них вполне мог справиться с этой задачей, но, даже все вместе, они не могли вести дела так, как это мог сделать сам купец.
Тут Герхард был с ним полностью согласен. Тем более, что благополучие мастера Штольца было важно для него самого. Герхард не собирался отказываться от поиска и уничтожения крупных шаек разбойников, который мог дать ему все необходимое: прежде всего, энергию новых жертв и новый боевой опыт. Второе можно было бы получить, вернувшись к работе наемника, но первое было гораздо важнее. При этом, Герхард не сомневался, что отыщет еще немало ухоронок с разбойничьим добром. Это не поиск кладов, слишком древних, чтобы легко отыскать их с помощью информационной магии, или исследование информационного поля планеты в поисках непонятно чего. Отыскать с помощью магии стоянку очередной шайки разбойников, полностью, или частично перебитой у дороги, после попытки нападения на него самого, несложно, как и найти всевозможные ухоронки в округе. Включая те, о которых могли не знать разбойники, занявшие удобное место у дороги, где прежде уже орудовали лихие люди.
Подобную добычу нужно было продать, и лучшего партнера, чем мастер Штольц, Герхард не знал и не собирался искать. Как и сам мастер Штольц, он предпочитал получить частную цену, даже зная, что купец получит куда больше, и ему было необходимо, чтобы тот был заинтересован в подобных сделках. Тем более, что они были вполне законны и Герхард имел полное право поручиться в этом рыцарской честью, случись кому-либо заинтересоваться новым источником прибыли мастера Штольца, а если спорщик будет упорствовать – поручиться за купца своим клинком. Естественно, купец об этом знал, и Герхард был более чем уверен, что он не откажется продать его трофеи.
Таким образом можно было получить куда больше, чем Герхард мечтал заработать, побеждая на рыцарских турнирах, когда отправлялся искать доспех мертвого колдуна – при этом не привлекая к себе внимания. Многие аристократы, феодалы и достаточно богатые рыцари могли заявить, что подобное занятие не достойно рыцарской чести и славы. Но купцы, вроде мастера Штольца, опытные наемники, охраняющие их караваны, и крепкие, но небогатые феодалы, вроде его отца – упорно защищающие свои владения от любого урона, наверняка согласились бы, что планомерное уничтожение разбойников достойно куда большего уважения, чем победы в рыцарских схватках. Герхард и прежде не слишком стремился к славе, теперь он был к ней совершенно равнодушен, так же, как тот закаленный и жестокий сорокалетний странствующий рыцарь, которым он выглядел в превращенном в умертвие теле. Звание вольного барона и спокойная оседлая жизнь тоже были ему не нужны. Но тот опытный, безликий наемник, способный выжить в мрачном мире Хэллаана – в которого память мертвого мага превратила внешнюю часть его разума (настолько, насколько это было возможно без богатого опыта воина-мага) – хорошо знал цену деньгам, поэтому упускать возможную выгоду Герхард не мог и не хотел.
По дороге к разбойничьей стоянке с оставленным в ухоронках добром Герхард постоянно тренировался в создании поисковых заклинаний, совмещая Классическую Магию и Магию Форм, и не раз обнаруживал шайки разбойников, обосновавшиеся в лесу. Лихие люди следили за дорогой, но нападать на обоз не спешили, определив, по легкости хода лошадей, бегущих походной рысью, что крытые повозки пусты. На обратном пути первая засада ожидала караван точно в том месте где ждал ее Герхард, и он ничуть не удивился, обнаружив ее магическим восприятием, а затем зрением доспеха-артефакта. Заранее рассчитывая на серьезную оборону груженого товаром каравана, который уже не оставят в покое, он привязал рыцарское копье к седлу, а в свободную руку взял бердыш, положив его на переднюю луку седла. Поэтому в нужный момент ему осталось лишь пустить коня рысью, удаляясь от медленно идущего каравана, а в нужный момент послать могучего рыцарского скакуна вперед стремительным рывком, предназначенным для копейных сшибок, когда ватага душегубов высыпала на дорогу – прямо под удары бердыша. На сей раз среди разбойников были стрелки, засевшие на деревьях впереди основной засады, чтобы обстреливать караван, когда его остановят. Но Герхард вовремя умертвил их простейшими конструкциями Магии Форм, наполненными энергией Смерти, защитив ландскнехтов Густава от самой серьезной опасности в этом бою и позволив им спокойно рубить тех, кто пытался окружить повозки.
На сей раз, собрать энергию жертв с помощью магического доспеха, не вызвав никаких подозрений, было значительно сложнее, но Герхард, имея достаточно времени за счет бессонных ночей, загодя продумал решение этой задачи, воспользовавшись ментальной магией, причем так, что никаких следов в разуме, или памяти это воздействие не оставляло. Поэтому с телами разбойников, которые по его приказу снова отнесли в лес, он работал спокойно, но быстро и, как и в прошлый раз, выставив оптическую и ментальную иллюзию, чтобы до предела сократить воздействие краткосрочных ментальных закладок на разум и память наемников, возниц и мастера Штольца. Когда караван двинулся в путь, он, с помощью ментальной магии, убедился, что никто из них ничего не заметил, а вынужденная задержка каравана, необходимая Герхарду, была слишком короткой, чтобы вызвать недоумение. Поэтому ментальные закладки, созданные его заклинанием, так и остались лишь страховкой. На что он, собственно и рассчитывал.
После этой первой стычки на обратном пути, на караван нападали не раз, что позволило Герхарду получить немало магической энергии и специфический опыт, который мог пригодиться в будущем при охране купеческих обозов и караванов. После пары стычек с крупными шайками разбойников, ландскнехты Густава успокоились окончательно, хотя расслабляться им не пришлось. Достаточно быстро перебить всех разбойников в одиночку, не прибегая к магии, Герхард не мог и не стремился к этому. Но наемники все равно были довольны – уже тем, что в них не летели из засад стрелы и арбалетные болты, чему никто не придал значения, хотя Герхард не использовал для этого ментальную магию.
Без ранений тоже не обошлось, но, стараниями Герхарда, без колебаний применявшего Магию Жизни (усиливая конструкции Магии Форм более сложными заклинаниями Классической Магии, делающими воздействие тоньше и естественнее), они воспринимались как легкие – не стоящие внимания. Тем более, что Герхард научился очень быстро просеивать воспоминания сидящих в засаде разбойников, обнаруживая информацию о возможной добыче, которую они прятали от подельников, и все что удавалось найти доставалось рубакам Густава: ни Герхарду, ни мастеру Штольцу такая мелочь была не нужна, но для наемников это была очень хорошая добыча. Настоящих схронов Герхард нашел всего два, примерно оценив, опять же с помощью магии, ценность и количество трофеев, он оставил их на будущее. Тем более, что их было немного, и вывезти все это можно было самостоятельно, с помощью пары вьючных лошадей, или, в крайнем случае, наняв крестьянскую телегу, вместе с лошадью и ее хозяином, которую он вполне сможет охранять в одиночку. Подобные случаи не были редкостью, и не было ничего странного в том, что рыцарь сопровождает телегу с собственной добычей в город, где все это можно продать.
Помимо схваток с разбойниками, где он использовал исключительно бердыш, Герхарду несколько раз пришлось браться за рыцарское копье, щит и полуторный меч, когда на очередной разбитой колесами и копытами лошадей дороге им встречался странствующий рыцарь. Естественно, желающий схватки с собратом по ремеслу, в надежде отобрать его оружие, боевого коня и великолепный доспех, стоивший всего остального, а затем занять его место во главе купеческого каравана, получив деньги за его сопровождение. В таких случаях Герхард спокойно пользовался силой, ловкостью и быстротой движений поглотившего его душу доспеха и помещенного внутрь тела умертвия – компенсируя, по мере необходимости, недостаток опыта рыцарских схваток, и, в то же время учился, приобретая новый. Забрало при этом он не открыл ни разу, и тем более не снял шлем, как требовали встречные рыцари, посчитавшие его цельным. Пару честных, уже немолодых рубак, с немалым опытом, и совсем молодого, но умелого и отважного рыцаря он отпустил, не взяв с них ничего. Несмотря на то, что победил их, вначале вышибив из седла в бою на копьях, затем в конном бою – вооружившись полуторным мечом и щитом, и наконец, в пешем бою, выйдя с бердышом против двуручного меча.
При этом он всякий раз удивлялся тому, что психология закаленного, сорокалетнего рыцаря-бродяги, давно утратившего интерес к жизни и сохранившего лишь честь, гордость, боевое мастерство и опыт – обретенная очень странным образом, дала ему куда больше, чем сила, ловкость и скорость, полученные в новой форме существования, сменившей человеческую жизнь. Это же новое состояние внешней части его разума помогло Герхарду не жалеть богатых рыцарей, бросивших ему вызов. Пользуясь новыми возможностями и, прежде всего, новым восприятием происходящего, и самого себя, он нанес им поражения безжалостно и равнодушно, а затем точно так же отобрал великолепное оружие, доспехи и рыцарских коней. Оставив лишь поклажу (в которой они, в отличие от него самого возили дорогую одежду, которая могла заменить кожаный поддоспешник), рыцарские пояса, плащи с гербовыми аграфами, поясные кошели с деньгами да украшения, включая колесцовые печати Королевского Банка. В которых эти гордецы, кичившиеся собственной силой и множеством побед в рыцарских схватках, нуждались куда больше, чем он сам – поскольку презирали умение читать и писать и, соответственно, не владели им. Герхард убедился в этом с помощью ментальной магии, заодно выяснив, что на счетах в королевском банке у них имелось немало, но купить хоть какое-то вооружение рыцарей и, тем более, боевых коней, они смогут лишь с большим трудом.
Каждый раз, сортируя добычу после подобной схватки, Герхард отбирал, прежде всего, лучший комплект конской брони, навешивая ее на самого лучшего из имеющихся рыцарских коней, с которым старался подружиться лишь благодаря собственному опыту и навыкам, только в крайнем случае прибегая к ментальной магии. При этом, никто не удивлялся тому, что это получалось у него легко и быстро – зная, того, кем выглядел Герхард в превращенном в умертвие теле. Куда больше удивлялся он сам, потому, что, больше всего, ему помогало в этом новое состояние внешней части разума, соответствующей его облику. Неким непостижимым образом оно заменило ему недостающий опыт так же, как информация из памяти сайдеаров, вплетенная в его разум магией доспеха-артефакта вместе с воспоминаниями его создателя, превратилась в полноценные навыки и опыт. Герхард даже не пытался понять, как такое возможно. Магия артефакта, созданного мертвым хэллаанцем, была настолько сложна, что, при нынешних знаниях и возможностях Герхарда, браться за ее полноценное исследование имело смысл лишь в самом крайнем случае. И молодому, двадцатилетнему рыцарю, которым он остался в глубине разума, это было совершенно не интересно. Даже преданность магическому искусству, приобретенная вместе с памятью мертвого мага, тут ничего не меняла – на месте Герхарда, он и сам не взялся бы за эту задачу.
Лишь один раз за всю дорогу судьба каравана повисла на волоске. Обоз мастера Штольца, возглавляемый Герхардом, наткнулся на отряд одного из вельмож, едущего непонятно куда. Причем там, где никто не ожидал подобной встречи. На разбитой, ухабистой дороге, изредка попадались только крестьянские телеги, да небольшие купеческие караваны. Герхард, хорошо знавший геральдику, сразу определил, что они нарвались на некого виконта – младшего отпрыска могущественного аристократического рода, получившего собственный герб, и лен в родовых владениях. Причем лен был достаточно большим. Виконта сопровождали трое рыцарей, и это были далеко не все его вассалы. Благодаря возможностям ментальной магии, Герхард знал это наверняка.
Знал он и то, чего хочет этот заносчивый мальчишка: виконт был всего на три года старше Герхарда в момент его смерти, и все это время провел либо в своих владениях, либо на рыцарских турнирах, или в гостях у других аристократов, которых считал, более-менее, равными себе. Но, даже с помощью ментальной магии, получить нужный результат было весьма непросто. Виконт, презиравший все прочие науки, достаточно хорошо владел воинским искусством в его классическом понимании согласно рыцарскому кодексу королевства. Больше всего его привлекали рыцарские схватки и турниры, причем добыча от побед и награды победителям турниров были ему неинтересны. Любимец старшей родни, он был достаточно богат, чтобы вовсе не думать о деньгах. Но проигрывать в схватках он не хотел и всегда дрался в полную силу. Ему нужны были слава, и признание его воинского мастерства, тем не менее, он часто отбирал у побежденных оружие, доспехи и коней, желая наказать тех, кто ему не понравился, или чем-то не угодил.
Чем очень не понравился Герхарду, хотя внешней части его разума это было совершенно безразлично. Весь боевой опыт и мастерство виконта почти ничего не стоили в реально бою, но в формальной рыцарской схватке он был достаточно силен. В результате, в его восприятии происходящего, возникла парадоксальная ситуация. С одной стороны он кичился своим умением и радовался победам, но с другой начал понимать, что, оставаясь богатым и заносчивым аристократом, рыцарем так и не стал. Даже не сознавая этого, он начал искать возможность стать рыцарем хотя бы в собственном понимании и, в конце концов, так же неосознанно нашел решение, которое могло прийти в голову лишь человеку, испорченному богатством и презрением к окружающим. Он хотел потерпеть поражение, лишившись доспехов, коня и оружия так же, как те, у кого он сам не раз отбирал все это, оставляя их ни с чем.
Но потерпеть поражение на турнире было бы позорно, как и проиграть странствующему рыцарю в одиночку, чего виконт просто боялся, а вот случайная схватка в дороге, с противником, который взялся неизвестно откуда и сумел нанести поражение его рыцарям (которых он считал лучше и опытнее себя, хотя никогда не признал бы этого) было вполне достойно. Постепенно осознав эту мысль, виконт, стал ездить в гости к друзьям, выбирая тех, чьи владения находились достаточно далеко от его собственных, и большую часть времени проводил в дороге, откровенно нарываясь на встречу с действительно сильным противником. При этом настоящие стычки, с теми же шайками разбойников, он просто игнорировал, витая в своих мыслях, пока его рыцари и конные латники, защищающие господина, дрались насмерть, опасаясь не столько разбойников, сколько гнева самого виконта в том случае, если его потревожат.
Это Герхарду не понравилось еще больше, причем на сей раз, среагировали и внешняя, и внутренняя часть его разума. Молодой, но уже достаточно опытный рыцарь по имени Герхард фон Штрехер, не раз оборонявший от разбойников купеческие караваны, считал такое поведение оскорблением своей рыцарской чести и хотел отстоять ее, наказав заносчивого аристократа. Сорокалетний странствующий рыцарь, в которого превратилась внешняя часть разума Герхарда, чувствовал холодную ярость, желая скорее убить того, кто недостоин носить звание рыцаря. Одновременно, воспоминания мертвого колдуна превращали ту же часть разума в безымянного воина-мага – опытного наемника без прошлого, способного выжить в мрачном и многоликом мире хэллаана – который знал, что за собратьев по ремеслу надо мстить, если понимаешь, что наниматель не ценит их жизнь. При этом, не дожидаясь, пока они погибнут, чтобы отомстить за их смерть, как сделали бы хэлланцы.
Герхарда виконт увидел сразу, как только его отряд встретился с обозом, и откровенно испугался рыцаря в необычном, покрытом узорами доспехе. Он казался ему пустым, словно самого рыцаря внутри не было вовсе – но при этом обладающим некой собственной силой, в которой нет ничего человеческого. Особенно испугал его глухой шлем странной конструкции: с острым гребнем-клинком, начинающимся на лбу и уходящим к основанию затылка, и без всяких отверстий, кроме узких глазных щелей с холодным, пугающим взглядом. Возможно, впервые в жизни виконт боялся по-настоящему. В то же время, он понял, что нашел то, что искал – достойного противника, который должен нанести ему поражение. Он чувствовал, что его люди бояться рыцаря в пустых доспехах не меньше, чем он сам и, в последствии, правду об этой схватке не узнает никто. Это позволит ему описать свое поражение так, чтобы превратить его в победу, прежде всего для себя. Не смотря на свой страх, виконт был очень доволен. Он устал мотаться по дорогам, выбирая пути в объезд оживленных торговых трактов, где на ночь можно остановиться в трактире – заняв лучшую комнату и взяв себе приглянувшуюся служанку (а то и жену, или дочь трактирщика) – а днем покрасоваться богатством и роскошью перед встречными рыцарями, купцами и аристократами. Еще больше он хотел вернуться к привычной жизни, из которой сам себя вырвал, и готов был пойти на неоправданный риск, лишь бы разрешить себе это.
Более-менее разобравшись в его мыслях и желаниях, Герхард начал действовать еще до того, как виконт и его люди успели остановить коней. Просто наносить поражение троим рыцарям, а затем самому виконту, готовому послать их на смерть ради собственной прихоти, было нельзя. Нужно было победить, не прибегая к силе, ловкости и быстроте доспеха, ставшего его телом. Но мастерством и опытом турнирных схваток, и рыцари, и, прежде всего, сам виконт, сильно превосходили его самого. Поэтому Герхард впервые воспользовался способностью умертвия вытягивать жизненную силу, постепенно ослабляя будущих противников, чтобы компенсировать недостаток собственного боевого опыта. Который он рассчитывал пополнить в схватках с более опытным противником.
Когда конные латники, возглавляемые рыцарями, выстроились в боевой порядок, виконт выехал вперед и, опустив копье в традиционную позицию перед схваткой, демонстративно открыл забрало (которое до того захлопнул, чтобы иметь возможность сделать это).
– Представьтесь, сэр рыцарь!
– Сэр Герхард фон Штрехер. Странствующий рыцарь – третий сын барона фон Штрехера.
– Виконт Анри де ля Фруж. Полагаю, Вам известно мое родовое имя?
– Вы правы, виконт.
– В таком случае, я удивлен. Вы не уважаете меня, сэр Герхард?
– Почему же?
– Снимите шлем! Ведь я встретил Вас с открытым забралом.
– Я дал обет, который не позволяет мне снимать доспех, или шлем без крайней необходимости. Вам должно быть известно, виконт, что рыцарский обет выше обычных правил вежливости и традиций рыцарских схваток.
– В таком случае, я бросаю Вам вызов, сэр рыцарь!
– Почему?
– Вы оскорбили мою честь аристократа!
– Я принимаю Ваш вызов, виконт. Неуважение к моему обету – урон моей чести рыцаря.
– Возможно, но простой рыцарь не может бросить вызов аристократу, не сразившись с его вассалом, равным себе.
– Я буду рад сразиться с тем, кому геральдическая цепь не заменила рыцарский пояс.
– Вы забываетесь!
– Отнюдь, Вы сами сделали выбор, Виконт. Я лишь принимаю его. Если воинская удача будет на моей стороне, Вы сможете бросить мне вызов.
– Я сделаю это в любом случае! Сэр Рейнольд! – один из рыцарей выехал вперед. Заняв позицию рядом с виконтом, он тоже открыл забрало и опустил к земле стальной наконечник длинного рыцарского копья из мореного дуба (очень прочной, но столь же дорогой древесины). Затем он окинул Герхарда цепким взглядом холодных голубых глаз и произнес.
– Я бросаю Вам вызов от имени и по приказу своего сюзерена.
– Я принимаю его.
Сэр Рейнольд, подняв копье вверх, развернул своего коня и поехал вперед, через строй конных латников, уступающих ему дорогу. Герхард прекрасно понимал, что копейная сшибка – начало любой формальной рыцарской схватки, произойдет на дороге. Другого подходящего места поблизости просто не было. Когда его противник остановил коня, безошибочно отмерив расстояние, предписанное рыцарским кодексом, Герхард тоже остановился, а затем наклонил копье, когда это сделал сэр Рейнольд. В следующий миг рыцарь виконта ля Фружа послал своего коня вперед, резко дав ему шенкеля. Герхард сделал то же самое, но при этом ограничился нажимом коленей – новый конь, захваченный в последней стычке с другим странствующим рыцарем, понимал его не хуже, чем тот, на котором он два года назад уехал из родового замка.
Он ничем не уступал коню сэра Рейнольда, а физические возможности доспеха, ставшего телом Герхарда, позволяли тому легко остаться в седле после любого удара. Но копье в руках Герхарда было обычным, рассчитанным на один удар, а щит с родовым гербом был далеко не таким прочным, как у его противника. Без магии ставшего его телом доспеха, способной усилить любое взятое в руки оружие, он мог проиграть только по этой причине. Однако, все было именно так, как было. Прошло совсем немного времени с момента, когда его убила магия артефакта, созданного мертвым колдуном, но даже в глубине разума он уже давно не отделял себя от доспеха, поглотившего его душу, и всех его магических возможностей.
Он усилил свое копье и щит магией ровно настолько, чтобы не вызвать никаких подозрений. Копье Герхарда разлетелось в щепки от удара в великолепный стальной щит противника, не оставив на нем ни царапины. Тем не менее, дорогой стальной наконечник копья из мореного дуба (уцелевшего после удара) тоже не смог оставить след на щите с гербом рода фон Штрехер. Оба копейных удара были одинаково сильными и точными. Но Герхард, крепче держался за седло и удерживал спину в строго определенном положении, пользуясь тем, что определить не совсем обычные возможности доспеха, движимого силой обитающего внутри призрака – в такой ситуации, было совершенно невозможно. Сила доспеха могла выдержать почти любой удар и, фактически, энергия удара через усиленный магией щит и сам доспех передалась на седло, которое не уступало седлу сэра Рейнольда. Рыцарь виконта ля Фружа вылетел из седла, выронив копье, но сохранив пристегнутый к руке щит.
Он сразу же вскочил на ноги, демонстрируя стойкость и великолепную выучку, и бросился к своему коню, который был обучен не хуже, и остановился, как только смог погасить инерцию стремительного рывка. Вскочив в седло, сэр Рейнольд развернул коня и снял с передней луки седла короткий древковый Моргенштерн с тяжелым яйцевидным навершием и четырьмя иглами лучами, отходящими от него в самом широком месте перпендикулярным крестом. Заканчивалось навершие Моргенштерна еще одним таким же лучом, позволяющим наносить неожиданные колющие удары в отверстия и щели доспеха, даже более опасные, чем могучие удары навершием и перпендикулярными лучами, способные смять, или пробить даже очень хороший доспех.
Развернув коня, Герхард вынул из висящих на седле ножен полуторный меч, изготовившись к конной схватке. Он видел, что его противник обрадовался, увидев это оружие. Моргенштерн действительно давал ему преимущество. Парировать его удары мечом, не повредив свое оружие, сложно, и, не будь щит Герхарда усилен магией, а магический доспех, вовсе, практически непробиваем, это грозило бы ему уже не поражением, а гибелью. Жалеть противника сэр Рейнольд не собирался, и вполне мог убить, чтобы одержать победу и выполнить приказ сюзерена – в отличие от Герхарда, он не знал, что виконту эта победа не нужна.
Когда могучие рыцарские кони столкнулись грудь в грудь, лязгая и скрежеща нагрудниками друг о друга, Герхард даже не пытался отклонять удары моргенштерна мечом. Он уклонялся сам, насколько это можно было сделать, не обнаружив возможности магического доспеха, а удары принимал, в основном, на сверкающий металл доспеха, который выглядел достаточно прочным, чтобы выдержать их. Те удары, которые можно было принять вскользь, он отклонял щитом, стараясь не выдавать, что он укреплен магией и пробить или смять его обычным оружием невозможно. Несколько раз ему все же приходилось принимать на щит прямые удары, но в сложившейся ситуации это не вызвало подозрений. Сэр Рейнольд был более умел, и значительно более опытен в конном бою, чем Герхард, но тот, не желая уступать, старался победить именно умением и воинской выучкой. В конце концов, сказалось то, что Герхард, используя возможности умертвия, продолжал по не многу тянуть жизненную силу противника (уже ослабленного тем же способом), и поединок завершился таким образом, что победа Герхарда была бесспорной. При этом даже сам сэр Рейнольд не ощутил своей слабости и, тем более, не заподозрил чего-либо необычного.
В пешей схватке на двуручном оружии Герхард, вооружившись фамильным оружием рода фон Штрехер, напротив, неизмеримо превосходил своего противника знанием, которое было одновременно мастерством и опытом применения этого единственного оружия. Ему приходилось сдерживать себя, чтобы не выдать свое мастерство, превосходящее любые обычные пределы. В то же время, никого не удивило, что великолепный бердыш с металлическим древком легко выдерживал могучие удары двуручного моргенштерна, которым вооружился сэр Рейнольд. Герхард принимал их то на древко, то на широкое лезвие бердыша, заслоняясь им как щитом, то отклонял, нанося ответные удары, и противник вынужден был отступать, постепенно теряя силы от собственных могучих ударов.
В конце концов, он выронил оружие, и вынужден был признать свое поражение. Герхард, приняв формальный отказ продолжать бой, вернулся к своему коню, вернул на место любимое оружие, и снова поднялся в седло. В качестве трофея он отобрал у побежденного его копье из мореного дуба, способное выдержать не одну сшибку даже без усиления магией. Он понимал, что оно пригодиться ему прямо сейчас, и не ошибся. Виконт, признав поражение своего вассала, немедленно потребовал схватки со вторым своим рыцарем, желая лишь одного – измотать Герхарда, чтобы провести долгий красивый бой, который закончится столь необходимым ему поражением. В том, что Герхард превосходит его выучкой, воинским мастерством и опытом, и сможет нанести ему поражение, которым он будет гордиться, виконт не сомневался ни минуты.
Сочетание умелого применения возможностей магического доспеха и помещенного внутрь тела умертвия, и собственного мастерства рыцаря – вместе с новым состоянием внешней части разума, заменили Герхарду недостающий опыт и воинское умение. В результате и для себя, и для окружающих он остался тем, кем выглядел внешне: очень умелым, опытным и равнодушным ко всему рыцарем-бродягой – очень опасным сочетанием этих качеств, но при этом сохранившим рыцарскую честь и достоинство. Герхард на время растворился в этом новом ощущении мира и действовал соответственно, приняв новый вызов виконта с холодным, равнодушным достоинством. Аристократы неукоснительно соблюдали свои интересы, не желая ставить свое богатство и власть в зависимость от собственной силы и умения владеть оружием, до тех пор, пока можно отправлять в бой вассалов. В рыцарском кодексе королевства не было сказано ни слова о том, сколько раз сюзерен может передавать брошенный ему вызов своим вассалам, как и кого, он обязан выбирать среди них. Формально Герхард не мог отказаться от нового боя, но он и не хотел этого, заранее спланировав, что и как будет делать на этот раз. Он сам удивился тому, насколько много дали ему три выигранных схватки, благодаря новому состоянию внешней части его разума. При этом внутренняя его часть позволял ему сохранять радость, азарт и удовольствие от одержанных побед, не мешая всему остальному.
С новым противником Герхард дрался расчетливо и умело, с холодной уверенностью и полным безразличием к происходящему. У него осталось лишь желание в который раз отстоять свою честь, и достоинство странствующего рыцаря, используя боевое мастерство, обретенное в бесчисленных схватках с теми, кто сомневался в его умении, или просто не дорожил своей жизнью. Каким образом эти призрачные воспоминания, рожденные новым состоянием разума, превратились в эхо прожитых лет скитаний, невзгод и бесчисленных схваток – действительно дав ему столь необходимый опыт и отточенное боевое мастерство – Герхард не знал, но это не имело значения. Он окончательно поверил в этот странный, призрачный опыт и пользовался им не задумываясь. Одновременно радуясь тому, что он мог ему дать, как мог бы радоваться ребенок, внезапно обретя силу и мастерство взрослого опытного воина, к которым он так стремился. С той разницей, что у Герхарда, в отличие от ребенка, уже был собственный – вполне реальный, жизненный и боевой опыт, пополняющийся с каждой новой схваткой и каждым прожитым днем.
Второй противник Герхарда – сэр Норберт, был выбит из седла так, что поднялся далеко не сразу, но не пострадал и смог продолжить схватку. При этом наблюдавшие за сшибкой видели именно то, что произошло в действительности: закаленный странствиями рыцарь, у которого были лишь честь и воинское умение, мог легко убить привыкшего к турнирным схваткам противника, полагаясь на реальное боевое мастерство. Но, соблюдая рыцарский кодекс, он позволил ему продолжить бой, или признать формальное поражение. Сэр Норберт не сделал этого, и противники сошлись в конной схватке, завершившейся точно так же, как сшибка на копьях. Противник Герхарда вновь вылетел из седла и тяжело упал, с трудом поднявшись. После этого Герхард спешился и снял со спины укрытый под плащом бердыш, вновь предложив вассалу виконта сдаться, но тот молча подошел к своему коню и выдернул из ножен, висящих у седла горизонтально, тяжелый фламберг с рыцарским девизом на клинке. Своим оружием он владел мастерски, но Герхард быстро доказал превосходство фамильного оружия фон Штрехеров. Отражая удары фламберга, он постоянно атаковал, оставляя глубокие вмятины и зарубки на доспехах противника, и заставляя его отступать после каждого удара до тех пор, пока тяжелый двуручный меч не выпал из рук обессиленного рыцаря.
Герхард не хотел новой схватки, считая ее бессмысленной, и внешней, и внутренней частью разума, но виконт ля Фруж считал иначе. Он отправил в бой третьего рыцаря – сэра Тильвейна, и сам изготовился к схватке, хотя все понимали, что Герхарду они не противники. Усиленное магией копье из мореного дуба легко выдержало новую сшибку, сбросив сэра Тильвейна с седла, а в конной схватке противники сошлись с равным оружием. Оба предпочитали седельные полутораручные мечи. В пешей схватке, как большинство рыцарей, противник Герхарда воспользовался прямым двуручным мечом – эспадоном, и вновь не смог противостоять на сей раз фамильному оружию фон Штрехеров.
Разглядывая перед началом схватки самого виконта ля Фружа, Герхард куда больше заинтересовался его конем и великолепным комплектом защищающей его брони. Тем более, что могучий жеребец откровенно не любил своего хозяина. Он привык к куда более умелому и заботливому обращению, но подчинялся виконту, не прощающему неповиновения. Благодаря ментальной магии, Герхард с удивлением понял, что великолепный боевой конь, злой и неудержимый в бою, и не терпящий чужую руку, ждет от всадника лишь того, что для Герхарда было очевидным и необходимым. Тем не менее, с самого рождения, с ним обращались совсем иначе. Для одних он был живым товаром, который нужно холить и беречь, но любить нельзя и не нужно. Для других – оружием: таким же как копье, или меч, которым нужно добывать победы, и подчеркивать собственную власть и богатство.
Могучий рыцарский конь был молод, но не раз переходил из рук в руки, пока не попал под роскошное седло к виконту ля Фружу. Он ценил своего коня и не пожалел денег на лучший доспех для него, какой только смог раздобыть – опасаясь, что подобную живую ценность могут ранить, или вовсе убить в очередной схватке – как и прочие проблемы, эту он решил с помощью денег. Но если бы кто-то сказал ему, что боевой конь не вещь, не слуга и даже не вассал, а боевой товарищ, от которого в бою и в походе жизнь рыцаря зависит не меньше, чем от собственного мастерства и опыта, виконт ля Фруж рассмеялся бы ему в лицо.
Он не мог представить себе жизнь странствующего рыцаря, у которого боевой конь только один, и то он постоянно рискует потерять его, вовсе оставшись ни с чем, как не смог бы представить себе и настоящую дружбу, возникающую среди тех, кто сражался плечом к плечу. Это естественно для солдат и наемников, поэтому конные воины: латники, копейщики, лучники и разведчики – относятся к своим коням как к равным, таким же солдатам, от которых в бою зависит их собственная жизнь так же, как от них самих зависят их жизнь и благополучие. Рыцари понимают это даже лучше, наделяя своих коней рыцарской честью и достоинством, которыми обладают сами. Но те, для кого рыцарский пояс – лишь необходимая условность, украшение, обязательное для аристократа, воспринимают своих коней, в лучшем случае, как вассалов, и относятся к ним соответственно. В меру своего отношения к остальным вассалам и слугам.
Прежде Герхард никогда не сталкивался с этим сам, зная о таком поведении аристократов лишь со слов отца и старших братьев, и, тем более, не мог чувствовать с помощью ментальной магии. Тем сильнее были его гнев и ярость, которые охватили внутреннюю часть разума, и холодное презрение к аристократу, лишенному рыцарской чести, которое он испытал внешней, изменившейся, частью своего разума. Для него виконт стал не противником, а врагом, не достойным ни жалости ни пощады. Герхард не мог ни убить, ни искалечить его, не разрушив свою дальнейшую жизнь в пределах родного королевства, но мог наказать, в пределах правил рыцарской схватики. Поэтому удар копья он направил не в щит виконта, а в нагрудник, украшенный великолепной чеканкой и драгоценными камнями. Копье виконта при этом пришлось в пустоту. Герхард просто уклонился от удара. Доспех виконта не пострадал от удара – Герхард не хотел портить великолепный трофей, но сам виконт потерял дыхание, подавившись криком от боли в груди и ребрах. Он вылетел из седла и кубарем покатился по земле, потеряв щит, но сдаваться не собирался. Опыт рыцарских турниров и схваток научил его выдерживать такие удары и падения.
Очнувшись, он сумел встать, подобрать щит, потерянный при падении, и вернуться к своему коню. Вскочив в седло, виконт разобрал поводья, оставив правую руку свободной, и выхватил из седельных ножен великолепный полуторный меч, восхитивший Герхарда своей красотой и совершенством. Развернув коня, виконт, несмотря на боль во всем теле, потребовал продолжения схватки, и могучие рыцарские кони снова сошлись грудь в грудь. В этой схватке Герхард не жалел свой меч, нанося мощные, выверенные удары, которые не мог смягчить ни великолепный доспех виконта, ни поддоспешник, одетый под латную броню. При этом доспех противника он берег, нанося лишь те повреждения, которые легко было исправить. Нанося удары в щели и стыки доспехов, он перерезал ремни, заставив удерживаемые ими части доспеха болтаться, и нанес виконту несколько неопасных, но болезненных ран.
Тем не менее, когда Герхард обезоружил его, выбив из руки меч, виконт схватил запасное оружие, висящее у седла: тяжелую булаву из черного железа, с необычным навершием в виде нескольких вложенных кубов, повернутых друг относительно друга. При этом углы кубов создавали выступы в виде тетраедров. Они не пробивали доспех как шипы, но и повредить такую булаву было практически невозможно. При этом ее выступы очень сильно проминали броню и поддоспешник, доставая до тела. Этим оружием виконт владел лучше, чем мечом, но повредить усиленный магией щит Герхарда, или его доспех из магического металла, выступы булавы не могли. Герхард принимал ее удары на доспех и косые блоки щитом, не выдавая их прочность. При этом он быстро доказал виконту, что полуторным мечом можно дубасить противника не хуже, чем булавой – нанося новые, неопасные, но болезненные ушибы. Даже удары, принятые на щит, выдержать было очень сложно, но виконт решил драться до конца и признал поражение в конном бою только, когда Герхард вышиб его из седла. После этого он с трудом поднялся и, отшвырнув щит, вытащил из висящих у седла ножен богато разукрашенный эспадон, с клинком из великолепной стали.
В пешем бою Герхард не столько рубил и колол, сколько бил древком, используя выучку и приемы ландскнехтов, передающиеся в роду фон Штрехер из поколения в поколение. Обычно такие ухватки и удары использовались для усмирения черни, но отлично годились для боя с любым недостойным противником. В конце концов, виконт запнулся и упал, выронив эспадон с серебряной рукоятью украшенной драгоценными камнями. После этого он долго лежал, приходя в себя. Герхард повесил бердыш за спину, отошел в сторону, чтобы не стоять над поверженным противником, дожидаясь, пока он признает окончательное поражение.
Вместо этого он подошел к коню виконта, и начал общаться с ним, не используя для этого магию. Герхарду вполне хватило собственного умения обращаться с лошадьми, искреннего уважения к великолепному боевому коню – прежде не знавшему ласки, и желания подружиться с ним. Когда виконт ла Фруж пришел в себя, Герхард уже сел в седло и привычно разобрал поводья, оставив правую руку свободной. Сняв со спины бердыш, и перехватив оружие средним хватом, он направил острие лезвия к земле, и, легким движением коленей послал могучего рыцарского скакуна вперед, подъехав к побежденному противнику. При этом то, что Герхард держал в руках оружие, заняв формальную позицию для начала новой схватки, означало требование сдачи с позиции силы. В данном случае, отказ давал право атаковать пешего противника конным, используя то оружие, которое победитель держит в руках, требуя от побежденного противника признать поражение.
Герхард понимал, что, если Виконт ответит отказом и будет убит, его рыцари и латники сделают все, чтобы убить его самого, перебить, наемников, охраняющих караван мастера Штольца, убить купца и захватить повозки с товаром – не считаясь с возможными последствиями. Поступить иначе они не могли, это был единственный шанс оправдаться перед родней погибшего сюзерена и, возможно, сохранить свои наделы в его землях. Но прибегать к крайним мерам не пришлось, виконт сумел сам подняться на ноги, затем снял шлем, встал на одно колено и склонил голову, сдаваясь на милость победителя. Он получил то, что хотел и, в тайне радовался своему поражению, несмотря на всю пережитую боль.
Приняв формальную сдачу противника, Герхард повесил бердыш за спину, спрятав его под плащом, и отъехал к тому месту, где отряд виконта остановил караван. По дороге, Герхард, наклонившись с седла, подобрал великолепное копье виконта и его щит. Древко копья было сделано из черного дерева – идеально подходящего для этой цели, но столь дорогого и редкого, что позволить себе подобную роскошь могли только люди вроде виконта ля Фружа, имеющие достаточно денег и не умеющие их ценить. Наконечник копья, сделанный из самой лучшей стали, имел очень сложную форму, позволяющую ему легко пробивать столь же великолепные доспехи, и при этом не застревать в них. Небольшой конический упор-воронка, из той же стали, не мог служить щитом, или дополнительной защитой кисти, как более громоздкие упоры-диски различного диаметра и толщины, но идеально выполнял свою основную функцию, позволяя даже при самых сильных ударах удержать великолепное копье, которое не разлеталось в щепки, смягчая их. Копье виконта не было сделано специально для него и годилось под любую руку, при этом упор на древко был насажен мастерски – в той единственной точке, которая обеспечивала наилучший баланс длинному и громоздкому оружию – позволяющий легко держать его, несмотря на большой вес древка из черного дерева. Для Герхарда это копье было чрезвычайно ценно тем, что, в умелых руках могло служить годами, выдерживая множество схваток, что позволяло легко скрыть его усиление магией.
Тем же самым был ценен великолепный стальной щит виконта. Более массивный и тяжелый, чем обычный рыцарский щит, он был более широким и вытянутым, заканчиваясь плавным треугольным выступом очень красивой формы. При этом щит был выпуклым, позволяя отклонять даже удары, принятые на жесткий блок. Естественно, Герхард не мог повесить на руку щит с чужим гербом, но имел полное право очистить щит и нанести на него собственный герб, что и собирался сделать при первой возможности.
Проехав через строй латников виконта (держа у стремени копье с черным древком), Герхард вернул копье с древком из мореного дуба его владельцу, который явно был рад получить обратно надежное и привычное оружие – отлично послужившее Герхарду в конных сшибках. С рыцарей виконта он не взял ничего, но у него самого потребовал и коня, и оружие, и доспехи, которые ему удалось сохранить в целости лишь благодаря боевому опыту рыцаря, полученному очень странным образом. При этом виконт, изображая странствующего рыцаря, пожелал разоблачиться сам, и Герхард получил возможность полюбоваться на помятый кожаный поддоспешник, из прочной великолепно выделанной кожи, прорезанный его клинком на плечах, на бедрах и на одном боку там, куда приходился стык кирасы. Длинные порезы сильно кровоточили и причиняли виконту боль при каждом движении, но не представляли угрозы для его жизни. Его рыцари и латники, куда более опытные в воинском деле, чем он сам, прекрасно поняли это, и вели себя вполне спокойно, пока их сюзерен мучился, сдирая с себя великолепный доспех. Он успел десять раз пожалеть о своем решении, но уже не мог отступить.
Наконец, сложив все детали доспеха на землю у ног своего же коня, на котором Герхард возвышался безликой, совершенно неподвижной, статуей из сверкающего магического металла, наблюдая за его мучениями пугающим до дрожи, пронзительным и, в то же время, равнодушным взглядом узких, пустых глазных щелей шлема, в которых была лишь бездонная темнота – виконт отошел в глубину строя своих воинов. Где для него уже готовили носилки из прочного полотна, натянутого между вьючными седлами двух заводных лошадей, нагруженных припасами. Убедившись, что за него взялся один из латников, очень умелый в искусстве врачевания, и виконту действительно ничего не грозит, Герхард обернулся и властным, непререкаемым голосом, который из под шлема звучал глухо и пугающе, приказал паре наемников собрать свои трофеи, и навьючить их на седло коня, на котором он сражался с вассалами виконта, а затем с ним самим. В повозках места для новых трофеев просто не было, и добычу Герхарда, взятую им в рыцарских схватках навьючивали на боевых коней прежних владельцев оружия и доспехов.
Когда нагруженного новой поклажей боевого коня привязали к одной из повозок, Герхард приказал людям виконта освободить дорогу, и среди обычных людей вряд ли нашелся бы тот, кто мог ослушаться этого приказа – глухо прозвучавшего из под покрытого узорами шлема, из магического металла, с острым гребнем, начинающимся на лбу и идущим к основанию затылка. Пронизывающий взгляд темных пустых смотровых щелей шлема подавлял волю, вынуждая подчиниться, и без мощной ментальной защиты противостоять ему было невозможно. Рыцари и латники виконта послушно разомкнули строй, пропуская купеческий обоз, и каждый из них мысленно поклялся себе, что никому не расскажет о страхе, пережитом под взглядом, кажущегося пустым доспеха из сверкающего металла, покрытого сложным узором. Благодаря ментальной магии, Герхард точно знал, что они выполнят эту клятву.
Когда караван, после этой опасной встречи, встал на ночлег, Герхард расседлал и освободил от брони принадлежавшего виконту коня, а затем обиходил его, проявляя при этом куда больше ласки, чем делал обычно. Наградой ему было доверчивое фырканье и осторожные тычки носом в плечо, или в руку. Могучий жеребец поверил ему сразу и безоговорочно. Он считал его не хозяином, а другом, и готов был сделать для него все что угодно – прежде всего, защитить и помощь в бою, ведь у могучего рыцарского коня не было ничего, что он мог бы предложить Герхарду, кроме боевого мастерства. В ответ, Герхард мысленно пообещал защищать своего нового боевого товарища и всегда заботиться о нем, невзирая на любые трудности и невзгоды. Закончив чистить коня, он предложил ему пригоршню овса с ладони и не пожалел времени на то, чтобы постоять рядом с ним, ласково почесывая ганаш, пока он тщательно, по зернышку, пережевывал лакомство. При этом он удивился наивной, не знающей преград, радости могучего боевого коня, и мысленно пообещал делать так каждый день, если позволит время. Тем более, что великолепный рыцарский конь, несомненно, стоил того.
Сверкающей шерстью, цвета паленого сахара, гривой и хвостом он был похож на тяжеловозов мастера Штольца, но сложен был иначе и, при таком же весе, выглядел стройным и значительно более легким. В определенном смысле, так оно и было – он куда меньше чувствовал собственный вес, значительно превосходя тяжеловозов в силе. Поэтому, был куда более вынослив и в походе мог изо дня в день нести собственную броню и поклажу, и рыцаря в полном вооружении быстрой, неутомимой рысью, раз за разом, поднимаясь в галоп, если нужно было спешить. Это не мешало ему совершать могучие рывки, решающие исход копейной рыцарской сшибки – не редко сбивая с ног закованной в сталь грудью боевого коня противника – или сражаться в ближнем бою, калеча людей и коней могучими ударами копыт. Герхард знал, что найти лучшего боевого коня очень сложно и, по сути, в этом просто нет смысла. Тем более, обретя столь полное и безоговорочное доверие могучего скакуна. В случае необходимости, его можно поддержать Магией Жизни, помогая победить более сильного противника, и никто не удивится этой победе. Точно так же можно поддержать его в походе, снимая усталость и давая силы бежать рысью, или скакать галопом, столько, сколько будет необходимо. Но больше всего он радовался тому, что магия позволит ему сохранить молодость и здоровье своего боевого коня, и спасти его от ран и увечий, которые, в противном случае, означали бы смерть.
Обиходив коня и отпустив пастись (при этом, даже не стреножив, его, зная, что от него он не убежит никогда), Герхард занялся доспехом виконта, снятым с заводного коня. При всем своем великолепии, этот комплект брони не был вычурным и, что важнее всего, не имел выпуклых узоров и завитушек, за которые может зацепиться оружие врага, нанеся немалый урон вместо того, чтобы бессильно соскользнуть с гладкой стали. Чеканка, украшающая доспех, была выполнена столь искусно, что совсем не нарушала его боевые качества и, в то же время, сама не боялась повреждений. Тщательно осмотрев ее, Герхард пришел к выводу, что лучшего дополнения, маскирующего необычный вид магического доспеха, поглотившего его душу и заменившего тело, он не найдет. Благодаря чеканным узорам, необходимые детали доспеха сливались с видом магического доспеха, покрытого линиями магических фигур и надписями на искаженном наречии. При этом собственная прочность деталей столь дорогого доспеха, ценного качеством и надежностью, а не богатством украшений, позволяла вовсе не усиливать их магией, или надежно скрыть укрепление с помощью плетений на основе конструкций Магии Форм, наполненных Стихией Металла. Никто не удивиться тому, что вражеские удары не оставляют следов на столь великолепных деталях латной брони (которые вполне можно и починить, оперируя той же стихией металла).
Придя к такому выводу, Герхард немедля занялся починкой креплений необходимых ему деталей брони, которые сам же перерезал в бою с виконтом ля Фружем. Предвидя такой ремонт, Герхард конфисковал у виконта запасные крепления из кожаных ремней (сделанные не хуже чем сам доспех), которые любой рыцарь, имея такую возможность, возит с собой на случай повреждения снаряжения в бою, или рыцарской схватке. Герхард мог бы подождать до возвращения в город, и доверить эту работу мастерам-бронникам из гильдии наемников. Но он просто не мог утерпеть, ведь основной – внутренней, частью разума он так и остался двадцатилетним юношей, почти мальчишкой, обожающим оружие и доспехи. При этом внешняя часть его разума, превращенная в разум одновременно опытного рыцаря, и наемника-мага, требовала всегда держать свое снаряжение в наилучшем возможном состоянии. Герхард вполне доверял своему умению чинить крепления рыцарского доспеха, вколоченному в него в родовом замке, но то, что пришло к нему вместе с призрачной памятью сорокалетнего рыцаря-бродяги, значило куда больше, исключая всякие сомнения в правильности принятого решения.
Удивительно привычная, словно проделанная уже сотни раз, работа заняла совсем немного времени. Сняв латную юбку, наплечники, наколенники и налокотники из разбойничьей ухоронки, которые носил до того, как самые лучшие из имеющихся, Герхард приладил на их место великолепные, украшенные чеканкой детали. Когда он тщательно подогнал ремни так, чтобы они не мешали движению доспеха, в чем снова помогли, прежде всего, призрачная память и опыт, новые части, внешне дополнившие поглотивший его душу артефакт, словно слились с ним в единое целое. Даже то, что рисунок на магическом металле был совершенно не похож на чеканку дополнительных частей доспеха, в которой не было никакой магии, не портило этот эффект. Доспех выглядел как цельный, единый комплект брони, и то, что соединения деталей артефакта не имели стыков и щелей, уже не казалось странным. В принципе, опытный воин, подогнав соответствующим образом очень хороший доспех, мог добиться того же эффекта даже без хитроумных защелок, заменяющих обычные кожаные ремни и металлические пряжки. По той же причине приобрели естественность гибкость и подвижность доспеха, которую теперь можно было демонстрировать гораздо больше, чем раньше, расширив предел возможностей, которые не нужно скрывать во время боя.
Внешней частью разума, Герхард воспринял это как должное. При этом внутри он был просто счастлив, в чем охотно признался самому себе. Сняв с расшитого золотом, богато украшенного седла оружие виконта, Герхард осмотрел его столь же придирчиво, как до этого рассматривал великолепный доспех. Тяжелая булава из черного железа, с очень необычным навершием, была ему не нужна, хотя он успел убедиться в эффективности этого оружия. Зато великолепный полуторный меч восхитил его даже больше, чем прежде, хотя он успел оценить его ценность, когда виконт взялся за это оружие, и сделал все необходимое, чтобы сберечь его. Тем более, что опыт и мастерство рыцаря, обретенные столь странным образом, позволили сделать это, не прибегая к помощи магии и, при этом, не выдавая физические возможности доспеха-артефакта и помещенного внутрь тела умертвия.
Широкий сверкающий клинок был очень острым, несмотря на то, что обычно такие мечи рассчитаны скорее на пробивание, чем на прорубание доспехов. Кромка лезвия была волнистой, хотя обнаружить это мог лишь очень внимательный и опытный взгляд, либо не знающий преград взгляд магического доспеха – благодаря призрачному опыту рыцаря, у Герхарда было и то и другое. Такая заточка создавала эффект, подобный изгибам фламберга, но он был значительно более опасен. В умелой и сильной руке, такой клинок мог с одного удара прорубить даже очень хорошую латную броню, или кольчугу (против которой обычный рыцарский меч неэффективен из-за ее гибкости), сразу нанеся тяжелую, кровавую рану, и сохранив при этом собственные боевые качества: любой поддоспешник, или кожаная броня вовсе не были преградой для острейшего волнистого лезвия.
При этом клинок был очень прочным, и достаточно тяжелым, чтобы сминать прорубленную броню, врубаясь в плоть и перерубая кости. Великолепный меч, так же как доспех, щит и копье, не был заказан виконтом ля Фружем, поэтому он не был обезображен пышностью украшений. Чеканка массивной литой гарды, способной остановить любой клинок, и витиеватый узор, выбитый с двух сторон на центральной части клинка, лишь подчеркивали благородство и смертоносную красоту меча. А узорное литье рукояти служило, прежде всего, опорой для ладони, затянутой в грубую кожу латной перчатки. Взяв великолепный меч двумя руками, Герхард убедился, что в металлических, покрытых специальными канавками, ладонях магического доспеха, ставшего его телом, эта рукоять лежит значительно надежнее, чем в самой лучшей кожаной перчатке.
И вновь источником этого знания были, прежде всего, призрачные знания, боевое мастерство и опыт сорокалетнего рыцаря-бродяги, повидавшего очень многое. На которые накладывались, странным образом дополняя их, столь же призрачные воспоминания еще более опытного, умелого и опасного воина-мага без прошлого и собственного имени. Они не принадлежали рыцарю, но этот призрачный воин-маг, насколько простиралась его память, возникшая в разуме Герхарда, всегда был частью доспеха-артефакта, некогда поглотившего его душу и заменившего ей и тело, и магический дар. Поэтому о боевых возможностях доспехов он знал все.
О другой магической броне и артефактах, которыми можно их дополнить, он знал очень многое, как и о всевозможном магическом оружии и щитах. Хотя пользовался им лишь при крайней необходимости, по-настоящему полагаясь только на бердыш, созданный специально для усиления магией доспеха-артефакта. Этим видом оружия он владел в совершенстве, хотя ничего не помнил о том, когда и почему избрал его, как и о том, где взял великолепный экземпляр, сделанный специально под возможности магического доспеха из очень сложного магического сплава и множества камней-тальдеаров.
Он помнил лишь, что владел им всегда, как всегда был призраком, заточенным в магический доспех, о чем никогда не жалел. Способность контролировать помещенное внутрь тело умертвия позволяла ему выдавать себя за человека так, что его настоящую природу, не зная о ней, не могли заподозрить даже самые сильные и умелые маги Хэллаана. А возможность сохранить связь с телом, находящимся вне доспеха, давала возможность чувствовать жизнь и испытывать доступные живым удовольствия. Он никогда не искал и не хотел ничего иного. Для той части разума Герхарда, которой принадлежала эта призрачная память, такое состояние продолжалось бесконечно долго, постепенно давая все более разнообразный опыт наемника и воина-мага, и Герхард знал, что и то, и другое всегда будет дополнять уже собственный – вполне реальный опыт, который ему еще предстоит получить.
Тяжелый клинок великолепного меча, тяжелая литая гарда и рукоять, с навершием в виде шипастого шара – представляющего собой гораздо более совершенный вариант навершия булавы виконта ля Фружа (Герхард был уверен, что именно навершье меча дало ему эту идею) – создавали идеальный баланс, позволяющий очень эффективно наносить любые удары и долго рубиться достаточно тяжелым оружием, обладая лишь обычной человеческой выносливостью и силой. Ножны меча были сделаны из полированной стали, покрытой очень красивым, витиеватым, но не вычурным узором, служившим продолжением красоты помещавшегося в них оружия. Внутри ножен имелись деревянные вставки сложной формы, способные надежно удерживать тяжелый и очень острый клинок, не повреждая его волнистые кромки.
Герхард прекрасно понимал, что лучший клинок: на который легко можно списать эффект усиления магией в достаточно широких пределах – найти в его родном мире сложно, и был очень рад этому. Два года жизни странствующего рыцаря (которые теперь дополняли еще сорок лет призрачных воспоминаний) приучили его полагаться на одно и то же снаряжение и оружие, и изменять этой привычке он не собирался. Он лишь старался подыскать самое лучшее, получив такую возможность, и теперь одновременно радовался тому, что этот процесс завершился столь быстро и однозначно. Если бы не богатство виконта ля Фружа и его страсть к рыцарским турнирам, где доспех и оружие одновременно залог победы и возможность продемонстрировать власть и богатство, найти такое оружие и доспехи и, тем более, купить их было бы очень сложно. Даже объездив все окрестные королевства и при этом постоянно сражаясь с разбойниками и встречными рыцарями ради добычи, которую нужно еще суметь продать, не зная в иных землях Людей вроде мастера Штольца.
Это само по себе могло занять годы, даже десятилетия и теперь, держа в руках великолепный клинок в узорчатых ножнах, Герхард не хотел даже думать об этом. Он знал, что виконт ля Фруж, мнивший себя знатоком рыцарских доспехов и оружия, никогда не умел ценить то, что, так или иначе, попало к нему в руки. Напротив, он сожалел, что все это не украшено столь пышно и богато, как ему бы того хотелось – но он вынужден довольствоваться им потому, что ничего лучше для рыцарских турниров ему отыскать не удалось. При этом, старшие родичи отказывались снабжать его деньгами на новые поиски, но виконт был уверен, что поражение в честном бою от столь таинственного и грозного противника, каким Герхард предстал для него и его людей (хотя они даже не подозревали с чем столкнулись), убедит их в его доблести рыцаря и в том, что он поступил правильно, отдав противнику доспехи и оружие не взирая на всю их ценность. А значит, они позволят ему искать новое оружие и доспехи, и он найдет именно то, что ему нужно, даже если на это ему придется потратить большую часть жизни: перебирая предложения купцов, и наслаждаясь привычными для себя удовольствиями – вместо того, чтобы куда-то ехать и искать что-либо самому.
Герхард был уверен, что так и будет, достаточно хорошо изучив с помощью ментальной магии самого виконта ля Фружа, за время их неожиданной и совсем короткой встречи, он вполне представлял себе образ мыслей его старших родичей, поэтому был совершенно спокоен. Они не умели ценить то, что можно купить за деньги, и преследовать таинственного рыцаря, который отобрал у их родича доспехи, оружие и коня, никто не будет. Для них поражение виконта было гораздо ценнее всего этого, причем по той же причине, что и для него самого. Но распространяться о нем они тоже не станут, так, или иначе, понимая, что доказывать подобным образом самому себе, что ты не только аристократ, но и рыцарь, сохранивший честь и достоинство – на самом деле, бесчестие, потеря остатков собственного достоинства и урон богатству, а значит и власти феодала. С помощью информационной магии он убедился в этом окончательно. Прослеживая во времени, от настоящего к прошлому, жизненный путь виконта ля Фружа от их встречи, до его встречи с кем-либо из родственников – и отпечаток этого пути в информационном поле планеты, было достаточно легко получить всю необходимую информацию о тех, с кем встречался виконт, чтобы очень точно предугадать их реакцию на заранее известные события.
Возможно, доспех виконта мог привлечь к себе внимание, но разве что целиком. Отличить его детали от магического доспеха, ставшего телом Герхарда, не сможет никто – к нему они подошли куда лучше, чем к тому комплекту брони, для которого были изготовлены. Его Герхард собирался продать мастеру Штольцу, как и прочую свою добычу, тем самым, отвлекая внимание от себя. От честного купца, не цепляющегося за выгоду, он сразу уйдет к куда более богатым и корыстным. И то, Герхард очень сомневался, что его будут покупать целиком. Даже отдельные части, сами по себе, слишком дороги, и никто не удивиться тому, что кто-то купил отдельно столь великолепный шлем, нагрудник, или латные перчатки. При этом о виконте ла Фруже никто не вспомнит. То, что он расскажет, превращая свое поражение в победу, скорее помешает связать его с прежним доспехом виконта. А те, кто помнит этот доспех по рыцарским турнирам, и схваткам с самим виконтом, скорее помнят свои поражения, и обрадуются тому, что его новое доспехи и оружие будут не столь совершенны. О прежних они просто забудут, как и о своих поражениях.
Даже с полным вооружением виконта и на его же коне, защищенном той же броней, но в другом, не разукрашенном драгоценными камнями и золотым шитьем, седле и совершенно ином доспехе (с глухим шлемом странной конструкции в котором все внимание привлекают узкие прорези смотровых щелей, за которыми ощущаются лишь тьма, пустота и непонятная, пугающая сила), он будет выглядеть лишь богатым странствующим рыцарем. У которого и доспех и оружие, и конь, с его собственным доспехом, соответствуют друг другу, и достаточно одного взгляда, чтобы понять, почему он сохранил подобное богатство. В здравом уме с таким противником связываться не захочет никто, даже видя на щите герб простого странствующего рыцаря. В то же время, среди странствующих рыцарей и, тем более, среди разбойников, привыкших к беззащитности любого путника – даже рыцаря, сколь бы умелым он ни был – против целой шайки душегубов, напавших на него из засады, найдется много достаточно алчных и несведущих в воинском искусстве, чтобы видеть великолепный доспех, и боевое оружие лишь как трофеи, стоящие любого риска.
Поэтому Герхард не опасался, что столь великолепное снаряжение помешает ему собирать энергию новых жертв и трофеи для продажи тем способом, который он выбрал для этого. Более того, он решил не откладывать нанесение своего герба на новый щит. Прежний слишком выделялся из общей картины и мог привлечь лишнее внимание, и насторожить тех же разбойников. А вот новый, соответствующий прочему снаряжению, превратит его в столь ценную добычу, что ради нее не побоятся напасть на обоз, или караван с куда более сильной охраной, чем наемники-ландскнехты, которых всего по одному на телегу. Будь на щите герб аристократа, многие побоялись бы напасть даже на одинокого всадника.
Странствующие рыцари, кроме самых задиристых, глупых, или высокомерных, вовсе никогда не нападают на благородных. Будь это даже младший отпрыск аристократического рода, который тоже вынужден странствовать по дорогам королевства, не получив надела в родовых владениях. Аристократы, даже такие безземельные бродяги, часто сами ввязываются в драку, но тут уже ничего не поделаешь. Рыцарская честь и кодекс не позволяют отступить без боя, и тогда приходится рисковать конем, оружием и доспехами, а то и головой, полагаясь лишь на воинское мастерство и опыт.
Разбойники плохо знают геральдику, но в королевстве, где правят аристократы, вовсе обойтись без этого знания очень сложно. Во всяком случае, отличить герб графа, виконта, маркиза, или хотя бы баронета, но из богатого, могущественного рода – даже без короны феодала, сколь бы малой она ни была – от герба никому неизвестного баронского рода, да еще без короны барона, или его наследника, худо-бедно, сможет любой душегуб. Часто именно разбойники, которым нужно суметь выбрать подходящую жертву, и рыцари, ищущие наживы, разбираются в таких вещах лучше иных герольдов.
Герхард прекрасно знал об этом и не хотел упускать возможную выгоду в виде новых жертв и трофеев, поэтому все же решил, разобравшись с прочим снаряжением, взяться за гербы на щитах. Тем более, что все необходимое, на самом деле, у него имелось. Гербы вместе со щитами получают повреждения в боях и рыцарских схватках. При этом рыцарский кодекс требовал, чтобы герб был хорошо виден, даже если выправить щит нет возможности, как и доверить обновление герба мастеру-геральдисту, или, хотя бы, умелому броннику. Поэтому любой рыцарь обязан иметь при себе инструмент для обновления герба и уметь нарисовать свой герб даже если это приходится делать с нуля. Этому учили даже тех, кто не знал грамоты и был совершенно бесталанным как художник. Тем более, что извращение герба означало бесчестие рыцаря, оскорбление основ рыцарства, прежде всего, рыцарского кодекса, и неуважение к геральдическим традициям. А это уже прямое оскорбление аристократам и королю, которое может дорого обойтись не только рыцарю, не умеющему рисовать свой герб, но и всему его роду.
Герхард очень хорошо владел каллиграфией и был не лишен таланта художника. Теперь это умение и врожденный талант дополнились знаниями и навыками мертвого хеллаанского мага, великолепно владевшего сложной и многообразной письменностью Искаженного Наречия и начертанием сложнейших магических фигур и рисунков – во много раз более сложных, чем любая обычная картина, и требующих филигранной точности. В то же время, уже этот опыт и навыки дополнила информация из памяти сайдеаров, превращенная магией доспеха-артефакта в такой же опыт и навыки, вплетенные в разум Герхарда в процессе превращения его души в призрак, заключенный в магический доспех. Обладающий идеальной точностью движений, что до предела упрощало задачу изображения любого, даже самого сложного, рисунка.
Специальную пластинку-скребок, для очистки рыцарского щита от остатков поврежденного рисунка тоже приходилось возить с собой. Закрашивать прежний рисунок было нельзя – это было слишком заметно, особенно если сделать так несколько раз, и тоже считалось искажением герба, со всеми его последствиями. Единственным, чего у Герхарда не было, были хорошие кисти и краски. Те, что он возил с собой, годились для подновления герба на старом щите, полученном от отца вместе с рыцарским поясом и званием странствующего рыцаря. Но изобразить с их помощью рисунок, достойный великолепного щита принадлежавшего виконту ля Фружу, было решительно невозможно. Однако виконт имел при себе все, что положено иметь странствующему рыцарю. Герхард сильно сомневался, что отпрыск графского рода сам чинит поврежденные ремни доспехов и подновляет герб на щите. Тем не менее, он умел делать и то, и другое, и Герхард конфисковал у него все необходимое, вместе с оружием, доспехами и щитом, на что имел полное право.
Филигранная точность движений магического доспеха, ставшего телом Герхарда, собственный опыт подновления, или повторной прорисовки фамильного герба на своем щите, дополненный призрачной памятью и опытом сорокалетнего рыцаря-бродяги и навыками мага-артефактора позволили Герхарду в несколько движений снять краску с трофейного щита. А затем нанести фамильный герб фон Штрехеров, так же прорисовывая каждую деталь одним движением. В результате, рисунок получился идеальным даже с точки зрения магического искусства, но это никого не удивило. Для того, кем Герхард был для окружающих, было вполне естественно, столь искусно рисовать свой родовой герб – символ чести и достоинства рыцаря. Благодаря великолепным, очень дорогим краскам, герб фон Штрехеров на новом щите засверкал так, как никогда прежде.
Для внешней части разума Герхарда этот великолепный рисунок стал не только символом, но и опорой чести и достоинства, которыми закаленный сорокалетний рыцарь дорожил не меньше воинского мастерства и опыта – ведь больше у него ничего не было, кроме собственной жизни, которая уже давно была ему не нужна. Внутренней частью разума Герхард тоже испытывал нечто подобное, но, прежде всего, был искренне рад великолепию фамильного герба, достойного доблести и настоящего воинского умения всех потомков основателя рода – отважного рыцаря-ландскниехта, полагавшегося, прежде всего, на свое владение бердышом и поместившего это оружие на свой герб, вначале рыцаря, а затем барона. Насколько было известно Герхарду, это был первый случай, когда герб старого, но небогатого рода, привыкший к тусклым краскам, обрел достойную его красоту. Тем больше была его радость и гордость, и ему было абсолютно все равно, что его родичи, скорее всего, никогда не узнают об этом, а выбранный им путь воина, которому нужны лишь магическая сила, боевое мастерство и опыт, вряд ли прославит герб предков.
Нанеся свой герб на новый щит, Герхард, в несколько точных движений, снял краску с прежнего, который не был особо ценен ничем, кроме герба. Уложив скребок, краски и кисти, в одну из сумок, снятых с заводного коня, Герхард привычно уложил поклажу и седло так, чтобы они создали спальное место. При этом щит и меч легли рядом, чтобы их было удобно повесить на седло, уже одев коня в броню, оседлав и навесив на седло поклажу. Длинное рыцарское копье Герхард тоже уложил определенным образом, чтобы подобрать с земли в последнюю очередь. Сумки для поклажи и седло Герхард выбрал самые лучшие из того, что досталось ему в качестве трофеев. При этом седло и сумки, принадлежавшие виконту ля Фружу, он оставил вместе с его же доспехом и прочей поклажей для одного из трофейных коней. Сбруя и седло, которыми пользовался молодой аристократ, были разукрашены так, что сами по себе стоили целое состояние, но ни один рыцарь, сохранивший честь и достоинство – будь он богат, или беден, не сел бы в такое седло.
На фоне этой безвкусной роскоши даже самый лучший доспех, оружие, и броня, достойная великолепного рыцарского скакуна, будут выглядеть столь же аляповато и мерзко. При этом никаких особых достоинств, кроме варварской роскоши, у сбруи виконта не было. Та, что досталась Герхарду после схватки с одним из богатых рыцарей, пожелавших бросить ему вызов, была ни чуть не менее прочной и надежной. Она была очень хорошо укреплена, чтобы выдерживать резкие рывки в копейных сшибках. И списать на ее качество укрепление временными, сплетенными на один раз, магическими структурами (не требующими Истинных Камней для центровки и стабилизации) было вполне возможно.
А простота и полное отсутствие украшений подчеркивали великолепие доспехов и вооружения всадника, и брони, защищающей его скакуна. Что было очень выгодно Герхарду, позволяя быть великолепной приманкой для разбойников, и поступившихся честью рыцарей – а от остальных скрывать необычность доспеха-артефакта, поглотившего его душу: на фоне столь великолепного вооружения он выглядел лишь его частью. При этом простой кожаный плащ (добротный и надежный, но потертый), скрывающий великолепный бердыш из магического металла, и герб малоизвестного, небогатого баронского рода на аграфе плаща, пряжке рыцарского пояса и великолепном щите, сглаживали все остальное. Они выдавали простого странствующего рыцаря, удачливого, умелого и очень опасного своим боевым мастерством – позволившим ему захватить в бою столь великолепное вооружение, и сохранить его в последующих схватках – но небогатого, ведь у него нет ничего кроме его снаряжения и боевого коня, как у любого другого безземельного рыцаря-бродяги.
К прежнему содержимому седельных сумок Герхарда добавилось лишь то, что он получил в качестве трофеев вместе с доспехами и оружием виконта: запасные детали и ремешки для ремонта креплений доспеха и щита, да краски и кисти для обновления герба на щите после очередной схватки. Так что перебирать их не пришлось. Уложив свой старый щит к поклаже одного из заводных коней, Герхард пошел к костру, за вечерней порцией гречневой каши с мясом и кружкой травяного настоя. Кружка, ложка и миска у него были свои, как положено любому путешественнику. Причем сталь была покрыта довольно толстым слоем серебра. Конечно, все это стоило куда дороже простой оловянной, медной, деревянной и глиняной посуды. Но любой наемник, или достаточно богатый путешественник, и, тем более, рыцарь, пользовался в дороге именно серебряной, или посеребренной посудой. Даже небогатый барон фон Штрехер не мог сэкономить на этом, снаряжая младших сыновей в дорогу – иначе было просто нельзя. Серебро хоть как-то защищало от болезней, которые можно подхватить вместе с едой и водой.
Телу умертвия, управляемому силой призрака, созданного из души Герхарда магией доспеха-артефакта, мало что могло угрожать в обычном мире живых, но выдавать это было нельзя. Как и то, что еда, тепло, или воздух были ему не нужны. За едой, открыв забрало шлема, Герхард общался с наемниками так же, как в таверне гильдии, где нанимал отряд Густава. Он смеялся шуткам, шутил сам, слушал и рассказывал байки, и истории вроде тех, что привели его в пещеру мертвого колдуна. За время путешествия вместе с караваном это стало уже привычным, и никто не удивлялся, что их командир – закаленный жизнью до того предела, когда воля, жесткость и воинское мастерство порождают жестокость к врагам и равнодушие к собственной жизни – среди соратников, открыв забрало кажущего цельным шлема, становился просто рыцарем. Воином, закаленным и очень опасным своим мастерством, опытом и равнодушием к жизни, но сохранившим честь и достоинство, которыми владеют не только рыцари, но и простые рубаки: наемники, солдаты, ландскнехты – именно за честь, отвагу и воинское мастерство получающие пояса рыцарей. Среди них он был равным среди равных и за это его уважали больше, чем многих других рыцарей и командиров. Много повидавшие наемники поняли, что он способен на уважение и дружбу, которыми можно гордиться, и за соратников будет стоять насмерть.
Но по-прежнему боялись его – сильного закаленного воина, в котором ощущались лишь воинское мастерство и опыт, так, словно больше в нем ничего не осталось – рыцаря в странной, покрытой узорами броне, не имеющей ни, щелей ни видимых глазу стыков отдельных деталей, но при этом гибкой и подвижной, словно человеческое тело. Эта необычная подвижность и обет, запрещающий снимать доспех и шлем без крайней необходимости, рождали странное впечатление, словно перед тобой не рыцарь облаченный в броню, а оживший доспех, в который помещено человеческое тело, живущее лишь благодаря его поддержке. Никто из наемников не подозревал, насколько это впечатление близко к истине, но оно пугало опытных рубак, которых сложно чем-либо испугать. Еще больше их пугало то, что, когда закрывалось забрало странного шлема с гребнем, идущим ото лба к основанию затылка, и без всяких отверстий, кроме узких смотровых щелей – доспех словно превращался в пустую оболочку, заполненную призрачной темнотой и непонятной силой, смотрящей из щелей-глаз холодным, не знающим преград взглядом.
Благодаря возможностям ментальной магии, которые дал ему доспех, Герхард знал об этом, но изменить что-либо не только не мог, из-за новой формы существования, но и не хотел. Для внешней части его разума такое отношение окружающих было естественным и не вызывало никаких эмоций, а внутренней он радовался ему, откровенно наслаждаясь ощущением силы, не имеющей ничего общего с властью, или ощущением превосходства. Эта сила строилась на силе магии, умении и опыте мага, мастерстве воина и опыте бродяги наемника, умеющего использовать все это, чтобы выжить в любой ситуации – поэтому она была реальна. При этом часть магической силы превращенной в призрак души Герхарда, движущая доспех-артефакт, делала его совершеннее тела большинства живых существ. Она стала опорой и мастерству воина, требующему скорости, силы и ловкости движений, и умению мага, требующему их филигранной точности, и совершенного восприятия реальности.
Благодаря тому, что и магический дар, и остальные возможности, были лишь силой артефакта – отличающегося от множества других лишь сложностью, и совершенством исполнения – они не были связаны пределами развития живой, природной силы. Магический доспех был живым лишь благодаря заключенному внутри призраку, человеческой душе, намертво вплавленной в сложнейший артефакт, ставшей вместилищем управляющей им воли и разума, и магической энергии, которая давала ему силу. Пока цел магический доспех, ставший его вместилищем, и разум, и воля, и магическая сила призрака могут развиваться бесконечно, не имея теоретического предела, и это радовало Герхарда больше всего. Он понимал, что изменить доспех-артефакт невозможно, потому что это убьет его самого, но это не имело значения. У возможностей даже самого сильного мага тоже есть непреодолимый предел. Разница лишь в том, что магический доспех дал ему эти возможности разом. Так же, как призрачная память и опыт, возникшие непонятным образом, дали ему все, что нужно рыцарю и воину-магу. А память мертвого хэллаанского мага, слившись с информацией из памяти тальдеаров, дала мастерство и опыт, основанные на этих знаниях.
Герхард понимал, что получил все это случайно, ценой жизни создателя магического доспеха, но за два года жизни странствующего рыцаря у которого нет ничего кроме доспехов, коня и оружия, отваги и умения драться, он научился ценить удачу и рассчитывать на нее. Он не убивал мертвого колдуна и сумел выдержать поединок стойкости и воли с убившим его артефактом – поэтому все, что он получил, принадлежало ему по праву, согласно рыцарскому кодексу и тем понятиям чести, которым его учили с детства. Молодость, которую он сохранил внутренней частью разума, позволяла ему радоваться столь невероятной удаче, совершенно не думая о том, что ждет его впереди. При этом опыт долгой, призрачной жизни, доступный внешней части разума, давал возможность понять, насколько более ценным все это было в самом начале пути – полученное в единый миг, вместо долгих лет поисков, истощающих душу и разум.
Но это не мешало Герхарду радоваться новой удаче, столь же внезапно дополнившей то, что он уже получил, создав завершенный образ – по-своему совершенный в пределах его родного мира. Ночью, привычно изображая спящего, он обдумывал магические конструкции, которые можно использовать как заклинания для укрепления конской брони, сбруи, седла и дополнительных частей латной брони, дополняющих магический доспех лишь внешне – на которые не распространялась пассивная защита его магии. Чтобы превратить их в артефакты, обеспечив собственной защитой, нужно было искать тальдеары, но тратить на это время ради решения столь незначительной задачи Герхард не хотел совершенно. Он не страдал непреодолимой страстью большинства хэллаанских магов к поиску Истинных Камней ради их ценности, потенциальных возможностей и, прежде всего, самого владения тем и другим.
Создавать для этой цели заклинания, комбинируя Классическую Магию и Магию Форм, было значительно интереснее. Тем более, что заранее готовить эти заклинания к применению не было необходимости. В новой форме существования возможности памяти Герхарда, переплетающейся с памятью камней-сайдеаров, образующих магический вычислитель, теоретически были неограниченны и позволяли сохранить во всех деталях плетения, магические конструкции и системы любой сложности. А затем стереть эти воспоминания так же, как стирается информация из памяти вычислителя. Резерв магических якорей, оставленный для реализации подобных конструкций, позволял очень быстро использовать их по мере необходимости, и Герхард не видел смысла усложнять себе жизнь. Сосредоточившись на совершенствовании уже созданных заклинаний, он провел за этим занятием всю ночь и был очень доволен тем, что мастерство и возможности мага дали ему не только силу, но и новый интерес в жизни, совершенно не похожий ни на что доступное ему прежде.
Утром, прежде, чем седлать своего коня, и крепить поклажу к седлам заводных лошадей, Герхард продемонстрировал детали доспеха, принадлежавшего виконту ля Фружу, мастеру Штольцу, и расспросил его о возможности продажи этого комплекта брони и его ценности без тех деталей, которые внешне дополнили доспех-артефакт. Купец заверил его, что знает, как быстро продать доспех виконта, по той цене, которую он считал справедливой – не привлекая к себе лишнего внимания. При этом отсутствие части деталей, не нарушающих целостность доспеха, не влияло на его ценность. Получив тот ответ, на который он очень надеялся, Герхард тщательно упаковал доспех и занялся трофейными лошадьми, одев в броню оседлав и прикрепив к седлам поклажу. Привязав их к повозкам, он обиходил своего боевого коня, при этом, шепча ласковые слова и успокаивая могучего красавца, который очень нуждался в этом. Затем, одев на него броню, уздечку, сбрую и седло, и навьючив поклажу, Герхард поднялся в седло – убедившись, что великолепный боевой конь не замечает ни его собственного веса, ни веса надетой на него брони, ни, тем более, седла и поклажи. Вставив в кожаную петлю рыцарское копье с блестящим на солнце древком из черного дерева и сверкающим стальным наконечником, он привычно упер его в стремя и прижал коленом к седлу, освобождая правую руку. Повесив на левую руку великолепный щит со сверкающим красками гербом фон Штрехеров, Герхард разобрал поводья, оставив правую руку свободной, и привычно положил ее на древко копья ниже упора для кисти, чтобы иметь возможность быстро изготовиться к копейной сшибке.
Тронув коня движением коленей, он выехал на дорогу, заняв место во главе обоза и, махнув рукой, отдал команду к выступлению. Покачиваясь в седле великолепного рыцарского скакуна, идущего быстрым, неутомимым шагом, Герхард восхищался чуткости, с которой он ловил каждое движение всадника. Могучий жеребец был рад нести его на себе и откровенно радовался и дороге, и, прежде всего, предстоящим боям, турнирам и рыцарским схваткам. Почувствовав уважение и заботу нового хозяина, он перестал чего-либо бояться и наслаждался переполняющей его силой, и умением использовать ее, которое очень хотел показать.
Опасность встречи с виконтом ля Фружем понимали все, кто шел вместе с обозом. Тем более, что никто из них не мог понять, как Герхарду удалось предугадать поведение чванливого аристократа и сделать так, чтобы он остался доволен. Хотя с точки зрения, что опытных наемников, что не менее опытного купца, и его слуг, не раз бывавших с ним в дальних и опасных путешествиях – виконт должен был скорее в пасть в ярость, потерпев поражение и потеряв великолепное оружие, коня и доспехи. Что могло произойти в этом случае, не знал никто, но думать об этом не хотелось.
После этого опасного столкновения на караван еще несколько раз нападали шайки разбойников, а Герхарду бросали вызов странствующие рыцари, надеясь победить его, и отобрать все, что у него было – подобно тем же разбойникам. Но трофеями Герхарда стала лишь магическая энергия астральных тел убитых душегубов. Больше с них брать было нечего, а странствующие рыцари, бросавшие ему вызов, были бедны и чего-либо стоящего, на фоне уже имеющихся трофеев у них не было. Когда караван мастера Штольца вернулся на подворье купца, Герхард первым делом поехал вместе с отрядом Густава, отлично выполнившим свою задачу, в гильдию наемников и, не скупясь, расплатился с ними, чем порадовал не только их, но и всех остальных, кто присутствовал в этот момент в таверне гильдии. Честные и щедрые наниматели, которые, вдобавок, не только сражаются вместе с наемниками, но и защищают их в бою, были редкостью. Герхарда приглашали остаться и отпраздновать возвращение отряда, но задерживаться он не стал. Тепло попрощавшись с рубаками Густава, насколько это позволяло состояние внешней части его разума, Герхард быстро покинул таверну в здании-крепости и сев на коня, стоявшего под броней седлом и поклажей у коновязи возле главного входа, поехал обратно.
Вернувшись к мастеру Штольцу, Герхард убедился, что умение и деловая хватка купца не уступали его честности. После дружеского разговора а затем азартного торга, он подтвердил, что может уплатить Герхарду определенную торгом цену за трофеи из разбойничьих ухоронок, устроившую их обоих, но удивительно было не это. Пока Герхард добирался до здания гильдии наемников, что заняло довольно много времени ведь народ на улицах нельзя расшвыривать грудью закованного в сталь боевого коня и давить его подкованными копытами – словно шайку душегубов на дороге (хотя могучий жеребец мог смять любую толпу) – мастер Штольц умудрился продать доспех виконта ля Фружа.
Для делового разговора и торга мастер Штольц пригласил его в свой кабинет, с его необычным, тяжеловесным уютом, вновь предложив великолепный кофе и пирожные. Спешить Герхарду было некуда. Своего боевого коня он поставил в конюшне – к кормушке с овсом и сеном, и могучий жеребец был доволен жизнью, совершенно не замечая того, что с него не сняли ни броню, ни сбрую, ни поклажу, щит и оружие, висящие у седла. Герхард не хотел задерживаться в городе, намереваясь сегодня же пуститься в путь, но обоз вернулся в город сразу после восхода солнца, и несколько часов ничего не решали, особенно учитывая скорость мерной походной рыси его боевого коня, его удивительную выносливость и откровенное равнодушие к физическим усилиям, которым он был даже рад. Поэтому Герхард вполне мог расспросить купца о том, как ему удалось так быстро продать столь ценный трофей.
Как он и ожидал, мастер Штольц распродал доспех по частям. Он знал многих достаточно богатых купцов, готовых на все ради прибыли. Один такой жил в самом городе и вел дела, рассылая обозы и караваны, как это делал сам мастер Штольц. Другие сами ходили со своими товарами – вместе с большими купеческими караванами, которые собирали вместе с другими такими же купцами, не доверяющими умению и честности приказчиков и других доверенных людей. Город, стоящий на большом торговом тракте, был не только местом продажи и покупки различных товаров, но и местом встречи таких караванов, где купцы из одного каравана могли отыскать другой, идущий в нужную сторону. Летом через город таких караванов проходило очень много и, если знать о них столько, сколько знал мастер Штольц, можно было выгодно продать, или купить практически любой, даже самый необычный товар.
Это было куда проще, выгоднее и безопаснее, чем идти с караваном самому. Мастер Штольц просто нашел нужных людей, пользуясь тем, что караваны одних и тех же купцов проходили через город в одно и то же время, и он отлично знал, кто и когда будет в городе. Тем более, что собственные обозы с товаром он отправлял в составе таких караванов – с их многочисленной, умелой и опытной охраной – и с ними же получал товары от своих торговых партнеров в разных концах королевства и других стран, опять же, вместе со своими людьми, которых отправлял за этим в составе проходящих через город караванов.
Части доспеха виконта ля Фружа, вместе с их новыми владельцами, разъедутся очень далеко, но это не имело значения – и Герхард, и мастер Штольц были этому только рады: пытаться продать весь доспех целиком не имело никакого смысла. Каждому из купцов, с которыми заключались эти сделки, пришлось снять немало денег со своих счетов в Королевском Банке (через который можно было получить и деньги из подобных ему банков других странах), чтобы приобрести столь редкий и дорогой товар. Тем более, что, даже после яростного торга, каждый из них предлагал за него ту цену, которую считал минимально возможной, и она была значительно выше, той, которую счел честной мастер Штольц. Вдобавок, ему каждый раз щедро платили за молчание, чтобы никто не узнал об этих сделка, по крайней мере, от него, что было уже немало, учитывая осведомленность, и обширные связи купца.
Вопреки ожиданиям Герхарда, мастер Штольц выплатил ему часть этих денег. Зная, что Герхард не менее честен, чем он сам, купец объяснил ему причины своего решения, опасаясь оскорбить того сурового рыцаря, которым внезапно стал молодой и неопытный потомок рода фон Штрехер. Торгуясь с ним о цене за доспех виконта – трофейных боевых коней, оружие и доспехи побежденных странствующих рыцарей – мастер Штольц не собирался упускать свою выгоду. При этом он уже знал, кому и за сколько продаст разные части доспеха. Дополнительную прибыль, зависевшую не от него, он считал не совсем честной и мог принять, лишь отдав часть Герхарду, который помог ему ее получить. Внимательно выслушав купца, Герхард принял его аргументы, искренне восхитившись принципами мастера Штольца, который, по его представлениям, был достоин рыцарского пояса куда больше многих рыцарей, феодалов и аристократов. Он не показал этого, оставаясь тем, кем сделала его изменившаяся внешняя часть разума, но мастер Штольц почувствовал и уважение сорокалетнего рыцаря-бродяги, и искреннее восхищение, которое Герхард испытывал внутренней частью разума, где он остался двадцатилетним юношей, воспитанным на идеалах рыцарства. Благодаря возможностям ментальной магии, Герхард знал это совершенно точно, и это очень радовало внутреннюю часть его разума.
Часть денег мастер Штольц, по просьбе Герхарда, выплатил ему монетами разного достоинства, пополнив его кошель до разумных пределов объема и веса. Затем купец тщательно составил вексель на оставшуюся сумму, радуясь тому, что Герхард может не только прочесть его, но и сопоставить указанную сумму с тем, что уже получил. Герхард действительно прочел вексель очень внимательно, легко проделав в уме все необходимые подсчеты, и те возможности, которые он получил вместе с магическим доспехом, были тут совершенно ни при чем. Седой книжник, живущий в отцовском замке, научил его считать не хуже, чем читать и писать, а управляющий, служивший еще его деду, очень хорошо объяснил цену не только денег, но и бумаг, вроде той, которую составил мастер Штольц. Изучая хозяйство родового феода, сын небогатого провинциального барона, понял это по настоящему. При этом принципы рыцарства и рыцарский кодекс, которому его учили с детства, помогли столь же ясно понять, какими способами можно, и нужно, получать прибыль, сохраняя честь и достоинство рыцаря – а трансформация внешней части разума лишь укрепила эти принципы, сделав их непоколебимыми.
Внимательно прочтя вексель, Герхард извлек из поясного кошеля плоскую коробочку-чернильницу, положил ее на стол, открыл, щелкнув миниатюрным замком, и осмотрел тряпицу, лежащую внутри, убедившись, что она сохранила достаточно чернил. Затем он осмотрел колесцовую печать на среднем пальце правой руки, проверяя совпадение меток, провел вращающимся кольцом по пропитанной чернилами ткани и, одним точным движением, прокатил его по бумаге, заверив оттиском вексель. Осмотрев кольцо и убедившись, что на нем нет остатков чернил, а метки вновь совпали друг с другом, Герхард защелкнул чернильницу для колесцовой печати и убрал ее в поясной кошель.
Все это Герхард проделал так, словно пользовался колесцовой печатью годами, но мастер Штольц уже не удивился этому. Для того сурового рыцаря, которого он видел перед собой, это выглядело естественным. Заверив вексель мастера Штольца, Герхард извлек из поясного кошеля серебряный пенал и, аккуратно отвинтив крышку, извлек, а затем положил на стол вексель Королевского Банка. Именно он позволял служащим банка выписать новый вексель, добавив к нему сумму векселя, написанного купцом, который предъявит собственный вексель Королевского Банка, а затем заверит новый – выписанный служащими банка за вычетом списанных средств. Перед этим он мог предъявить свой вексель и заверенные векселя купцов, которым продал части доспеха виконта ля Фружа, поэтому состояние его счета, по сути, не имело значения. В любом случае он будет пополнен на очень большую сумму. Тем более, что кроме доспеха, купец успел распродать остальное имущество виконта, захваченное Герхардом в качестве трофеев. Роскошная сбруя, седло и седельные сумы, тоже расшитые золотом и серебром, тоже стоили очень дорого. Еще дороже стоил великолепный меч, который виконт носил у пояса. Кинжал-гольбейн той же работы, естественно стоил куда меньше, но для многих это было целое состояние. Даже булава из прочнейшего черного железа, с необычным навершием – делающим ее очень редким, и при этом эффективным оружием – по меркам многих рыцарей стоила очень дорого.
Отдав свой вексель Королевского Банка мастеру Штольцу, Герхард, тем самым, доверил ему провести все необходимые банковские операции. Получив его, купец заторопился в банк, предложив Герхарду остаться в его кабинете – проявив доверие, которое Герхард оценил в полной мере – и подождать его за чашкой кофе и пирожными, которые ему так понравились. При этом мастер Штольц поставил ближе к краю стола серебряный колокольчик, пояснив, что с его помощью можно вызвать слугу, если Герхарду что-то понадобиться в его отсутствие. Герхард обозначил кивок, принимая предложение купца, и вернулся к пирожным и кофе, которые поглощал с явным удовольствием и, в то же время, с достоинством и холодной невозмутимостью, достойными того закаленного, равнодушного ко всему рыцаря, которым он выглядел для окружающих, и был – внешней частью своего разума. При этом внутренней его частью он радовался как мальчишка, второй раз в жизни дорвавшийся до изысканных, дорогих сладостей, подчеркнутых не менее изысканным, дорогим и ароматным, кофе.
В замке барона фон Штрехера все сладости, которых было немного, были сделаны из того, что можно было получить в самом баронстве: мед, орехи, мука, масло, молоко, сметана и сливки – список был не слишком разнообразным. Причем, чем меньше в хозяйстве имелось чего-либо из этого списка, и чем дороже можно было это продать, тем меньше его доставалось поварихе замковой кухни. Она была умелой и по-своему очень талантливой, при этом сама обожала сладости. Будь ее воля, она вдоволь кормила бы ими всех обитателей замка, но решение всегда оставалось за прижимистым бароном фон Штрехером и его управляющим – не менее решительным и суровым. То, что ей, все же, доставалось, хозяйка замковой кухни использовала очень умело, но сладости, как и прочие деликатесы, которые ей удавалось приготовить, были просты и грубоваты. Это были настоящие шедевры, но скорее для сельской кухни, чем для кулинарии, возведенной в ранг искусства.
Детство Герхарда не было голодным. Еда на столе малой трапезной замка, которой пользовалась семья барона фон Штрехера и его ближайшие помощники (включая седого книжника, обучавшего детей барона) – всегда была добротной и вкусной. Герхард в полной мере оценил это за два года жизни странствующего рыцаря, больше думавшего о корме для своего боевого коня, чем о пище для самого себя. Но замковая кухня ни в коем случае не была изысканной, Герхард понял это, лишь попробовав настоящих, дорогих сладостей, которые мог позволить себе мастер Штольц. Тем не менее, он точно знал, что не будет тратить собственные деньги ни на сладости, ни на столь же изысканную кухню, особенно учитывая то, что ни телу умертвия, ни призраку, заключенному в магический доспех еда была не нужна.
Этого требовало и суровое воспитание, полученное Герхардом в отцовском замке, и его собственный опыт странствующего рыцаря, умевшего сводить концы с концами лишь благодаря тому же воспитанию, воинской выучке, да науке старика-управляющего, умеющего экономить каждый грош. При этом того же требовала и призрачная память сорокалетнего рыцаря-бродяги, закаленного жизнью до полной потери всего кроме чести и достоинства рыцаря, воинского мастерства и опыта. А опыт безликого воина-мага, живущего жизнью наемника, лишь дополнял все это полным равнодушием к потребностям обычной жизни в той же форме существования, которая заменила Герхарду его человеческую жизнь.
Но это не мешало Герхарду радоваться любой возможности получить удовольствие от жизни – в этом внешняя и внутренняя часть его разума тоже дополняли друг друга. Он не пытался съесть как можно больше, получив такую возможность, но и экономить на предложенном угощении не собирался. Когда мастер Штольц вернулся в свой кабинет, он все так же невозмутимо ел пирожные, запивая их зеленым чаем (тоже весьма не дешевым), который доверенный слуга купца предложил ему вместе с очередной порцией сладостей, когда в кофейнике закончился еще более дорогой кофе. При этом Герхарду было совершенно безразлично то, что он за это время съел куда больше сладкого, чем может съесть человек, без серьезного вреда для здоровья. Будь его разум таким, каким осталась внутренняя его часть, он бы побоялся это делать, выдавая нечто не свойственное человеческой природе. Но призрачная память и опыт мага-наемника (помнившего лишь существование призрака, заключенного в магический доспех) – которым Герхард доверял не меньше чем столь же призрачной памяти и опыту странствующего рыцаря – уже не раз выручавшим его, говорили ему, что подобные мелочи не могут вызвать каких-либо подозрений.
Мастер Штольц действительно воспринял все как должное. Он хорошо знал жизнь наемников и странствующих рыцарей, нередко возглавляющих наемную охрану купцов – с тех пор, когда был молод и дела в городе вел его отец, а он сам ходил по дальним городам и странам вместе с купеческими караванами, точно так же, как теперь отправлялись в дорогу его сыновья. Он знал, что наиболее честны и отважны среди таких безземельных рыцарей – дети небогатых провинциальных феодалов, таких, как барон фон Штрехер, но они же, чаще всего, бедны. Помимо рыцарской чести, доспехов, оружия и боевого коня они редко имеют что-либо еще, даже став такими, каким сделало Герхарда проклятие мертвого колдуна: закаленными, умелыми, опытными и очень опасными бойцами, не боящимися никого и ничего.
Честь рыцарей не позволяет им искать наживы тем, или иным способом, как поступают те, кто в той, или иной степени, но все же поступился своей честью. Они редко бросают вызов собратьям и еще реже отбирают у них коней, оружие и доспехи, зарабатывая лишь своим клинком и умением воина – ровно столько, сколько платят им наниматели. Владельцы купеческих караванов редко бывают щедры, а требовать больше таким рыцарям-наемникам не позволяют честь и рыцарский кодекс. При этом охрана караванов редко приносит стоящие трофеи, но даже получив их в бою, или схватке с кем-то из рыцарей (у которых они, по той, или иной причине, считают возможным отобрать коня, оружие и доспехи), такие рыцари-бродяги редко могут продать их с выгодой: не умея и не желая торговаться и требовать лучших условий сделки у купцов, которые напротив занимаются только этим. Поэтому деньги, которые удается получить, они всегда тратят скупо, отказывая себе во всем. Поэтому, как и наемники, никогда не отказываются от хорошей еды, но, в отличии от солдат удачи, всегда ведут себя одинаково – так, как вел себя Герхард: сдержанно, холодно, словно в них остался лишь стальной несгибаемый стержень воли и рыцарской чести. Мастер Штольц давно понял, что так оно и есть на самом деле и горе тому, кто этого не понимает. Поэтому ничего странного в поведении Герхарда для опытного купца не было. Он удивлялся лишь тому, насколько проклятие мертвого колдуна изменило не только тело, но и душу молодого рыцаря.
Устроившись в своем рабочем кресле, мастер Штольц вынул из поясного кошеля плоский пенал из дорого, великолепно обработанного дерева и привычно открыл его, щелкнув миниатюрным замком. Внутри обнаружилась своеобразная кожаная гармошка, прикрепленная к верхней и нижней крышке пенала. Когда купец открыл пенал, кожаная часть развернулась, образовав дугу. При этом оказалось, что она состоит из множества пришитых друг к другу кармашков из тонкой и мягкой, но чрезвычайно прочной кожи. Каждый такой кармашек соответствовал небольшому листу бумаги, а толщиной не намного превосходил его. На кармашках не было каких-либо обозначений, но это не помешало купцу безошибочно найти тот, который был ему нужен. Он явно знал содержимое кармашков на память.
Положив на стол перед Герхардом вексель на роскошном бланке Королевского Банка, мастер Штольц закрыл пенал для хранения векселей и расписок, и убрал его в поясной кошель. Внимательно прочитав новый банковский вексель на свое имя, Герхард поймал себя на том, что ему очень нравиться обозначенная в нем сумма, и вновь он чувствовал это удовольствие со всех трех доступных ему точек зрения, хотя воспринимал его по-разному. Обозначив кивок в знак того, что считает сделку завершенной и не имеет каких-либо претензий к купцу, он заверил вексель оттиском колесцовой печати, на сей раз, воспользовавшись для этой цели настольной чернильницей мастера Штольца, предназначенной для постоянного использования печати. Она была достаточно большой и чернил в толстой подушечке из мягкой ткани хватало надолго. К тому же, эту чернильницу не нужно было открывать и закрывать, каждый раз щелкая замком. Великолепно обработанная крышка из узорчатого черненого серебра была достаточно тяжелой и очень надежно лежала в пазах придавленная собственным весом, не позволяя высыхать качественным, дорогим чернилам. При этом отличная балансировка, и качество петель позволяли в любой момент открыть, или закрыть крышку, почти не прилагая усилий.
Остальной письменный прибор на столе мастера Штольца тоже был выполнен из черненого серебра, украшенного чеканкой. Больших, вместительных чернильниц было несколько – с чернилами разного цвета. Стилусов, уложенных на специальную подставку тоже было несколько – разной формы и назначения, как и кисточек, лежащих на отдельной подставке. Герхард прекрасно знал, как пользоваться всем этим. Седой книжник, живущий в отцовском замке, умел делать инструменты для письма и не жалел на это занятие времени и сил. Когда он обнаружил, что третий сын барона фон Штрехера, как и он сам, воспринимает каллиграфию как искусство, все необходимое у него уже имелось. Тогда Герхард с удовольствием учился пользоваться этим достаточно сложным арсеналом. Более того, он перенял мастерство старого книжника и, при необходимости, мог сам сделать весь необходимый набор инструментов, в умелых руках не уступающий письменному прибору на столе мастера Штольца. По этому он был равнодушен к этой сдержанной, благородной роскоши – ему достаточно было походной чернильницы, и стилуса, лежащих в поясном кошеле – но это не мешало ему любоваться ею, восхищаясь ее красотой. И Герхард был очень рад тому, что способен на это, благодаря внутренней, сохранившей молодость, части разума.
Заверив переданный ему купцом вексель Королевского Банка, Герхард аккуратно свернул его, и вернул в тот же миниатюрный пенал из посеребренной стали, в котором прежде хранился такой же вексель на значительно меньшую сумму. Тщательно завинтив крышку пенала и вернув его в поясной кошель, Герхард признался себе, что очень доволен достаточно неожиданным результатом поездки за разбойничьим добром. По меркам странствующих рыцарей, если только они не были детьми аристократов, сумма на его счету в Королевском Банке была очень большой. С этой точки зрения он уже не был обычным богатым рыцарем. У них таких денег нет. Но для купцов, вроде мастера Штольца, и, тем более, для сильных феодалов и аристократов, эта сумма отнюдь не была заоблачной.
Тем не менее, вольное баронство на эти деньги купить было вполне возможно и еще немало останется и для себя, и на укрепление феода, и Герхард уже мог считать себя вольным бароном, не принимая ответственность за феод и титул. После их приобретения, он мог остаться просто богатым странствующим рыцарем с новым гербом на щите (объединяющим фамильный герб и герб феодала). Оставшихся денег вполне хватило бы, чтобы подчеркнуть его главное богатство: доспех, оружие и великолепного боевого коня – и никто не усомнился бы в том, что все это он получил лишь благодаря своему боевому мастерству, выучке и воинской удаче, ведь приобрести что-либо подобное мог лишь очень богатый и могущественный аристократ. При этом герб вольного барона на щите Герхарда вполне мог стать еще одной приманкой для разбойников. Даже вольное баронство может приносить владетелю определенный доход и, если он пускается в странствия, то, обычно, имеет при себе больше, чем простой рыцарь – даже удачливый и достаточно богатый. Герхард знал вполне достаточно об управлении феодом, чтобы получать стабильный доход, лишь время от времени наведываясь в свой замок, железной рукой наводя порядок в хозяйстве, как это делал его отец, и, при необходимости, вешая управляющих. Но все это было нужно ему лишь как один из доступных вариантов действий – в обозримом будущем ни спокойная жизнь, ни, тем более, ответственность и хозяйственные хлопоты феодала были ему не интересны.
Завершив торговые дела, Герхард обсудил с мастером Штольцем перспективы дальнейшего сотрудничества, откровенно признавшись, что намерен заняться, прежде всего, уничтожением разбойничьих шаек, и искать другого торгового партнера для продажи трофеев, он не видит никакого смысла. Купец заверил его, что заинтересован в этом не меньше, и он может в любой момент рассчитывать на его помощь, как в продаже, так и вывозе возможных трофеев. При условии, что они будут достаточно ценным, и Герхард сможет обеспечить надежную охрану каждого обоза с разбойничьим добром. При этом, мастер Штольц был откровенно рад не столько будущей прибыли, в которой он не сомневался, сколько доверию Герхарда и тому, что он собирается заняться именно уничтожением разбойников.
Вряд ли найдутся люди, которые ненавидят лесных душегубов больше, чем купцы, путешествующие с караванами. Даже наемники, охраняющие их, ненавидят своих извечных противников куда меньше. Для них стычки с разбойниками – это ремесло, которое они выбрали сами, ради честного и немалого заработка, добровольно согласившись рисковать здоровьем и жизнью. Для купцов этот риск не имеет смысла. Он приносит им лишь убытки и страх за себя и за свой товар, заставляющий тратить еще больше, нанимая более умелую и многочисленную охрану. Даже в том случае, если нападений на очередной караван не будет, и эти траты никак не оправдают себя. Поэтому мастер Штольц с удовольствием предложил Герхарду не только помощь в продаже разбойничьего добра, но и свой богатый опыт путешественника, не раз бывавшего в самых дальних уголках королевства и других стран, о которых, кроме купцов да еще, может быть, книжников, больше никто и не знает. Он отлично знал все дороги, по которым ходят купеческие караваны – от самых крупных, до совсем небольших, часто идущих в обход торговых путей. Чтобы купить, или продать товар там, где богатым и именитым купцам с их караванами торговать просто невыгодно.
Мастер Штольц по опыту знал места, где на караваны нападают из года в год, и при этом местные феодалы не спешат искать и ловить душегубов в бескрайних, нехоженых лесах, степях, горах и болотах. Невзирая на постоянные жалобы и требования самых богатых купцов и могущественных купеческих гильдий, которых правители и аристократы разных стран, на первый взгляд, опасаются, выказывая им уважение. Опытный купец мог по памяти перечислить множество таких постоянных, хорошо обустроенных засад на дорогах и торговых трактах. Он даже догадывался, где обосновались орудующие в таких местах шайки и, тем более, не сомневался в том, что они устраивают схроны с награбленным добром, не имея возможности продать его по сколь ни будь приемлемой цене. Да еще так, чтобы ими не заинтересовались городские гильдии воров и убийц.
Естественно, такая торговля все равно идет очень активно. Разбойничьим шайкам нужно на что-то жить, а нечистых на руку дельцов, скупающих любой товар ради малейшей выгоды, куда больше, чем поступившихся честью рыцарей, промышляющих грабежом на дорогах, и феодалов, занимающихся тем же в пределах своих владений. Но сбыть весь награбленный товар крупные шайки все равно не могут, и он оседает в ухоронках, со временем превращающихся в клады, если шайку все же уничтожат, а награбленное найти не удастся. В большинстве случаев, находят лишь часть награбленного, ведь разбойники, живущие в одних и тех же местах много лет, знают окрестные леса и болота лучше, чем кто-либо другой, и найти все награбленное добро без помощи магии очень сложно.
Рассказывая Герхарду об этом, мастер Штольц расстелил на обширном рабочем столе великолепную карту королевства и указывал на ней места, сокрушаясь, что без карты найти их будет непросто, а стоит такая карта очень дорого, и возить ее с собой неудобно. Тем более, что, на самом деле, нужен целый ворох таких же карт, ведь опыт мастера Штольца, и его знания о постоянных разбойничьих засадах, не ограничивались пределами королевства. Внимательно рассматривая карту, Герхард заверил его, что, при необходимости, может запомнить все, что увидит хотя бы раз. Причем сказано это было так, что мастер Штольц сразу поверил ему, и стал с еще большим азартом показывать на карте места и объяснять приметы разбойничьих ловушек. У него буквально чесались руки сделать хоть что-то для их уничтожения. Он прекрасно понимал, что это может решить проблему в лучшем случае на год два. Но возможность наказать кровью и смертью лесных душегубов, все равно, стоила многого. А если сделать это не один раз, возможно, удастся создать дурную славу такому месту, среди тех, кто подался в разбойники.
Мастер Штольц не мог знать, что, в новой форме существования, Герхард бессмертен (во всяком случае, в обычном человеческом понимании). И в борьбе с теми же разбойниками, от которой он не собирался отказываться в обозримом будущем, его будут ограничивать лишь резвость и выносливость боевого коня, и состояние дорог – часто непроходимых в определенное время года. Но это не мешало купцу надеяться на очень серьезный урон разбойничьим шайкам, который может нанести им молодой и отважный рыцарь, внезапно получивший силу, мастерство и опыт зрелого, закаленного воина. Во всяком случае, он не сомневался, что Герхард в одиночку сделает куда больше, чем сделали за долгие годы те, кому полагалось бороться с разбоем в собственных владениях. В том, на что способен, закаленный жизнью до опасного равнодушия, сорокалетний рыцарь-бродяга, сохранивший лишь честь, боевое мастерство и опыт – которым Герхард был для окружающих – мастер Штольц убедился во время похода за разбойничьим добром. Его убедили в этом не столько стычки с разбойниками, нападавшими на караван, и со странствующими рыцарями, бросавшими вызов лично Герхарду: о военном и рыцарском искусстве купец знал куда меньше, чем об искусстве торговли – сколько ценность и количество разбойничьего добра, лежавшего в ухоронках разбросанных в окрестностях разбойничьей стоянки.
Опытному купцу не составило труда представить, какой должна была быть шайка, награбившая все это, пусть даже за долгие годы. А в том, что Герхард уничтожил ее один, он окончательно убедился на обратном пути. И теперь мастер Штольц с увлечением рассказывал Герхарду о подобных шайках, надеясь, что он сможет уничтожить хоть какую-то часть из них. Он не сомневался в его достоинстве и чести рыцаря, требующих сделать это, но, все же, надеялся привлечь его богатой добычей. Мастер Штольц был честным и, по-своему, благородным человеком, но не был рыцарем. Он был купцом и на свои представления о честно заработанной прибыли полагался куда больше, чем на рыцарский кодекс. Что вполне устраивало Герхарда. Он не собирался упускать любые деньги, честно заработанные клинком, и мастерством воина. Даже зная, что в мирах с развитой магией золото и обычные драгоценные камни вряд ли ему пригодятся: их слишком легко создать с помощью магии, и они давно утратили цену – но в его родном мире этого не произошло и на них, по крайней мере, можно было, постепенно закупать самоцветы, вновь продавая те, что не были тальдеарами. Искать Истинные Камни таким способом было значительно проще, чем самому мотаться по всей планете, пытаясь сделать это как-то иначе. Поэтому он внимательно слушал купца, изучая карту, запоминая указанные места, описания местности и приметы постоянных разбойничьих засад, существующих, иногда, десятки лет.
Мастер Штольц, видя его интерес, увлекся и, вслед за картой родного королевства, стал выкладывать на стол карты других стран, о которых тоже знал немало. В результате его кабинет Герхард покинул значительно позже, чем рассчитывал, но это все равно ничего не меняло – длинный летний день, все еще позволял ему покинуть город, не задерживаясь на ночлег, и к вечеру проехать достаточно много, чтобы это имело смысл. Он даже знал, в каком трактире может остановиться на ночь. Даже имея полный кошель с золотом и серебром, Герхард не собирался менять свои привычки небогатого странствующего рыцаря, ведущего жизнь честного рубаки-наемника. И ему было абсолютно все равно, что она, возможно, не совсем соответствует его великолепному вооружению и коню. Тем более, что даже богатые рыцари, сохранившие честь и достоинство, часто продолжали жить прежней жизнью, не пытаясь облегчить ее за счет дополнительных трат. Для Герхарда такая жизнь была ценна, прежде всего, тем, что была одинаково естественной и для внутренней части его разума и привычна как по собственным, так и по призрачным воспоминаниям и опыту.
Он не был приучен к роскоши и никогда не жалел об этом – считая естественным для рыцаря, согласно как рыцарскому кодексу, так и тем принципам рыцарства, которым его учили с детства. Герхард не собирался отказывать себе во всем, как часто приходилось делать прежде, но и искать излишних удовольствий ему не хотелось совершенно. Поэтому хорошая, но не самая дорогая, комната в знакомой таверне у торгового тракта, добротный и обильный ужин, какой мог бы заказать наемник, оказавшийся при деньгах, и близость с симпатичной подавальщицей (которая наверняка не откажется согреть постель странствующему рыцарю, честно заработав пару серебряных монет), были для него пределом необходимого комфорта.
Призраку, заключенному в магический доспех, все это было ненужно. Поэтому Герхард мог заночевать в любом месте, лишь расседлав и обиходив коня, а затем отпустив его пастись. При этом свое имущество стоило сложить так – как он привык это делать устраиваясь на ночлег в дороге –лишь на тот случай, если кто-то наткнется на его стоянку, но убивать непрошенного гостя не будет причин. В новой форме существования это было даже комфортнее потому, что не требовалось ни открывать забрало, ни, тем более, разбирать доспех, освобождая помещенное внутрь тело умертвия, и можно было сохранить целостность своего настоящего тела – которым стал доспех-артефакт – и надежную защиту превращенной в призрак души. Но даже призрачная память и опыт воина-мага: безликого бродяги-наемника, привыкшего к такой же форме существования – не давали причин отказать себе в обычных человеческих удовольствиях, привычных тем же наемникам. Поэтому Герхард и не собирался этого делать, имея такую возможность.
Попрощавшись с мастером Штольцем, Герхард покинул его кабинет, с удовольствием закрыв забрало шлема, как только оказался за дверью. Разговор с купцом дал ему то, чего у него еще не было – свободу выбора пути и понимание того, куда и зачем нужно ехать, выбрав ту, или иную дорогу. За два года жизни небогатого странствующего рыцаря: имеющего лишь коня, оружие и доспехи – Герхард успел убедиться, что дорога без цели, когда единственный смысл это поиск способа честно заработать на жизнь клинком и умением драться, изматывает тело и душу, превращаясь в серое, тягостное существование. Поэтому просто мотаться по дорогам в поисках разбойничьих шаек, собирая столь необходимую ему (для собственной безопасности в возможно противостоянии с сильными магами) энергию из астральных тел новых жертв – по сути, вернувшись к прежней, бесцельной жизни, Герхарду очень не хотелось. Тем не менее, он собирался поступить именно так, не видя иной возможности. И, если бы не разговор с мастером Штольцем о продаже новых трофеев – которые Герхард рассчитывал получить либо в стычках с потерявшими честь рыцарями, либо, отыскав достаточно крупную шайку разбойников, долго промышлявшую на одном месте – неожиданно превратившийся в активное обсуждение перспектив планомерного уничтожения душегубов, промышляющих на дорогах, ему пришлось бы искать места постоянного разбоя так же, как информацию о кладах.
Он понимал, что именно этот поиск дал ему все, что у него было сейчас, кроме того, с чем он покинул отцовский замок два года назад. Ведь его собственный опыт и умение драться превратились в настоящее боевое мастерство, лишь благодаря призрачным воспоминаниям и опыту, возникшим в изменившейся части разума. Тем не менее, Герхард не хотел полагаться на рассказы путешественников, сплетни наемников, охраняющих караваны, и заверения купцов, которым они принадлежат. Теперь в этом не было необходимости и Герхард чувствовал, что, как никогда свободен, и принадлежит лишь самому себе. Повинуясь воле и основной, не изменившейся, части разума, восприятие происходящего, связанное с его внешней частью, отступило на второй план.
Герхард снова чувствовал что молод, и счастлив. Так, словно не было отъезда вначале из отцовского замка, а затем за пределы баронства – в полную неизвестность. Не было двух долгих лет скитаний по дорогам королевства, когда ему лишь с большим трудом удавалось прокормить и себя и своего боевого коня, и он не мог позволить себе остановиться, даже пережидая осеннюю слякоть и зимние холода – на это нужны были деньги, которых у него не было. Не было боли, крови и ран, полученных в стычках с разбойниками, когда он вместе с наемниками сражался в охране купеческих караванов. Не было отчаянных попыток что-либо разузнать о кладах, в надежде получить возможность приобрести феод и титул вольного барона, и жить так, как он жил до тех пор, пока его не выгнали из отцовского замка. И наконец, не было смерти в пещере мертвого колдуна, превратившей его душу в призрак, заключенный в магическом доспехе, а живое человеческое тело – в тело умертвия, помещенное в доспех-артефакт.
Герхард с наслаждением растворился в обычном человеческом восприятии, не задаваясь вопросом почему, ощущая собственное тело, он не чувствует защищающий его доспех, и почему сам доспех более подвижен и гибок, чем находящееся в нем тело – при этом позволяет чувствовать окружающий мир так, словно на нем нет не только доспеха, но и обычной одежды. Ему это казалось естественным и он думал скорее о том, что получил все к чему стремился: воинское мастерство и опыт, великолепный доспех, оружие и коня, возможность приобрести титул вольного барона и деньги, которых более чем достаточно, чтобы ни о чем не заботиться в дороге. И, главное – возможность зарабатывать намного больше, чем тратишь на нормальную жизнь, но при этом жить так, как того требуют честь и достоинство рыцаря.
Сбежав по лестнице, Герхард, таким же легким, быстрым шагом прошел – почти пробежал, по коридору, аккуратно повернул ручку сложного, затейливого замка (который, снаружи можно было открыть только имея ключ) и осторожно толкнул тяжелую, надежную дверь из темного дерева. Чувствуя свою силу – скорее в доспехе, чем в теле, он был осторожен, хоть и не сомневался в точности каждого своего движения. Выйдя на высокое каменное крыльцо, он аккуратно прикрыл дверь, убедившись, что сложный, дорогой замок щелкнул, запирая ее, затем сбежал по ступеням крыльца на задний двор и, тем же легким, стремительным шагом пошел к конюшне. Когда он вошел в широкий коридор между стойлами, его конь вкинул голову и заржал, приветствуя хозяина и друга. Войдя в просторный денник, Герхард убедился, что в кормушке еще осталось сено, а в деревянной поилке вполне достаточно чистой, прохладной воды. Приласкав своего могучего скакуна: ему вполне хватило собственных навыков рыцаря, чтобы сделать это, аккуратно приподняв стальную пластину конской брони – пристегнул трензель к уздечке, и вывел могучего красавца из стойла, а затем из конюшни.
Выйдя во двор, он с удовольствием убедился, что, на сей раз, слуги мастера Штольца загодя открыли ворота, и ему не нужно делать это самому. Вскочив в седло, Герхард привычно упер в стремя тупой конец древка рыцарского копья, разобрал поводья, освободив правую руку, повесил на левую руку щит, а правой вновь ухватился за древко копья, опершись на него как на посох – это было достаточно удобно, и позволяло держать длинное громоздкое оружие куда лучше, чем это можно сделать коленом, даже вставив его в кожаную петлю на передней луке седла. Затем Герхард, легким движением коленей, послал коня вперед, и могучий жеребец пошел вперед легким стремительным шагом, которым мог обогнать многих лошадей, бегущих рысью. При этом, красуясь, он пританцовывал, показывая силу и великолепную выучку. Герхард мог, нажатием коленей попросить его не делать этого, но не видел для этого причин, напротив, радуясь веселью и задору своего боевого коня, который предвкушал дорогу, быстрый бег плавной походной рысью, которой мог бежать целыми днями – искренне радуясь этому, и даже перспектива пробиваться к воротам в тесноте и толчее городских улиц не могла испортить ему настроение. Он даже радовался возможности распугать народ, сминая толпу могучей бронированной грудью, и Герхард, чувствуя это, подумал, что не станет ему мешать.
Выехав с подворья купца, он, движением коленей, направил коня в нужную сторону. Могучий жеребец сразу перестал танцевать и, прижав уши, пошел вперед, словно окованный железом таран, способный пробить каменную стену. Герхарду это очень понравилось, и он, сидя в седле, получал удовольствие, откровенно радуясь жизни. Хотя никто не подумал бы об этом, видя неподвижную фигуру из сверкающего металла покрытого сложным рисунком, взирающую с высоты седла пустым пугающим взглядом узких темных щелей глухого, не имеющего иных отверстий шлема. Этот взгляд заставлял дрожать тех, на ком останавливался, и, казалось, был способен видеть все, легко пронзая любые преграды. Пугать до дрожи обычных людей, не совершивших ничего дурного, было недостойно заветов рыцарства – в самом строгом их понимании. Но Герхард не думал об этом, потому, что не делал этого намеренно. Это был обычный его взгляд в новой форме существования, сменившей человеческую жизнь. О которой молодой рыцарь, вернувший себе молодость волей измененного разума (заменившего все остальное после превращения человеческой души в призрак), тоже не думал. Он просто наслаждался мощью своего боевого коня, легко раздвигающего толпу широкой грудью, закованной в великолепный доспех, и мыслями о свободе, которая ждала его за городскими воротами. Он радовался страху толпы, но не больше, чем любой рыцарь, привыкший чувствовать законное превосходство над простолюдинами. При этом он не думал о том, почему больше всего боятся его взгляда, и почему этот взгляд принадлежит доспеху, а не телу, находящемуся внутри. Он просто пользовался им, чтобы отпугнуть зазевавшихся горожан, которые могли оказаться под копытами его боевого коня.
Стражники у ворот не посмели остановить покидающего город рыцаря, ведь пошлина бралась только за въезд (и за возможность торговли, если проезжал купеческий обоз, или караван). Но даже будь все иначе, они не посмели бы окликнуть этого рыцаря, на могучем коне, закованном в великолепную броню. Сверкающая фигура из металла, покрытого сложным узором линий, фигур и символов, казалась лишь несокрушимой оболочкой, внутри которой были лишь тьма и пустота, смотревшая на них пугающим, полным непонятной силы, взглядом из узких щелей-глаз глухого шлема с острым гребнем, идущим ото лба к основанию шеи. Одного такого взгляда хватило, чтобы суровые, немолодые стражники-ландскнехты поспешно отступили подальше, с трудом сохраняя собственное достоинство. Но при этом, во взгляде пустых смотровых щелей шлема не было ни презрения, ни превосходства, свойственного многим рыцарям и аристократам. Более того, они почувствовали в нем уважение, словно этот рыцарь в необычном узорчатом доспехе считал их равными, чего простые ландскнехты никак от него не ожидали, поэтому они быстро забыли пережитый страх и уже не вспоминали о нем.
Выехав на тракт, Герхард, легким нажимом коленей, послал своего коня вперед стремительной и плавной походной рысью, привычно поймав ее ритм, и уже не замечая его. Тяжелое древко копья слегка раскачивалось в руке, но это тоже было привычно и лишь помогало удерживать равновесие, не прилагая излишних усилий. Покачиваясь в седле, Герхард смотрел вперед, время от времени, оглядываясь по сторонам. Его восприятие сжалось почти до обычных человеческих пределов, а о том, что их превосходило: чуткости поверхности доспеха, магической силе взгляда смотровых щелей шлема, пронзающей любые препятствия – он просто не думал, вновь ощущая себя тем молодым рыцарем, которым был еще совсем недавно. Он радовался всему, что его окружало: солнцу, ветру, свежей летней зелени, дороге (широкой, ровной и вполне надежной летом, когда до осени еще далеко) – идущей через перелески и луга, сменявшиеся полями возле деревень, стоящих у торгового тракта. Большие и зажиточные они были очень красивы своими каменными и деревянными домами с черепичными и медными крышами, и окнами, в которых блестело хорошее стекло – прозрачное и гораздо более тонкое, чем обычные дешевые изделия стекловаров: мутные тяжелые и толстые пластины, с трудом пропускающие свет. В таких деревнях хотелось остановиться, зайти в большой трактир в два этажа: с обширным огороженным подворьем, где мог встать на ночь большой купеческий караван, конюшнями и хлевами для десятков лошадей и быков (которые выносливее и сильнее даже самых могучих тягловых лошадей) – заказать кружку густого темного пива. А потом пойти на деревенскую площадь к колодцу и покрасоваться перед девками, берущими воду: ладными, загорелыми, и крепкими как молодые кобылки – доспехом, блестящим на солнце полированной сталью, рыцарским поясом и полуторным мечом, висящим на поясе в потертых кожаных ножнах.
Но Герхард мчался дальше, не сдерживая быстрый бег коня, и не думая о том, что, останься он человеком, которым вновь стал для самого себя – но лишь разумом, не имея возможности вернуть тело с его желаниями и порывами – то поступил бы именно так. Особенно имея достаточно денег и на еду, и на то, чтобы прельстить любую понравившуюся девушку. Прежде его не смущал даже пустой кошелек и летом ему казалось, что жизнь снова стала достаточно легкой, чтобы доставлять удовольствие. Но даже молодому, бесшабашному рыцарю – превращенному магией мертвого колдуна в призрака, заключенного в доспех-артефакт убивший тело и поглотивший душу – все это было ненужно. Он мог радоваться жизни и красоте вокруг не покидая седла. При этом ему не хотелось ни открыть забрало шлема (хотя прежде он закрывал его лишь перед боем), ни освободиться от доспеха, тяготившего человеческое тело даже привычное к его весу и скованности каждого движения. Даже не думая об этом, Герхард помнил, что именно доспех, это его настоящее тело – сосуд превращенной в призрак души, совершенный инструмент воина и мага, и единственная защита сохранившего разум призрака от потери магической энергии и растворения в окружающем мире, которое равносильно гибели. А помещенное в доспех тело умертвия, так похожее на тело человека – лишь уступка хэллаанского мага желанию сохранить некую связь с миром живых, которая может напомнить о том, что прежде он был человеком.
Поэтому могучий рыцарский конь бежал вперед стремительной, неутомимой рысью до позднего вечера. Герхард все рассчитал верно. В новой форме существования его разум, получив опыт и мастерство мага, привыкшего к расчету и построению сложнейших магических систем – который превратил в опыт и навыки информацию из памяти сайдеаров – обрел не меньшую точность и стремительность мысли, чем движения доспеха-артефакта. На закате он въехал во двор трактира, где собирался заночевать, проехав задень немало лиг, хотя покинул оставшийся далеко позади торговый город не так быстро, как намеревался, и в пути не торопил коня, позволяя ему бежать так, как он захочет. Герхард знал, что могучий красавец очень быстр и вынослив. Он отлично представлял его, возможности определив их с помощью Магии Жизни, и не ошибся, оценив его желания даже без помощи ментальной магии.
Спешившись у дверей трактира, Герхард накинул поводья на коновязь лишь для того, чтобы прислуга не так сильно боялась могучего боевого коня, не терпящего чужой руки. Толкнув толстую тяжелую дверь из потемневших от времени дубовых плах, скрепленных полосами черного железа, Герхард вошел в просторный зал трактира, хорошо освещенный парой больших светильников, подвешенных под высоким потолком на канатах, перекинутых через большие железные блоки, и привязанных свободным концом к скобам, вмурованным в каменную стену. Каждый светильник представлял собой массивную деревянную конструкцию, похожую на колесо, в которое вместо спиц были вставлены две деревянные пластины, соединенные по центру входящими друг в друга пазами, образующие нечто вроде колокола с плавными резными краями и отверстием в центре, через которое был пропущен закрепленный внутри канат. На ободе светильника были надежно закреплены несколько масляных ламп, с большими начищенными до блеска бронзовыми емкостями для масла и длинными фитилями из мягкой волокнистой ткани дающими, яркое пламя, прикрытое вытянутым колпаком из дорогого очень качественного стекла, дающим не только защиту от задувания, но и необходимую пламени тягу.
Расплатившись с крепким коренастым трактирщиком, гордо возвышающимся за полированной дубовой стойкой, за постой и корм для коня, и комнату на втором этаже трактира, Герхард снова вышел во двор, отвязал коня от коновязи, накинув поводья на покрытую подвижной броней шею, и повел его в конюшню, лишь слегка придерживая рукой за уздечку – да и то лишь для того, чтобы не показывать их дружбу, удивляя конюхов и слуг. В конюшне Герхард, первым делом снял с седла поклажу, меч и щит, висящие по бокам на передней луке седла, и рыцарское копье, которое по-прежнему было вставлено в широкую кожаную петлю и уперто нижним концом в стремя. Затем Герхард расседлал коня, сняв сбрую, снял уздечку, и стал снимать броню, что было значительно сложнее. Освободив могучего красавца, который очень обрадовался этому, хотя совершенно не замечал ни поклажи, ни защищающей тело брони, Герхард сам вычистил коня, не доверяя это конюху, и устроил на ночь у кормушки с душистым сеном и меркой овса – скормив горсть овса с ладони. Затем Герхард отнес все имущество из конюшни в комнату в трактире: сноровка и сила (даже та, что была в пределах человеческих возможностей) позволили ему вернуться лишь раз, за комплектом конской брони – это было достаточно муторно, даже для разума, лишенного настоящих человеческих чувств, но иначе было нельзя.
Ни собственный опыт Герхарда, два года скитавшегося по дорогам, имея лишь коня, оружие и доспехи, которые следовало беречь больше, чем собственную жизнь, ни, тем более, призрачный опыт рыцаря, и воина-мага живущего жизнью наемника, не позволяли оставить свое имущество без присмотра где-либо, кроме как за надежной дверью с очень хорошим замком. Желательно, под магической защитой, но в родном мире Герхарда, да еще оставаясь рядом, этим можно было, все же пренебречь. Убрав ключ в кошель на поясе, Герхард спустился в зал трактира. Он почувствовал себя человеком настолько, что ложиться в постель без хорошего ужина ему не хотелось совершенно. В трактирном зале было шумно и душно, и живому человеку, да еще в полном рыцарском доспехе, выдержать это было бы сложно. Но Герхард обратил на это внимание лишь по прежней, человеческой привычке – ровно настолько, чтобы чувствовать себя живым и получать удовольствие от жизни.
Почти все столы были заняты купцами и наемниками из их охраны, либо слугами и возницами. Просторный двор трактира был занят повозками, и, пока Герхард устраивал на ночь коня и переносил в свою комнату имущество, все, кто путешествовал вместе с ними собрались в зале трактира. Герхард не стал разбираться, один это караван, или несколько отдельных обозов, остановившихся на ночь в трактире. Для него это не имело значения – ни возможность присоединиться к охране одного из купцов, чтобы временно решить проблему с пропитанием и пополнить пустой кошелек, ни слухи и сплетни о кладах были ему не нужны. Он лишь по привычке прислушивался к гулу голосов, без труда выделяя из него каждый отдельный разговор, что человеку совершенно недоступно, но совершенно не думая об этом.
Заняв один из немногих столов, где осталось свободное место, Герхард открыл забрало и, какое-то время наблюдал за знакомой, сотни раз виденной суетой прислуги, разносящих выпивку и еду на больших деревянных подносах. Подавальщиц было несколько, и все они были крепкими и ладными. Герхард с удовольствием рассматривал их, прикидывая, какой из них предложить согреть ему постель. Собственно, ради этих крепких, веселых девиц он и заехал именно в этот трактир одиноко стоящий у дороги за высоким частоколом из могучих заостренных сверху бревен, за которым имелся на верху дощатый помост для его защитников, не раз помогавший купеческой охране отразить разбойничьи нападения. Жена и две дочери трактирщика трудились на кухне, откуда, через широкую открытую настежь дверь рядом с лестницей на второй этаж, тянуло теплом, дымом и запахами еды, а сам трактирщик не менее активно трудился за стойкой – наливая в кружки клиентов пиво из нескольких больших бочек с разными сортами пенного хмельного напитка, уложенных на специальные подставки у стены за его спиной. При этом массивная дубовая стойка выглядела крепостной стеной, загораживающей бочки, а хозяин трактира – ее единственным, но грозным защитником. Иногда, по требованию кого-то из купцов, он наливал в кружки вино из бочек, куда меньшего размера, уложенных штабелем поверх пивных. Кто-то, вместо вина, или пива, пил травяной отвар с медом, или чай, если он у него имелся, но большинство пили, все же пиво, которое трактирщик возил издалека, покупая у очень умелых пивоваров.
Герхард по своему опыту знал, что утром пиво сменит квас, который хозяин трактира покупал в большой деревне, где этот напиток делали особенно вкусным. Взмахнув рукой и подкрепив этот жест достаточно грозным возгласом, чтобы перекрыть гул голосов, Герхард подозвал подавальщицу, заказав именно такой ужин, который был пределом его желаний, когда он приехал в этот трактир с полупустым кошельком, вместе с охраной одного из купеческих караванов. Жареное мясо, свежая зелень, ржаной хлеб, масло, густую душистую похлебку и кружку темного пива, которое всегда нравилось ему больше всего. Без спешки, поглощая еду и запивая ее любимым напитком всех наемников, солдат и ландскнехтов, Герхард продолжал прислушиваться к гулу голосов, не задумываясь о том, что слышит каждое слово и отдельный разговор.
Один из них показался ему подозрительным, но понять, о чем один из купцов, по одежде явно небогатый, толкует с парой слуг, и человеком в добротной одежде путешественника было сложно: они обсуждали что-то, известное всем четверым. Понять смысл разговора можно было, лишь используя ментальные возможности магического доспеха, мастерство мага, призрачную память и опыт, но для этого нужно было вернуться к восприятию внешней – измененной части разума, и вновь перестать быть человеком даже для самого себя. Поэтому Герхард воспринял свои подозрения только внутренней частью разума. Так, как мог воспринять, используя лишь собственную память и опыт. Странный разговор, смысл которого явно пытались скрыть, насторожил его, но он не придал этому особого значения. Спокойно доев свой ужин, Герхард подозвал подавальщицу и заказал себе еще кружку темного пива. Сноровисто убрав пустую посуду со стола на деревянный поднос, она удалилась к стойке, покачивая крутыми бедрами обрисованными длинной юбкой из добротного зеленого сукна. Вернувшись с заказанной кружкой пива, она поставила ее на стол так, чтобы при этом выгодно продемонстрировать большую белоснежную грудь в широком вырезе белой льняной сорочки, высоко приподнятую черным суконным корсажем на шнуровке. Разглядывая это телесное великолепие, Герхард решил, что в постель пригласит именно эту красавицу.
Он просидел за столом до тех пор, пока народ не начал расходиться по своим комнатам – с наслаждением, без спешки, выпив несколько кружек великолепного пива: темного, густого и сладкого. При этом, совершенно не думая о том, что не пьянеет, и не испытывает физических потребностей, естественных для человека, после обильного ужина и большого количества выпитого. Когда подавальщица убирала на поднос последнюю выпитую кружку, Герхард хлопнул ее латной перчаткой по округлому заду, соблазнительному даже под юбкой. Крепкая, ладная девица давно привыкла к такому обращению. Она скорее удивилась тому, что шлепок закованной в металл ладони получился осторожным, даже нежным. Это мало соответствовало внешности сурового сорокалетнего рыцаря с резкими, жесткими чертами изможденного лица, обтянутого сухой пергаментной кожей и цепким, но равнодушным взглядом блеклых – мертвых глаз.
Ей приходилось видеть таких, как он. Немолодых странствующих рыцарей, закаленных невзгодами до полного равнодушия к жизни и смерти – сохранивших лишь честь, достоинство, боевое мастерство и опыт, и не имеющих ничего, кроме великолепного коня, оружия и доспехов, взятых на меч в честном бою. Они не были грубы, как солдаты, или наемники, которых она повидала немало. Прежде всего, потому, что рыцарское достоинство не позволяло им оскорбить недостойным обращением даже простолюдинку, но они редко были нежны с ней, успев позабыть настоящее влечение к женщине. В этом рыцаре, при всем его равнодушии, было нечто иное, словно он, где-то глубоко внутри, остался двадцатилетним юношей, умеющим наслаждаться нежностью и лаской женщин, и отвечать им тем же. При этом он был смертельно опасен, своей непреклонной волей, боевым мастерством и опытом – соответствующим его внешности. И это влекло ее больше, чем что-либо другое. Девушка поняла, что не сможет отказать ему в близости, даже если очень захочет.
Герхард тоже это понимал, и наслаждался обретенной силой – к которой стремиться каждый молодой, еще неопытный рыцарь – не задумываясь о том, как и почему обрел ее, в то же время, сохранив молодость. Приглянувшуюся ему девушку уже приглашали к себе и купцы, и наемники, которые были при деньгах, но она, как было принято, выжидала, чтобы принять самое выгодное предложение. Такой порядок в гостиницах, трактирах и тавернах установился очень давно, и никто на это не обижался, если не был слишком пьян, или глуп. Рыцарям аристократическое происхождение давало преимущество над простолюдинами, и если кто-то из них приглашал служанку или подавальщицу к себе, она могла уйти с ним, не дожидаясь других предложений, но без денег все равно было не обойтись.
В принципе, рыцарь, или другой благородный мог просто увести девушку с собой, и хозяин не имел права предъявлять претензий служанке, не сумевшей заработать денег. Это тоже было частью установившихся правил, и мало кто решался их нарушить. Если такое случалось, молва распространялась очень быстро, и чрезмерно жадный трактирщик, прежде всего, терял своих клиентов. Все знали, что наказать его имеет право любой рыцарь, или аристократ, и тем, кто все же рискнул зайти в заведение с дурной славой, при этом тоже достанется. Но увести девушку с собой против ее воли, значило потерять честь и достоинство рыцаря, так поступали только те, кому это было безразлично. Непререкаемым считалось только слово аристократа, да и то потому, что для большинства из них рыцарство давно стало лишь необходимой условностью, а связываться с благородными было очень опасно, и все это отлично понимали. Бросить вызов аристократу в такой ситуации мог разве что равный, желающий доказать ему свое превосходство.
Герхард дорожил своей честью и достоинством рыцаря – для него принципы рыцарства, на которых он был воспитан, и рыцарский кодекс королевства были частью мировоззрения. Поступать вопреки им, он не хотел и не мог. Поэтому, в прежние времена, он даже не рассчитывал на благосклонность служанок в многочисленных тавернах, где ему довелось побывать за два года скитаний в поисках возможности заработать, не поступаясь честью. Он ничем не отличался от таких же странствующих рыцарей, имеющих лишь доспехи, коня и оружие, и девушки всегда отдавали предпочтение более опытным и сильным – тем, кто был наиболее опасен своим опытом и боевым мастерством, или тем, кто больше заплатит. Денег у Герхарда не было, а бросить вызов более опытному рыцарю, рискуя потерять коня, оружие и доспехи, остаться ни с чем, он не решался, что не раз спасало его от позора.
Теперь Герхард мог бросить вызов любому, во всяком случае, в пределах своего родного мира, и это делало его куда более привлекательным для женщин, чем красота тела и утонченность души, воспеваемые в рыцарских романах, вызывающих отвращение у любого, кто по праву носит рыцарский пояс. Он мог просто взять любую из них, ничем не оскорбив ее при этом. И это знание наполняло его чистой мальчишеской радостью – не имеющей ничего общего с желанием обладать, или упоением силой и властью – особенно сейчас, когда он ощущал себя живым человеком (не думая о том, во что превратила его душу магия поглотившего ее артефакта) и ему казалось, что все его чувства принадлежат не только разуму, но и душе, и телу, которых у него уже не было.
Но ему было достаточно самой этой силы, осознания ее возможностей, он не хотел пользоваться ею без крайней необходимости. Поэтому, сделав понравившейся девушке предложение провести с ним ночь, в привычной ей грубоватой манере рыцарей, солдат и наемников (но при этом сделав свой жест галантным и нежным, как того требовал заменивший душу разум), Герхард с не меньшим удовольствием положил на стол несколько серебряных монет – ровно на одну больше, чем ей уже предлагали. Он мог бы предложить больше, но прижимистость, привитая суровым воспитанием в отцовском замке, за два года скитаний, уже после изгнания за пределы баронства, хоть и не превратилась в жадность, но стала неотъемлемой частью его разума и жизненного опыта. Поэтому, даже сейчас, не обращая внимания на призрачные воспоминания, он не мог поступить иначе.
Впрочем, девушка не ожидала и этого, и удивилась подобной щедрости не меньше, чем галантной осторожности столь привычного шлепка пониже спины – заменявшего наемникам и ландскнехтам слова, которые были бы гораздо более грубыми и непристойными. Герхард встал из-за стола стремительным и плавным движением, не думая о том, почему это кажется ему столь естественным. Затем приобнял девушку за талию, словно рядом с ним была не трактирная подавальщица, а юная аристократка, подошел вместе с ней к стойке и выложил на нее еще несколько серебряных монет, давая понять трактирщику, что все, что он заплатил девушке, достанется ей самой.
Поднявшись наверх, и пропустив в свою комнату зардевшуюся служанку: которая, скорее всего, еще не получала в свое собственное распоряжение таких денег, какие он ей заплатил – Герхард, вопреки обыкновению, не стал запирать на ночь дверь, лишь плотно прикрыв ее. Интуиция молодого рыцаря подсказывала ему, что стоит поступить именно так. Странный разговор, услышанный в зале трактира, все еще беспокоил его, и опыт подсказывал ему, что стоит приготовиться к худшему. Запираться в своей комнате, в случае какой-либо опасности, он не собирался, поэтому хотел обеспечить себе возможность выскочить в коридор, не тратя времени на возню с замком.
Доспехи Герхард снимал с себя неохотно, совершенно не думая о том, почему это не доставляет ему такого удовольствия, как бывало прежде после целого дня пребывания в тяжелой и громоздкой броне, даже несмотря на близость столь желанного женского тела, к которому он стремился своей, заключенной в доспехе плотью. Более того, он чувствовал себя так, словно, начав снимать доспех, на самом деле, лишил себя тела руками того, что находилось внутри и, на самом деле, было лишь внешне похоже на тело человека. Понять, почему это действительно так, означало лишить себя прежнего, человеческого, восприятия происходящего, и Герхард не стал этого делать. Он не стал убирать доспех в шкаф для хранения воинского снаряжения или одежды, но, скорее, по прежней привычке иметь его под рукой, если нужно быть готовым ко всему. Он, как и прежде, отлично понимал, что не успеет облачиться в доспех в случае внезапной опасности, но теперь у него была неосознанная уверенность, что, в крайнем случае, все пойдет несколько иначе, и это успокоило его больше, чем что-либо другое.
Покрасовавшись перед девушкой в свете масляной лампы, закрепленной на стене у двери, он, даже без помощи магии (о которой сейчас не думал), понял, что сухое, жилистое, перевитое жгутами мышц и полностью лишенное жира тело сорокалетнего рыцаря-бродяги, нравиться ей куда больше, чем могло бы понравиться тело двадцатилетнего парня. Не обладавшее и десятой частью его нынешней гибкости, выносливости и силы. Герхард не думал о том, почему его тело стало таким, хотя он не помнил прожитых лет и, по-прежнему чувствовал себя почти мальчишкой, впервые скинувшим одежду перед девушкой. Он просто наслаждался впечатлением, которое его тело произвело на нее.
Служанка зарделась еще больше и, по движению ее высокой груди и блеску великолепных карих глаз, Герхард понял, что она желает его даже больше, чем он желает ее. Девушка разделась сама. Герхард, от волнения, растерялся и лишь смотрел на это великолепное зрелище. Но внешне его состояние было совершенно незаметно. Молодой служанке казалось, что столь желанный для нее мужчина просто внимательно смотрит на нее, изогнув тонкие губы в мягкой одобрительной усмешке. В ее понимании, для такого человека, это было все, что он позволил бы увидеть любой женщине, любуясь ее обнаженным телом. Это было куда приятнее поведения купцов и наемников, пожиравших ее глазами и теряющих дыхание от животного вожделения, и девушка была очень довольна собой, считая, что молчаливое одобрение столь опасного и сильного мужчины стоит всех тех комплиментов, что ей приходилось слышать от рыцарей и аристократов, любовавшихся ее телом.
Его блеклые, равнодушные глаза по-прежнему казались ей мертвыми, но ей был приятен их внимательный, цепкий взгляд, ощупывающий ее тело (вызывая при этом щекочущий холодок страха), и она с удовольствием красовалась, позволяя рассмотреть себя со всех сторон. Она ощущала, что желанна, хотя это выдавала лишь улыбка, и жеребцовая плоть стоящего перед ней рыцаря. Когда он подошел к ней, и начал ласкать, она прижалась к нему всем телом, наслаждаясь прикосновением закаленного невзгодами тела, в котором остались лишь сила и стойкость. При этом, она восхищалась нежности крепких, жилистых рук ласкающих ее тело. В них ощущалась сила стальных тисков, но, вместе с их удивительной осторожностью, эта сила лишь возбуждала ее – гораздо больше, чем любые утонченные ласки, которыми привыкли прельщать женщин купцы и аристократы.
Герхард не замечал всего этого, он просто ласкал великолепное, желанное тело девушки, наслаждаясь тем, как она, в ответ, ласкала его самого, прижимаясь всем телом, и шепча на ухо что-то ласковое, при этом согревая его частым, горячим дыханием. Затем он подхватил девушку на руки и отнес в постель, которая, не смотря на небольшие размеры комнаты, была достаточно широкой для двоих. Как и в откровенно тесной комнате гостиницы в здании гильдии наемников, где он провел ночь с Генриеттой. Сейчас Герхард не помнил о той великолепной ночи, полной нежности и животной страсти, и девушка, с которой он был сейчас, была для него самой первой любовницей в его жизни. Тогда, в гостинице гильдии наемников, он воспринимал происходящее, скорее, внешней, измененной частью своего разума, с его призрачной памятью, создающей эхо множества прожитых лет. Внутренняя часть его разума лишь помогала ему получать от этого настоящее удовольствие, доступное двадцатилетнему юноше.
В призрачной памяти и опыте рыцаря мага и наемника не было ничего, что не было связано с магией, или боевым мастерством, но они меняли его разум и отношение к самому себе, давая совершенно иное восприятие мира. Сейчас Герхард не думал об этом, и происходящее для него было совсем иным. Он, наконец, получил то, чего был лишен в силу бедности, не позволяющей ни заплатить за любовь трактирных прелестниц, ни бросить вызов другому рыцарю (рискуя оружием, доспехами и конем), чтобы доказать свое превосходство и воинское умение. Наслаждаясь ласками молодой служанки и лаская ее в ответ, он ощущал себя живым даже в измененном магией теле умертвия, которое позволяло чувствовать происходящее во всех подробностях и доставить удовольствие любовнице, но, при этом не было живым. Он не помнил о своей смерти и о том, что произошло в пещере мертвого колдуна. На время, мир стал для Герхарда таким, как прежде, одновременно сохранив чувство свободы, которую он смог получить благодаря творению мертвого мага.
Когда взаимные ласки и близость привели его любовницу в состояние сладкой истомы, Герхард остался лежать рядом с ней, обнимая жаркое, нежное тело, прижавшееся к нему и совершенно не думая о том, что возбуждение и желание, которое казалось ему потребностью человеческого тела, исчезло так же, как появилось. В тот момент, когда его разум перестал стремиться к нему. Молодому рыцарю казалось, что он погрузился в сон. На самом деле он, впервые за недолгое время существования в новой форме, впал в естественное для призрака состояние полного бездействия. При этом Герхард продолжал воспринимать все происходящее вокруг, насколько это было доступно одержимому призраком телу умертвия, но никак не реагировал на это потому, что в этом не было смысла, для его разума – единственного, чем он отличался от обычного призрака той же природы.
Он мог бы оборвать связь с телом умертвия, находящимся вне магического доспеха и, вернув активность артефакту, воспринимать окружающий мир с помощью его магии, заодно вернув себе восприятие призрака, в который была превращена его душа. Пока доспех был разобран, полноценное восприятие окружающего мира, с его помощью, было недоступно, тем не менее, в новой форме существования, оно было для Герхарда куда более естественным, чем, близкое к человеческому, восприятие измененного магией тела нежити. Но, даже не думая об этом, Герхард знал, что, лишившись контроля, тело умертвия будет охвачено трупным окоченением, и боялся разбудить обнимающую его девушку – тем более, столь мерзопакостным образом.
Тем не менее, даже сравнительно примитивным чувствами измененного магией тела умертвия (соответствующими человеческим, но совершенными настолько, насколько этого смог добиться создатель доспеха-артефакта) вселившийся в него призрак, впавший в состояние полного бездействия, воспринимал все, происходящее вокруг, одновременно и во всех деталях, что совершенно недоступно человеку. Поэтому, услышав крики и лязг оружия во дворе трактира, Герхард среагировал мгновенно. Оборвав связь с телом умертвия, находящимся вне магического доспеха, он вернул активность артефакту, получив возможность воспринимать окружающий мир с помощью его магии. Несмотря на то, что доспех по-прежнему был разобран и это восприятие было неполноценным, оно далеко уходило во все стороны сферой своего действия.
Когда разум Герхарда вернулся к прежнему – активному состоянию, он понял, что слуги купца, чей разговор с человеком в одежде небогатого путешественника показался ему подозрительным, подпирают бревном дверь трактира. Сам купец при этом командовал еще какими-то людьми, которые активно орудовали факелами, пытаясь поджечь трактир, а его непонятный собеседник стоял у распахнутых ворот в частоколе, отгораживающем трактир от широкого луга и темнеющего вдали леса.
Могучие бревна балок, вмурованных в каменные стены, неохотно поддавались огню факелов, но спешить поджигателям было некуда. Во дворе трактира, занятом повозками купцов, вовсю, орудовала шайка разбойников, ворвавшихся в открытые ворота. Наемники, охранявшие повозки, дрались умело и отчаянно, сражаясь уже не за добро нанимателей, а за собственную жизнь. Видя всю картину целиком магическим восприятием доспеха, Герхард понял, что опытных рубак в любом случае задавят числом прежде, чем шум драки разбудит тех, кто спал в комнатах на втором этаже трактира. Тем более, учитывая подпертые бревном двери и поджог, который пытались устроить слуги купца. Наемники тоже это поняли, но лишь плотнее сомкнули строй, заняв оборону у нескольких повозок с прочными деревянными бортами, но без настила под матерчатым пологом. Такие повозки обычно охраняли конные латники, которым не нужна позиция наверху, и взобраться наверх по противоположному борту было весьма непросто.
Обойти их тоже было сложно. Часть купцов специально поставили свои повозки определенным образом на случай нападения разбойников. Поэтому наемников атаковали только спереди. Вдобавок, лесные душегубы не спешили нападать на опытных рубак, рискуя собственной жизнью. Они больше подзадоривали друг друга, набираясь духу броситься вперед и задавить их гурьбой, когда каждый будет надеяться, что выживет именно он. Остальная разбойничья ватага, как это часто бывает при нападении на караваны, не стала дожидаться разгрома охраны. Как только наемников взяли в окружение, многие разбойники бросились потрошить купеческие повозки, вытаскивая из них попавшийся под руку товар. При этом часть повозок они словно не замечали. Ими занялись люди купца, решившего подзаработать, заодно устранив конкурентов. В повозки спешно впрягали лошадей, явно намереваясь увести их со двора, пока разбойники заняты всем остальным. И это было верное решение, потому что, перебив охрану и растащив остальную добычу, разбойники неизбежно вспомнили бы о товарах, которыми главарь шайки расплатился с купцом за предательство, и о самом купце с его людьми, которые видели и знали слишком много.
Герхард, сам не раз охранявший караваны, понял, что наемники продержатся еще какое-то время и, если действовать быстро, можно спасти если не всех, то большинство и, заодно, помешать поджечь трактир. При этом он совершенно не думал о том, почему ощущает пустой, разобранный на части доспех, как собственное тело, и каким образом воспринимает одновременно все, что происходит в самом трактире и вокруг него. Молодой рыцарь думал лишь о том, что в предстоящей драке без доспеха обойтись сложно. При этом, он знал, что доспех – это его тело и обойтись без него он не может, в отличие от окоченевшего тела умертвия, лежащего в постели рядом со спящей служанкой, которое сейчас было ему совершенно ненужно. Герхард не думал о том, что его душа превратилась в призрак, заключенный в магическом доспехе, но это не помешало ему использовать свой человеческий разум и волю, и обретенную силу призрака, чтобы привести в движение разомкнутые части доспеха, сваленные грудой на пол возле кровати. Движимые силой призрака, они ожили, и мгновенно собрались вместе, образуя единое целое.
Герхард не думал о том, как и почему это произошло. Он схватил лежащий рядом бердыш, привычно ухватив оружие средним хватом, а затем вскочил на ноги одним гибким текучим движением, на которое не способно человеческое тело, даже принадлежащее самому тренированному и умелому воину. Вновь обретя свое настоящее тело, он, прежде всего, вспомнил о девушке, все еще спящей рядом с замершим телом умертвия. Герхард посмотрел на нее не знающим преград взглядом смотровых щелей шлема и, резко выбросив вперед свободную левую руку, бросил в спящую служанку одно из заранее подготовленных заклинаний, откалибровав его так, чтобы девушка не проснулась до рассвета, если ее не разбудит что-то посерьезнее шума, или объятий окоченевшего мертвого тела. При этом, Герхард по-прежнему не думал о том, что, зачем, а главное как, он сделал.
Мысль внешней части разума о том, что таким образом можно скрыть состояние тела умертвия, представив его и спящую служанку как спящую парочку любовников, утомивших друг друга до полного бесчувствия, осталась для него незамеченной. Той же внешней частью разума он понимал, что маскировка была ненадежной, но в сложившихся обстоятельствах сложно сделать для этого что-то еще. Зато можно было защитить свое имущество на случай возможного пожара. Еще одним движением руки он бросил на груду, поклажи, сбруи, конской брони и оружия, лежащих на полу посреди комнаты, защитное заклинание – закрепленное в одном из магических якорей доспеха-артефакта – влив в магическую конструкцию необходимое количество энергии. Было бы конечно странно выгребать свои вещи из развалин сгоревшего трактира, но из рассказов наемников, с которыми вместе охранял купеческие караваны, он знал, что подобные чудеса случаются и без применения магии.
Резко развернувшись, Герхард бросился к двери, уже не думая ни о чем, кроме нападения разбойников. Он действовал точно так же, как поступил бы, оставшись человеком – опираясь лишь на собственный опыт, боевое мастерство и честь рыцаря. Но выскочив в коридор, он все же прикрыл дверь в снятую на ночь комнату. Все, что осталось там, включая тело умертвия (превратившееся в не совсем обычный, но труп, замерший и окоченевший без энергии и контроля вселившегося в него призрака) было для него лишь имуществом, которое молодой рыцарь старался сохранить, как мог – не думая о защищавшей его магии.
По-прежнему держа бердыш одной рукой средним хватом, Герхард бросился по коридору, гаркнув на бегу, с мощью недоступной человеческим легким: «Засада!» – он знал, что любой наемник из купеческой охраны среагирует на этот крик быстрее, чем на любой другой сигнал тревоги. Глухой, устрашающий рык, раздавшийся из глухого шлема в котором была лишь пустота, был слышен во всем трактире. В комнатах, где спали купцы и наемники, сразу послышались крики, испуганные возгласы и ругань. Со двора потянуло дымом, раздался визг перепуганных служанок и подавальщиц, развлекавших ночью постояльцев. Кричали в страхе купцы, драли луженые глотки наемники, проклиная все на свете – при этом, стараясь как можно быстрее одеть хоть какую-то броню. Загрохотали открываемые пинками двери. Кто-то из наемников, плюнув на военную науку, выскакивал в коридор только с оружием в руках. Выскакивали из своих комнат купцы, бросаясь бежать, не зная куда и зачем. С воплями метались нагие служанки, лишь усиливая панику и неразбериху, нараставшую с каждым мгновением.
Сбежав по лестнице в зал трактира, Герхард бросился к двери и одним пинком вышиб тяжелую дубовую дверь, подпертую снаружи бревном. Он совершенно не думал о том, что человеку это не под силу. Выскочив во двор, Герхард привычно перехватил бердыш двумя руками, держа его средним хватом, наиболее удобным для обороны и бросился вперед, изготовившись рубить всех под ряд. Наемники, стоявшие в карауле в момент нападения, оборонялись впереди у повозок, а дверь трактира, откуда выскакивали их товарищи, осталась за спиной Герхарда. Вокруг него были только разбойники.
Взмах, выбросить лезвие вперед (чуть разжав руки держащие металлическое древко), чтобы достать противника издали, и вновь сжать древко мертвой хваткой, пока оружие идет вниз. Широкое полулунное лезвие легко рубит плоть и кости вместе с поношенной одеждой и ржавой кольчугой, надетой поверх нее. Рывок назад и вверх, чтобы освободить оружие. Покрытое узорами древко послушно скользит в ладонях и замирает, когда они сжимают его. Движением рук довернуть древко, разворачивая лезвие бердыша в обратную сторону. Косой удар в сторону и вверх. Сразу два разбойника падают со страшными ранами. Оружие снова идет вниз – прямой удар. Затем круговой, руки меняют хват и снова сжимают древко. Довернуть тело в сторону, продолжая удар – совершенный баланс оружия, гибкость и сила магического доспеха, движимого силой заточенного в нем призрака, делают удар идеальным, но ничего сверхчеловеческого в нем нет.
Даже не думая об этом, Герхард сдерживал себя, и движения магического доспеха, восхищавшие его стремительностью и легкостью, оставались движениями человека: закаленного жизнью до полного безразличия и равнодушной жестокости, столь же опасного, умелого и опытного воина – но все-таки человека. При этом Герхард воспринимал опустевший доспех одновременно как собственное тело и надетые на него доспехи. Самому себе он казался прежним молодым рыцарем, обретшим не только великолепный доспех и оружие, но и достойное их мастерство воина, и тело, созданное и закаленное этим мастерством, и опытом бесчисленных схваток.
Он, словно впервые в жизни, сражался фамильным оружием в настоящем бою. При этом оружие в его руках было поистине достойно места на гербе рода фон Штрехер, и мастерства, завещанного его основателем. Удары, уколы, развороты, постоянная смена хвата, вновь секущие, режущие и рубящие удары полулунного лезвия, уколы острием, стремительное вращение совершенного, идеально сбалансированного оружия, разнообразные копейные удары наконечником древка – который, как и лопасть бердыша, представлял собой единое целое с металлическим древком.
Герхард постоянно перемещался по двору, залитому неверным светом факелов, которыми слуги купца все еще пытались поджечь трактир, хотя пожар разгорался очень медленно. Разбойники падали один за другим, но Герхард не стремился перебить их всех, как и остановить поджигателей. Сейчас ему было не до этого. Он целеустремленно прорывался к наемникам, обороняющимся у повозок, стремясь, прежде всего, спасти именно их, а не купеческое добро – которое многие разбойники продолжали тащить со двора, не обращая внимания на гибель подельников – или собственность трактирщика, не желающего нанимать охрану для ее защиты. Трактир уже сильно пострадал от огня, но людям, остающимся внутри, пока, ничего не грозило. Здание было каменным и поджечь его снаружи было сложно, но заменить прогоревшие балки будет весьма непросто. хотя они скорее тлели, чем горели и, пока не могли поджечь деревянные полы и прочие части обстановки, а дым уходил в открытые по летнему времени окна, так что все это создавало скорее панику, чем реальную опасность.
Почуяв опасность с тыла, душегубы наконец решились кинуться вперед скопом, и, когда Герхард прорубился через них к отбивающимся из последних сил наемникам, некоторые были уже мертвы. В тех, кто был ранен, или просто измотан так, что уже не мог защищаться, с рук Герхарда полетели магические конструкции на основе сочетаний Форм наполненных энергией Жизни. Для этого ему пришлось вновь воспользоваться знаниями и мастерством мага, но он не жалел об этом. После боя в любом случае предстояло как-то решать проблему сбора магической энергии из астральных тел уже умерших жертв, включая наемников, и тех разбойников, которые, возможно, останутся живы и их захватят в плен для последующей казни, или отправки на каторгу.
Дальше обходится без магии не имело смысла и Герхард позволил себе думать так, как привык за время путешествия с обозом мастера Штольца – став тем, кем сделали его новые знания, мастерство и, прежде всего, призрачный опыт мага, рыцаря, воина-мага и наемника, изменившие внешнюю часть его разума. Комбинируя магию Форм, не требующую подготовки, с заклинаниями-подвесками на магических якорях доспеха-артефакта, Герхард, не прекращая бой, быстро создавал сложные магические конструкции с необходимыми свойствам. Создавая свой арсенал заклинаний-подвесок, он старался в полной мере использовать возможность их многоразового применения (которой не дает астральное тело одаренного) и создавал эти заклинания таким образом, чтобы они не только выполняли собственную задачу, но и могли использоваться в качестве готовых частей для создания куда более сложных магических конструкций.
Переняв, вместе с частью его памяти, преданность магическому искусству, которой обладал создатель доспеха-артефакта, и имея достаточно времени за счет бессонных ночей, Герхард очень тщательно подошел к решению этой задачи, активно пользуясь принципом дублирования, применимым как к Магии Форм, так и к системной магии. Одни и те же сочетания Форм, или готовых конструкций Классической Магии, могли многократно повторятся в более сложных конструкциях и системах. Имел значение лишь правильный порядок их сочетания между собой и с другими элементами конструкции, определяющий конечный результат. При достаточном умении и знаниях, средствами Классической Магии можно было создать ограниченный набор готовых магических конструкций, не менее универсальный, чем полный набор Форм, известных магам Хэллаанна. У Герхарда были все необходимые знания, дополненные мастерством и опытом мага, и он воспользовался этим в полной мере. Именно поэтому ему удалось создать не просто магические конструкции, бесполезные сами по себе, а именно заклинания, достаточно ценные, чтобы прикрепить их к якорям (количество которых в конструкции магического доспеха было ограничено) для последующего применения в самых разнообразных ситуациях.
Прежде Герхарду не приходилось применять этот магический арсенал (чтобы облегчить выздоровление получивших раны наемников, которых он нанял для охраны обоза с добычей, которую продал мастеру Штольцу, магические конструкции можно было плести без спешки, создавая их с нуля) и теперь Герхард воспользовался им впервые. Так же, как мастерством и опытом воина-мага, созданными призрачной памятью безликого мага-наемника, который помнил лишь ту форму существования, что заменила Герхарду обычную человеческую жизнь после того, как его душу поглотил магический доспех. Как возникла эта призрачная память, Герхард по-прежнему не понимал, хотя отлично помнил тот момент, когда это произошло, и, на первый взгляд, все было достаточно просто.
Без долгих и сложных исследований собственного разума, он смог совершенно точно определить только одно – изменение внешней его части не было результатом внешнего воздействия, или действия ментальных закладок в воспоминаниях мертвого мага или в информации из памяти сайдеаров. В теоретической магии, известной магам хэллаана, есть законы, которые не могут обойти ни сами маги, ни Обладающие Силой, ни боги, демоны и прочие сущности, обитающие в пределах хэллаанского потока миров. Герхард отлично знал эти законы, их причины и следствия, а все остальное ему было глубоко безразлично. Он просто использовал боевое мастерство и опыт воина-мага, возникшие благодаря этой призрачной памяти.
Не прекращая вести бой, Герхард создавал сложные магические конструкции из сочетаний Форм и тех конструкций классической магии (реализованных в виде полноценных заклинаний), которые были закреплены на якорях магического доспеха, ставшего телом Герхарда, предназначенных для заклинаний-подвесок. Поэтому заклинания, которые Герхард бросал в пострадавших наемников движением свободной руки (совершенно незаметным в неразберихе боя) были достаточно совершенными, чтобы их применение сложно было заметить даже сильному магу, а эффект выглядел естественным – сочетанием крепкого здоровья, мастерства лекаря и, прежде всего, удачи, в которую солдаты и наемники верят больше, чем кто-либо другой.
Раненые наемники все равно падали назем, теряя сознание от боли, и никто кроме Герхарда не знал о воздействии магии. Ее задача была в другом – не дать наемникам умереть от ран, и позволить примитивному искусству лекарей, сделать свою работу, хотя без помощи магии это было бы невозможно. Созданные заклинания Герхард наложил на магические якоря, которые, пользуясь знаниями и опытом создателя магического доспеха, специально оставил в запасе для таких – временных магических конструкций, которые, тем не менее, нужно применить много раз. Используя их раз за разом, Герхард впервые понял на собственном опыте, насколько некоторые возможности магического доспеха, ставшего его телом, превосходили возможности хэллаанских магов, независимо от их мастерства, опыта и силы. Великолепный артефакт, созданный талантливым фанатиком магического искусства действительно превосходил природный дар не меньше, чем ожидал мертвый маг, не пожалевший собственной жизни, ради слияния со своим творением, но в последний момент проигравший в состязании воли и разума с болью превращения в призрака.
Герхарду было жаль его, но призрак, в которого магия доспеха-артефакта превратила его душу, не способен испытывать эмоции, ему доступно лишь отрешенное спокойствие, и то, что этот призрак сохранил человеческий разум и волю, в данном случае, ничего не меняло. Герхард не хотел сожалеть о судьбе мертвого мага, поэтому она была ему глубоко безразлична, как была бы безразлична мунглайру, или призраку иной природы. Заняв место в строю наемников, которые послушно расступились, признавая право рыцаря командовать ими, он перехватил бердыш дальним хватом и начал отгонять толпу разбойников широкими взмахами полулунного лезвия, с каждым ударом делая шаг вперед. В результате, на месте оборонительного строя быстро образовался атакующий клин. При этом разбойники, которые оказались по бокам, напоролись на копья и бердыши наемников. Те из них, кто привыкли сражаться пешими, были вооружены именно этим оружием и орудовали им не хуже потомков рода фон Штрехер. Копьями были вооружены, в основном, конные латники, которые тоже умели сражаться в пешем строю, хоть и не любили это дело, и на стоянках заступали в пеший караул наравне с остальными.
Часть из тех, кто выскакивал из дверей трактира на подмогу своим товарищам, ударили разбойникам в спину и толпу, окружившую караульных у повозок, начали перемалывать с двух сторон. Остальные наемники рассыпались по двору, отгоняя разбойников от полуразграбленных повозок, чтобы спасти добро нанимателей. Кто-то перебил людей купца подпаливших трактир, и бросился тушить начинающийся пожар. Купцы в драку не лезли, собравшись у двери трактира, но, видя свои разграбленные повозки и разбросанный по двору товар (за который им теперь предстояло долго спорить между собой, доказывая, где чье добро), голосили не хуже голых служанок и подавальщиц, выскакивающих из трактира. Герхард не обращал на все это никакого внимания. Его интересовала лишь смерть разбойников и энергия их астральных оболочек. Живыми нападавшие были ему не нужны. Магия доспеха-артефакта могла извлечь из живой жертвы энергию распада сувейба в момент смерти и часть энергии каи перед ее отделением. Терять эту энергию не имело смысла – к мучениям разбойников, как и к их смерти Герхард относился с отрешенным спокойствием призрака потому, что его разуму это было безразлично – но она не стоила риска привлечь к себе внимание попытками захватить побольше разбойников живыми. Поэтому, Герхард, с тем же отрешенным спокойствием, методично истреблял их, иногда отдавая команды наемникам, которые занимались тем же, но, за отсутствием магического восприятия, не могли воспринимать все происходящее целиком. Наемники быстро оценили своевременность его приказов и подчинялись беспрекословно, предоставив ему координировать свои действия.
В результате остатки разбойничьей шайки во дворе трактира перебили очень быстро. При этом, Герхард, получив возможность руководить действиями наемников, сразу приказал закрыть ворота в частоколе и охранять их, так что спались только те, кто тащил добычу к лесу, или возвращался за новой. Причем части из них достались стрелы и арбалетные болты наемников, успевших вовремя занять позиции на помосте сделанном для обороны частокола. Тем не менее, часть разбойников захватили живыми, и Герхард не стал препятствовать этому, как намеревался вначале, решив получить дополнительную магическую энергию, которую могли дать ему живые жертвы. Молодой рыцарь прекрасно понимал, что, останься он человеком, или даже просто руководствуясь лишь восприятием внутренней части своего разума, он никогда не пошел бы на такое. Зная, что представляет собой смерть в магическом доспехе, он не решился бы наказывать разбойников таким способом, несмотря на свое отношение к ним. Но внешняя часть его разума, измененная воспоминаниями хэллаанского мага и возникновением призрачной памяти и опыта, относилась к этому иначе. В данном случае, такое восприятии устраивало Герхарда, и он принял его разумом, а все остальное, для превращенной в призрак души, не имело никакого значения.
